Сегодня Ани будет петь. Она всегда пела на Хайра-Кхай, вплетая свой хрипловатый голос и музыку в праздничный шум и кутерьму. Так билось сердце племени. В барабанах, переливах струн, топоте танцующих под музыку ног бурлила та же кровь, что питала ее сны. Дым, пот и животный запах огромного количества собравшихся вместе людей поднимался в небо, словно молитва, желание, чтобы жизнь и дальше текла своим чередом – в рождениях и любви, ссорах и кровопускании, – все были точно сшиты вместе поющей пустыней и великим глубоким сном реки Дибрис. В этом вопросе, как, впрочем, и во многих других, они с Хафсой Азейной находились по разные стороны меча. Если Ани наслаждалась игрой и шумом, запахами и звуками могучей толпы людей, сошедшихся под солнцем, то ее старинная подруга с трудом терпела весь этот хаос. Та самая женщина, которая могла с непокрытой головой забраться в кипящее чрево распотрошенной львиной змеи, едва выносила вид десятка людей за обеденным столом. Достаточно было к весеннему празднику собрать вместе тысячу человек да прибавить к ним кучку чужестранцев, и Хафсу Азейну начинала охватывать тревога. Ани пришла на Хайра-Кхай в надежде охмелеть, посмотреть на игры и посоревноваться со старой подругой. И последнее, чего ей хотелось, – это понаблюдать за тем, как раздраженная повелительница снов портит ей праздник неразберихой и кровавыми стычками. Когда они стояли рядом на высоком помосте, Ани взяла с подноса, протянутого ей улыбающимся мальчиком, пригоршню засушенных фиников с медом и орехами, в то время как Хафса Азейна лишь скорчила гримасу и махнула слуге рукой, чтобы он шел прочь. Повелительница снов уже успела пообедать полосками вяленого мяса необычного темного цвета, с прожилками желтоватого жира, – но Ани считала, что существует разница между банальным поддержанием жизни в организме и духовной пищей. Ей все-таки хотелось заставить подругу отведать сладостей, обратить ее внимание на чарующую тоску бардовской песни и прекрасно очерченные ягодицы своего старого друга Аскандера. И пусть он был первым стражником, пусть его волосы тронула седина, этот мужчина ничем не уступал прочим заманчивым блюдам Хайра-Кхая. Однако повелительница снов упорно продолжала пить из колодца с горькой водой, проходя мимо сладкой. Подобное ее не интересовало. Ани поймала смелый взгляд Аскандера, и они обменялись улыбками, прежде чем страж отвернулся. Позже, если ему улыбнется удача, они обменяются и кое-чем другим. – Я не отпущу ее. Ани проследила за взглядом подруги и увидела, как молодые джа’акари высыпали на красный песок арены. Сулейма сияла на фоне других девушек, словно янтарь в куче углей: с обритой макушкой, покрытая эфирными маслами, сверкающая завитыми косичками, она как будто и вправду была рождена под солнцем. Поднеся пальцы ко рту, она свистнула, и сидевший на трибуне рыжеволосый юноша поднялся и помахал ей в ответ. Столько лет считавшая себя брошенной и нежеланной, девушка наконец обрела семью: любящего брата и могущественного отца. А что касается матери… – Не отпустишь? – Ани проглотила пригоршню рвавшихся наружу резкостей. Никогда не стоит злить женщину, поедающую сердца своих врагов, даже если ты ее старинная подруга. – Солнце садится над ее детством, Зейна, но вскоре оно поднимется, чтобы осветить ее взрослую жизнь. И я не знаю, что теперь ты можешь предпринять по этому поводу. Хафса Азейна подняла брови. – Зейна? Ты не звала меня так уже много лет. Не пытайся смягчить мое сердце нежными словами, верховная наставница. Говори, что хочешь, но я-то знаю… что ты мной недовольна. – Сулейма полагала, что ее вообще никто не любит. Но теперь она вновь обрела брата. И отца. Каким образом ты собираешься помешать ей отправиться к нему на встречу? – Прошлое не зря находится у нас за спиной. Взламывание старых, давно и плотно запечатанных гробниц никогда не приводило ни к чему хорошему. – Ка Ату остался в прошлом только для тебя, подруга. Но не для Сулеймы. Каким образом ты собираешься помешать ей идти собственным путем теперь, после того как ей открылась правда? И если все же помешаешь, что будет с нами? Зееранимы не устоят перед гневом Ка Ату. – Думаешь, мне следует принять предложенное им помилование? – Именно так я и думаю. Много лет назад я смирилась с твоим отказом воспитывать собственного ребенка. Я так и не поняла этого до конца, но все равно смирилась. Однако такого не могу ни понять, ни принять. Мой собственный отец продал меня, словно козу. Ее же отец разорвал мир на части в поисках своего ребенка. Неужели ты и правда считаешь, что можешь лишить ее этого? Это право было дано ей при рождении. Голос Ани чуть не сорвался на крик. Несколько человек из приближенных Нурати посмотрели в их сторону и поспешили переключить внимание на другие предметы. Барабаны застучали быстрее – ра-дам-ра-ра-дам, – пока наконец не достигли такого же темпа, в котором билось ее неспокойное сердце. Внизу на арене пустилась в пляс первая группа молодых воительниц. Хафса Азейна не шелохнулась, но ее глаза, точно небо перед бурей, заволокло пеленой. – Ты говоришь о праве, полученном Сулеймой при рождении. Ты ничего не знаешь. Ничего в этом не смыслишь. Думаешь, что отец подхватит ее на руки, словно потерянного ребенка, а потом осыплет богатством и любовью, и каждая причиненная мной обида сотрется под золотым сиянием его заботливого взгляда? Ничего-то ты не знаешь! – Думаешь, я не люблю Сулейму? – продолжала повелительница снов. – Я умерла за нее, Ани, отдала жизнь за свою малышку, а потом ради нее же восстала из мертвых. Думаешь, только ты пролила за нее кровь? Ради своей дочери я прикончила сотню мужчин, расправилась с ними и съела их трепещущие сердца, и все для того, чтобы защитить ее от прошлого. А ты бы пошла на такое? И все лишь затем, чтобы теперь посадить ее в лодку. Погладить по головке, поцеловать в щеку и скормить дракону этими самыми руками. Повтори-ка мне еще раз, что я не люблю свою дочь… старая подруга. Ани попыталась утихомирить бушующий в ее груди гнев, но сдержанность не была ее сильной стороной. – Это я-то ничего не знаю? Ну, хорошо. Тогда объясни мне, что к чему. И говори попроще… ведь я всего лишь женщина, которая вырастила твою дочь. Хоть за это ты у меня в долгу. Повелительница снов сверкнула глазами. – Я? У тебя в долгу? Да ты даже представить не можешь, что я сделала ради тебя. Ради народа. И как я каждый час своей жизни… Нет. – Хафса Азейна оборвала себя – так же резко, как откусывала конец кишки. – Кхутлани, Ани, ты еще не доросла, чтобы говорить о подобных вещах. Верховная воительница сделала шаг назад, уперев в бока кулаки. Она не узнавала этой женщины, этой заклинательницы со зловещими глазами и кровью недругов на губах. – Значит, я не доросла, чтобы говорить о таких вещах? Я? Что ж, я-то прекрасно помню тот день, Хафса Азейна. Я помню, как Теотара Джа’Акари притащила в лагерь твой тощий зад. Ты хоть представляешь, кем она была для меня, на какие жертвы пошла, чтобы спасти тебя и твоего ребенка? У нее… она была… – Ани поперхнулась от нехватки слов. – Она отдала тебе собственную смерть, Зейна, смерть. И не говори мне, что наши люди не заслужили твоей защиты в тысячекратном размере. Чья кровь призвала тебя обратно из Долины Смерти там, у Костей Эта? Чья плоть поддерживала тебя? Чье дитя танцует в этот самый момент, живое и здоровое, на песках Мадража? Ответь мне, повелительница снов, ответь, кто кому должен! Ани почувствовала, как под взглядом Хафсы Азейны у нее на затылке поднимаются волоски. Эти глаза пронизывали насквозь. Без сомнения, они снова видели желтые пески и Кости Эта, и тот самый день, когда хорошая женщина пожертвовала собственной смертью, чтобы спасти две жизни. Ну что ж, этот день был не так плох, чтобы умереть, но для жизни он подходил еще лучше. Поскольку Ани не любила подначивать друзей, ее голос смягчился. – Оставим прошлое в прошлом, Зейна, тот одинокий ветер давно поглотила пыль. Но, уж конечно, желание девочки встретиться с отцом не может быть настолько опасным. Ка Ату, возможно, и могущественный человек, но он всего лишь человек, и притом ее отец. – Ты воистину ничего не знаешь, – голос Хафсы Азейны снизился до шепота. – Я не знаю многих вещей. Но если ты мне расскажешь, их станет на одну меньше. Барабаны смолкли, и песню подхватила флейта – как бриз, как крик одинокой души, как голос заблудившейся среди холмов девочки-пастушки. Юная Ханней закружилась в вихре, размахивая руками и ногами, и выполнила крученый удар ногой, настолько совершенный, что толпа ахнула от восхищения. – Я могу делать разные трюки… – На лице повелительницы снов заиграла странная улыбка. Странная и грустная. – Чудовищные трюки. Могу рассекать миры, Ани, проходить сквозь завесы, которые нас разделяют. Достаточно мне протянуть руку, и я могу достать сердце из груди спящего человека. Я умею питаться снами, Ани, мужчины, женщины, зверя, ребенка. Никто не может от меня уберечься. – Зейна… – Я могущественна, Ани, я намного сильнее, чем тебе кажется. Никому не следует обладать подобной силой – уметь пробираться в душу человека, пока он видит сны, и менять их местами. Душить их на корню. Это так же просто, как зажигать свечи… Это неправильно. Все это разъедает тебя изнутри. Если бы не Курраан… – Ее голос затих. – Ты могла бы остановиться. – Ты совсем меня не слушаешь. Только послушай! Я умею делать все это, но если я – всего лишь младенец, поджигающий свечи… то он – пламя, Ани, великое бушующее пламя, и я – единственное, что стоит между этим пламенем и моей дочерью. Он ее не получит. Пусть мне снова придется умереть, но он ее не получит. – Но зачем отцу Сулеймы желать ей зла? Разве он ею не дорожит? – Конечно, он ею дорожит, и не только потому, что она – его дочь. Сулейма – эховитка. Вскоре она сможет услышать атулфах, магию Атуалона. Она сможет управлять браздами са и ка и определять будущее мира. – Будущее мира? – Ани прыснула от смеха, и ее недавний гнев растаял. – Уж чего-чего, а этого я себе представить не могу. Сулейма едва научилась марать перья из чурры, не попадая при этом в неприятности. Откуда в тебе такая уверенность, что она может быть одной из этих… эховитов? Взгляд повелительницы снов устремился вдаль. – Это можно услышать, если знать, к чему прислушиваться. Атулфах – это песнь, Ани, песнь драконов. Она выходит за пределы всего, что может уместиться в наших крошечных умишках, она сильнее всего, что могут спеть наши ничтожные рты. Это – песнь бытия. До нее на свете ничего не существовало. Ничего. Она широко раскинула руки, и на ее лице появилась такая улыбка, какой Ани никогда еще не видела. – А потом запели драконы и появилось сущее. – И ты можешь изменить эту песнь своей музыкой? – Кхутлани. – Обычно грубый голос Хафсы сделался очень мягким. – Может ли повелительница снов изменить песнь?… Нет. Если атулфах – это океан, то я – всего лишь резвящееся на пляже дитя, собирающее сломанные морские раковины для ожерелья. Но Ка Ату странствовал к глубинам моря. Он пребывает в песне, он сам – ее часть, и песнь прислушивается к нему. – Ты сказала, что Сулейма тоже может это делать? – О да. Она сильна. Сильнее своего отца. Стоит ей отправиться в Атуалон… – Я все видела, – продолжила Хафса. – Если Сулейма уедет в Атуалон, Вивернус сделает ее своей наследницей. Он наполнит ее взор чудесами, а сердце – музыкой, и она засияет так ярко, что сам Дракон Солнца Акари падет под ее заклятием. Она станет Са Ату, Сердцем Дракона. Горы будут склоняться, чтобы поцеловать ей ноги. Император погибнет от любви к ней. Ее песнь будет самым прекрасным из всего, что только знал этот мир… а потом песнь убьет ее так же, как сейчас убивает ее отца. Прежде чем Ани успела открыть рот, их разговор был прерван появлением ее давнего друга, а временами и любовника, Аскандера. Один из самых хладнокровных мужчин, которого она знала, едва не бежал, и его глаза сверкали, как у испуганного жеребца. – Повелительница снов, – едва отдышавшись, выпалил он. – Верховная наставница… У нас кое-что случилось… Ани рассмеялась. – Год только начался, и кровь бурлит, первый стражник. Да и когда на Хайра-Кхай ничего не случалось? За это я его и люблю… Из шатров, от которых примчался Аскандер, раздались крики, и кто-то неистово заверещал. За этим последовал еще один звук – оглушающий грохот, похожий на раскат грома, заставляющий зажать уши руками. Это был рев вашая. Аскандер развернулся и, словно ужаленная лошадь, побежал к шатрам. – Байидун дайелы! – крикнула Хафса Азейна, обернувшись через плечо. Она побежала следом за Аскандером. Много позже Ани подумала: Если ты видишь, что повелительница снов куда-то бежит, лучше всего помчаться в другую сторону. 7 Праздные гуляки разбегались от повелительницы снов, как тарбоки от дикой кошки, и поступали очень мудро. Отзвук ее тревоги прокатился по обоим мирам и сделался лишь сильнее, когда толпа расступилась и Хафса Азейна увидела, что произошло. Два охранника с каменными лицами заслоняли от атуалонца в зеленом платье молодую джа’акари, куртка которой была порвана, а на открытой коже горели красные отметины. Девушка просто сочилась гневом. Ее молодой вашай, самец угольно-золотого окраса, наотмашь бил хвостом и рычал, пытаясь пробраться мимо зеленоглазой Параджи. По всему было видно, что эта стычка закончилась для атуалонца плачевно. Он лежал лицом в песок. Две воительницы сидели у него на спине, а еще одна стягивала жгут на обрубке, который прежде был его правой рукой. Хафса обратилась к Курраану: Китрен, забери отсюда этого котенка, пока все не стало еще хуже. Курраан прижал уши к голове. Прошу тебя!