Трум-трум-шушшш – раздалось снова, и девушки пришли в движение. Ханней зашевелилась первой. Она схватила пригоршню песка, а затем совершила полный переворот, кружась и вращаясь, – при этом косы отчаянно хлестали ее по лицу. Сулейма отклонилась назад, и ее ноги также пришли в движение, делая кульбит. Мускулистые, покрытые маслом и шрамами тела обеих девушек сияли воинственной красотой. Одна из них нападала, а другая отражала удары, снова и снова, напоминая огонь, играющий с тенью. Все это происходило под аккомпанемент своеобразной мелодии – раздавался боевой клич, за ним следовал хрип и хорошо сбалансированный удар, перестукивание барабанов и биение сердца. Сулейма закричала и взмыла в воздух, перебирая ногами, точно следовала за порывом ветра. Ханней отпрыгнула в сторону, словно песчаный дух, и удар огненноволосой девушки угодил в пустоту. Вода и пламя, ветер и песок. С помощью движения своих сильных тел и горящего в сердцах огня девушки рассказывали историю Зееры. А потом все закончилось. Девушки завертелись, поворачиваясь друг к другу то лицом, то спиной, и обменялись ударами с такой скоростью, что все слилось в одном витке. Как только Ханней припала к земле, Сулейма нанесла ей косой удар. Ее нога угодила в грудь соперницы, раздался резкий хруст, и Ханней рухнула на землю. В Мадраже повисло гробовое молчание. Оно не походило ни на тишину летней охоты, ни на безмятежность зимнего утра. Это было молчание, которым провожают в ночь больное дитя. Дару был хорошо знаком с ним. Не обращая внимания на Измая, который пытался ухватиться за его тунику, он спрыгнул с низкого балкона. Приземление оказалось неудачным: Дару упал, ударился, и обе его ноги пронзили искры боли; но затем мальчик поднялся и неловко побежал через всю арену. Его опередила Хафса Азейна. Сулейма склонилась у тела подруги. Ханней лежала без движения, ее глаза закатились, а кожа вокруг рта приобрела ужасный серовато-пурпурный оттенок. Ее губы были приоткрыты, и струйка ярко-алой крови скатилась на щеку, оставляя след на коже. Это несправедливо, – лихорадочно думал Дару, – несправедливо, что она должна умереть раньше, чем солнце покроет ее кожу коричневым загаром, раньше, чем она успеет показать себя во всей красе. Эти горящие глаза никогда не выцветут от прожитых лет. Никогда… Сулейма кричала, и ее вопль заставлял тени плясать от удовольствия. Дару чуял нависающую опасность. Мадраж служил пристанищем для многих древних зловещих существ, тварей, которые не питали особой благосклонности к людям, к их вездесущей натуре. Это были темные духи, которые с удовольствием останавливали сердцебиение; тени, жадно искавшие дыхание маленького мальчика. Или девушки, которая вот-вот должна была стать женщиной. Дару, прихрамывая, подошел к девушкам и отключил дневное зрение, чтобы яснее увидеть картину, – он научился этому, когда был очень мал и болен и его запирали в каморке умирать. Мир потемнел, а затем вспыхнул успокоительным светом: открылось его сновидческое зрение. Теперь Дару видел их. Фигуры, напоминавшие плохо слепленных младенцев – прозрачнее, чем дым, – раздирали рот Ханней своими длинными жадными пальцами, прижимались к ней, упиваясь ее дыханием. Одна из фигур заметила, что Дару за ними наблюдает, и обратила на него взгляд раскаленных докрасна глаз. Она издала длинный тонкий вопль ненависти и отчаянья, который доносился с самого края земли, и этот пронзительный звук так больно резанул слух мальчика, что ему показалось, будто он вот-вот намочит штаны – прямо на виду у всего племени. – Я вас знаю, – прошептал Дару теням. Дыхание отдавалось в горле хрипотой, и он с трудом втягивал воздух. – Я вас знаю, джа акари, я знаю вас, клянусь солнцем: вы злые духи. Ему на плечо легла рука, и где-то рядом раздался голос Хафсы Азейны. Он звучал громко и неторопливо, и мальчик не мог разобрать слов, которые она произносила. Он стряхнул ее руку и посмотрел теням в лицо. Первый дух зашипел. Его зубы и язык сверкали, подобно темным языкам пламени в широкой пропасти рта. Другие зловещие сущности прервали свой пир и тоже зашипели. Этот звук напоминал кипение чайника и дрожание погребальных урн, но Дару его не слушал. Их песнью была смерть, а ее он уже наслушался вдоволь. Не отрывая взгляда от существ, мальчик потянулся к левому рукаву своей туники и вытащил оттуда череп птицы, скроенный так же несуразно, как и зловещие духи. Он поднес череп ко рту, прикоснулся губами к небольшому, четко очерченному отверстию, которое просверлил в тонкой, как бумага, кости, и подул. На этот раз тени поспешно отступили. 9 Мать сажает деревья, чтобы создать тень для своих детей. Нурати мчалась к арене так быстро, как только могла, но ступени были крутыми, а она уже давно не видела собственных ног из-за полной луны своего живота. И так вышло, что к тому времени, когда она ступила на горячий песок арены, девушку Ханней уже поднимали на ноги. Она будет жить, будет жить, ради Ату! Племена едва ли могли позволить себе лишиться такой молодой и сильной воительницы, тем более что в ее жилах текла кровь самой Зула Дин. И пусть родство было весьма отдаленным, но этого было достаточно для того, чтобы девушку вписали в Книгу Крови, предоставив ей широкие возможности выбирать наилучших партнеров. Говоря о наилучших, Нурати рассчитывала на то, что эта молодая женщина будет вынашивать детей для ее собственного сына – для Таммаса. Конечно, только если эта маленькая рыжеволосая дочь демоницы ничего им не испортит. Нурати была первой матерью, матерью всех племен, и не собиралась позволять наследной линии Зула Дин смешиваться с кровью чужаков. Она остановилась, не доходя до места происшествия и тяжело опираясь на арочный проход. С этой точки Нурати могла наблюдать за тем, как обернется дело, за всеми ходами и контратаками на шахматной доске жизни. Повелительница снов вместе с дочерью помогли Ханней Джа’Акари подняться на ноги. Здесь же стояла истаза Ани и болезненный подмастерье повелительницы снов. Эта маленькая ошибка природы играла на своей проклятой лунами флейте, и когда вокруг Ханней собралась небольшая толпа взволнованных наблюдателей, мальчик поднялся на ноги, покачиваясь, как сорняк на ветру. Его оттолкнули в сторону и перестали обращать внимание… однако от Нурати ничего не укрылось. Она видела его взгляд: он следил за тем, что недоступно глазам обычных людей. Видела, как он прикоснулся губами к черепу птицы и снова спрятал его. Мальчишка пребывал в мире живых только наполовину – так всегда казалось Нурати. Следовало лишь легонько подтолкнуть его, и он свалится на другую сторону. Он всего лишь детеныш. Отчего ты так его ненавидишь? Он слабый. Слабый и странный с самого рождения, и становится все более странным с каждым днем, проведенным рядом с ведьмой. Первая мать наблюдала за тем, как повелительница снов подушечками больших пальцев раскрыла Ханней глаза и заглянула в них. Нурати передернуло. Позволить этим золотым глазам таращиться в собственную душу – все равно что увидеть кошмарный сон. Тебе следовало убить его еще тогда, когда была возможность… Голос Параджи у нее в голове заливался смехом: Он сильнее, чем кажется, китрен. Я подталкивала его к смерти. Но он выбрал жизнь. Неужели твои клыки служат лишь украшением? Неужели твои когти затупились? Нурати почувствовала присутствие Параджи. Большая кошка подошла и тихо села рядом с ней. Будь осторожней со словами, человек… Прости меня, королева, я говорю так только потому, что беспокоюсь о своем народе. Ответа не последовало. Что ж, пусть себе дуется. Благодаря невидимой связи с Параджей Нурати почувствовала еще одно приближение, прежде чем ей на плечо легла рука. – Девочка будет жить. – Разумеется. Она хорошей породы. – Нурати слегка повернула голову и кивнула Сарете, которая была и будет первой воительницей до скончания дней. – Выходит, что эта девчонка, Сулейма, теперь победительница? – Сколько лет ты меня знаешь, а все никак поймешь законов джа’акари. – Сарета тряхнула головой, и легкая улыбка подчеркнула морщинки на ее лице. – Смотри. Тотчас прямо у них на глазах Ханней Джа’Акари оттолкнула всех, кто пытался ей помочь, всех, кто ее поддерживал и пытался увести с поля битвы. Ее голос достиг самых отдаленных уголков Мадража. – Нет, я не сдаюсь. Нет. Несмотря на то что она не могла встать прямо и вообще с трудом держалась на ногах, а ее лицо покрылось жуткой бледностью, Ханней приняла стойку, весьма отдаленно напоминавшую боевую. – Я не сдаюсь. Не участвующие в бою помощники отступили, и девушки остались стоять лицом к лицу. Сулейма Джа’Акари не спешила принимать стойку. Нежелание драться выражал каждый изгиб ее тела, но она не отступала. Нурати удивилась: неужели ей так сильно хотелось завоевать трофей, что она готова была причинить еще больший вред собственной сестре по оружию? Девушки были очень близки, и все об этом знали. Ханней покачнулась вперед и нанесла слабый, неуклюжий удар по предплечью Сулеймы. Рыжеволосая девушка упала на колени и вытянула обе руки ладонями вверх. – Я сдаюсь! – крикнула она. – Сдаюсь! Все вокруг смолкло – стало так тихо, что Нурати казалось, будто она могла услышать, как вздыхают золотые чешуйки Дракона Солнца Акари, пока тот нежно ласкает мягкую синеву неба. Потом Сулейма поднялась на ноги, девушки обнялись и толпа одобрительно загудела. – Неплохой ход, Джа’Акари. Весьма неплохой. Сарета, самая непоколебимая женщина из всех, кого знала Нурати, наблюдала за происходящим со слезами на глазах. – Вот увидишь, юная Сулейма сменит меня на посту первой воительницы. Она и Таммас – будущее племени. Нурати перевела взгляд с нее на рыжеволосую дочь демоницы, а затем на толпу, чьи крики и улюлюканье терзали ее слух. Она увидела, как повелительница снов и ее подмастерье скрылись в тенях. Дитя у нее в животе вздрогнуло, точно ощутило опасность вместе с матерью. Чтобы эта рыжеволосая демоница стала первой воительницей? Чтобы дочь повелительницы снов стала парой для моего сына? Нет уж, пока я жива, такого не будет. Умм Кальтеа, которая была первой матерью до Нурати, сказала: Мать сажает деревья, чтобы создать тень для своих детей. И если этим деревьям мешает какая-нибудь лоза, – подумала Нурати, – следует вырвать ее с корнем. 10 Луны переворачивались во сне. Звуки веселья отступали во вчерашний день, словно приливы Зееры, а новоиспеченные джа’акари собирали палатки и личные вещи в мешки из шкуры чурры, готовясь отправиться обратно в пустыню. Ветер унес вдаль последние отблески песен и костров, и девушки, которые надеялись стать воительницами, сыпали песок в кухонные печи, совсем как они с Ханней годом ранее. Сулейма с тяжелым сердцем наблюдала за девушками из бывшего убежища Измая. Всю свою жизнь она ждала этого момента, проливала за него кровь и возлагала на него надежды. И теперь, пережив последние часы последних дней своего заточения, могла лишиться всего, о чем мечтала, из-за прошлого своей матери. Однако воительнице не пристало жаловаться на жизненную несправедливость, поэтому Сулейма лишь сжимала зубы и молчала.