– Что надо? – ворчливо проговорил он – а в следующий миг узнал гостя. – Вы хотели со мной поговорить, – сказал Стив. Мгновение Лаймен нерешительно помялся на пороге, затем взял у него газету и отступил в сторону. – Проходите. С Лайменом Фишером жизнь обошлась сурово. Когда-то они с отцом Стива были однокашниками, но много лет назад их пути разошлись, и теперь между Фишером и Наем не осталось никакого сходства. Вместо безупречной чистоты и элегантной, пусть и несколько старомодной обстановки родительского дома, Стиву предстал настоящий свинарник. Мусорное ведро до краев заполнено пустыми банками, на всех столах и стульях – кипы старых газет. По впечатлениям от обеда у Джессики, Стив не ожидал от дома Лаймена такой запущенности. Ясно было, что старику и в самом деле нужны деньги. Лаймен положил газету на стол и неторопливо повернулся к Стиву. – Так что вам нужно? – спросил он. – Вы сказали, что хотите со мной поговорить. – Поговорить – да, но я вас к себе не приглашал. – А я приехал. – Ну точно как папаша, – проворчал старик. Стив внезапно ощутил прилив гордости. Никто и никогда не говорил, что он похож на отца (да и на мать, коль уж на то пошло), и у него потеплело на душе оттого, что этот старый пердун заметил их сходство. – И в чем же я точно как отец? Тоже безжалостный? В глазах старика мелькнул страх: понял, что он не хозяин положения. От этой мысли Стив приободрился и шагнул вперед. – Мне, знаете ли, не по душе, когда меня пытаются шантажировать! – Не понимаю, о чем вы. – Правда? А кто позвонил, чтобы рассказать, что мой отец кого-то убил? – Я не об этом говорил… – начал Лаймен. Но Стив был уже рядом. Охваченный яростью, такой, что зрение затуманилось и кровь стучала в висках («сейчас этот старый ублюдок узнает, как вытягивать из меня деньги!»), он обхватил рукой морщинистую шею старика и сжал в локтевом захвате. Лаймен сипло, сдавленно вскрикнул и умолк. Костлявыми руками он цеплялся за руку Стива, тщетно пытаясь разжать его хватку. Стив сжал сильнее. Хоть он и взял с собой чековую книжку, но в глубине души с самого начала знал, что этим кончится. Для этого и летел сюда. Иначе – зачем вылетел ночью, никому ничего не говоря, к чему позаботился о том, чтобы не спрашивать дорогу? Под рукой, в сгибе локтя, Стив ощущал сухую морщинистую кожу, вялую складку второго подбородка, а глубже – жесткие бугорки хрящей. Жизнь старика была у него в руках. В самом прямом смысле. Еще не поздно остановиться. Просто отпустить его и уйти. Нет, поздно. Он слишком далеко зашел. Лаймен вызовет полицию, Стив окажется в тюрьме. Вся жизнь пойдет прахом. Не говоря уж о том, что отцовские дела выйдут на свет, что все узнают… И вдруг его озарило. Он понял, почему отец убил жену! Она была беременна от другого. Вот от этого ублюдка, Лаймена Фишера. Пока отец воевал, жена спала с его другом. А может, они еще со школы были любовниками… Может, Рут обманывала отца уже в медовый месяц! Так что Стив делает это не только ради себя. Он мстит за отца. Лаймен брыкался и пинался. Ударил его пяткой по колену, попал рукой по лбу. В ответ Стив еще сильнее сжал ему горло, перекрывая доступ воздуха. Старик бился в его руках, отчаянно борясь за жизнь, – вперед, назад, вправо и влево, пытаясь высвободиться из мертвой хватки. Но все напрасно. Наконец, с последним судорожным рывком, Лаймен обмяк. Стив отпустил его – и тело рухнуло на пол. Тело, не человек. То, что делало Лаймена Фишера Лайменом Фишером, ушло; осталась безжизненная оболочка, которая скоро начнет разлагаться. Стив тяжело дышал от напряжения и страха. Торопливо огляделся, стараясь сообразить, что он трогал в доме. Кажется, ничего. Постучал в дверь костяшками пальцев. Дверь открыл сам Лаймен. Здесь, в доме, Стив просто стоял и разговаривал. Нигде не должно быть его отпечатков, разве что… На газете. Точно! Он подобрал газету и сунул ее под мышку, решив выбросить где-нибудь в аэропорту. Затем подошел к двери, осторожно выглянул наружу. Ни на тротуаре, ни на улице никого не было. Через рукав, чтобы не оставлять отпечатков, Стив повернул ручку двери, выскользнул на крыльцо, прыгнул в машину и помчался прочь. Уже милях в двадцати от города он остановился, отъехал на обочину, и его вырвало. Раньше Стив видел такое в кино – и никогда не понимал, почему люди блюют после того, как кого-то убили. Теперь понял. Чистый рефлекс, телесная реакция. Ты сделал то, чего тебя учили никогда не делать: организм протестует. При этой мысли его вырвало еще раз. Дорога была пуста; никто не проезжал мимо, никто не попался навстречу. Стив утер рот рукой, вытер руку о штаны, сел за руль и поехал дальше, в Альбукерке. * * * В Калифорнии лил дождь. В округ Ориндж пришел холодный циклон, необычный для этого времени года, и самолет заходил на посадку сквозь бесконечные плотные тучи. Но терминал напрямую соединялся с закрытой парковкой, так что под ливень Стив не попал, а когда выехал на бульвар Макартура, проливной дождь уже сменился моросью. И слава богу. Стив свернул на шоссе 405, к Лонг-Бич. Не спал он уже часов тридцать, не считая того короткого сна в самолете, и, вообще говоря, ему следовало бы ехать домой. При таком недосыпе просто опасно сидеть за рулем. Но спать Стиву совсем не хотелось – да и чувствовал он, что не уснет, пока не навестит отца. Слева вынырнул красный «Корвет», плеснул водой на ветровое стекло. На несколько мгновений – пока «дворники» не начали возвратное движение – Стив ослеп: шоссе перед ним превратилось в расплывчатый мир теней и малиновых огней. Окажись он чуть ближе к «Эксплореру» впереди, пожалуй, врезался бы в него. Однако «дворники» благополучно прошлись по стеклу, и поле зрения очистилось. На полдороге к Фаунтин-Вэлли движение стало замедляться, а затем и почти остановилось. Шоссе впереди поворачивало, и Стив видел мили и мили красных огней, уходящих в жилую часть города. Быстрее всего двигалась крайняя правая полоса, и Стив помаленьку перестроился туда. В пробке, черепашьим шагом, он полз не меньше часа, и, когда шоссе сузилось до двух полос, наконец понял, что случилось: на крайней левой полосе столкнулись мотоцикл, легковушка и пикап. Легковушка, с удовлетворением отметил Стив, была тем самым «Корветом», что его подрезал. В сумерках, под дождем, в неверном свете полицейских маячков, отражающихся в лужах, трудно было оценить ущерб; вроде бы «Корвету» досталось как следует. Шерри при виде дорожных происшествий всегда ахала и охала, а вот Стив, скорее, злорадствовал. Он знал, что чаще всего в аварии попадают безответственные водители – те, кто гонит на полной скорости, не вписывается в повороты, подрезает кого-нибудь (нередко – самого Стива), и приятно было видеть, что они получают по заслугам. Вот как сейчас. Если в этой аварии кто-нибудь ранен или погиб, будем надеяться, что водитель красного «Корвета». Дальше пробка рассосалась, и до Ветеранского госпиталя Стив доехал без приключений. Машину пришлось оставить в дальнем конце стоянки, а зонтика с собой не было; пока добрался до входа в госпиталь, промок насквозь. Отец выглядел еще хуже, чем в четверг, – хотя, казалось, хуже и быть не может. Землистое изможденное лицо, седая щетина. Щетина эта не просто делала его старше, но и придавала какой-то чужеродный вид, словно перед Стивом лежал не отец, а его куда менее удачливый двойник. Глаза под сомкнутыми веками хаотично двигались, руки сжимались в кулаки, словно лапы у спящей собаки. Еще не так давно Стив был бы рад увидеть отца в таком состоянии. Да, о чем-то таком он и мечтал. Теперь он смог себе признаться в том, в чем никогда раньше не признавался: он ненавидел своего старика. Но это в прошлом. Что-то изменилось. Истинные ли чувства вышли на поверхность, или, быть может, изменился сам Стив… Теперь ему было до слез жаль отца. Как он хотел, чтобы отец очнулся, пришел в себя, чтобы узнал и понял, что сделал для него сын! Стив сел у кровати и стал ждать, пока отец проснется. В палате было тепло и душно, слишком душно, и через несколько минут глаза стали сами собой закрываться. Недостаток сна все-таки взял свое. Как ни старался Стив держать глаза открытыми, в них словно песку насыпали. Пора домой, думал он, надо отдохнуть. И уже хотел потрясти отца за плечо и разбудить, когда старик вдруг подскочил на кровати, широко распахнув глаза и издав короткий полукрик, полувздох. – Папа! – позвал Стив. Старик повернул голову и посмотрел на него. Он молчал, но по одному взгляду было ясно: сейчас он все понимает. Стив оглянулся – нет ли кого рядом? Затем, наклонившись к отцу, торопливо рассказал, как ездил в Коппер-Сити, познакомился там с Джессикой и Лайменом Фишером, как Лаймен обо всем догадался и пытался его шантажировать, и единственный способ с этим покончить был покончить с самим Лайменом. Он умолк, ожидая ответа – но ответа не получил. – И я это сделал, папа, – устало закончил он. – Я обо всем позаботился. – Футон! – ответил отец. – Золотой бульон говяжий! И улыбнулся ему ясной улыбкой идиота. Глава 9 Рука Бога Влюбилась она в его руки. Он был сварщиком, и его руки она увидела прежде, чем лицо. Сильные загорелые руки с крупными гибкими пальцами трудились над листами металла, как скульптор над глиной. Что-то неотразимо чувственное было в том, как двигались эти руки, как придавали свежесть и новизну тяжелой обыденной работе. Он был в синем рабочем комбинезоне, в маске, в тяжелых ботинках – в броне с ног до головы, но почему-то без перчаток: ладони и пальцы его были ничем не защищены; и именно они привлекли ее внимание. Она опаздывала на встречу и все же остановилась у желтой ленты, огораживающей участок дорожных работ, чтобы полюбоваться. Движения его рук ее заворожили, она не замечала ничего вокруг – и лишь когда руки на миг замерли, заметила, что он тоже на нее смотрит. Она невольно залилась краской, а он нажал красную кнопку на своем аппарате и откинул щиток. Видела она лишь небольшую центральную часть его лица – глаза, нос, рот; лоб, щеки и подбородок оставались скрыты сварочной маской, – но то, что увидела, ей понравилось. Доброе и умное лицо. Такое же, как руки. – Могу я вам чем-нибудь помочь? – спросил он. Она покачала головой, перехватила поудобнее папку с бумагами и пошла дальше. Однако, зная, где он работает, сумела выяснить в Интернете его имя и должность – Джим Макмиллан, старший сварщик, часы работы и время перерывов. И на следующий день как бы случайно столкнулась с ним в столовой. Он и думал всегда, что встретились они случайно. Она не призналась, что заметила его, выследила и решила сделать своим, когда он еще и не знал о ее существовании. Так или иначе, они вместе по-обедали, и к концу обеда Джим был совершенно очарован и пригласил ее на ужин. А после ужина они легли в постель. Потому что она поняла: Джим – тот, кто ей нужен. Нет, конечно, ухажеры у нее бывали и раньше. Мальчишки, неуклюже и торопливо старавшиеся «завести» ее на заднем сиденье родительской машины. Больше всего нравилась ей именно эта стадия отношений – когда мужские руки ложились ей на грудь, расстегивали на ней джинсы, старались проскользнуть между ног. Она сопротивлялась ради приличия, но оба понимали – это ничего не значит, это лишь потому, что так положено; и когда мужские пальцы наконец проскальзывали внутрь ее, в тугие джинсы, почти не позволявшие двигаться, она закрывала глаза и блаженно плыла на волнах ощущений, забывая о мужчине, о его лице, обо всем, кроме трудящихся над ней пальцев, представляя себе эти белые пальцы в зарослях темных лобковых волос. Дольше всех продержался Тони Ливси: паренек, во всех прочих отношениях непримечательный, обладал длинными гибкими пальцами и касался ее мягко, словно опытный массажист. Пусть она его не любила, но он был хорош и, главное, ничего больше от нее не требовал. Его все устраивало. Они встречались каждую неделю, она позволяла ему то, что эвфемистически именуется «глубоким петтингом», и, когда бывала особенно им довольна, дарила в ответ то, что без всяких эвфемизмов именуется «отдрочить». Джим был не такой, как остальные. Совсем другими были его руки – прекрасные, умелые и уверенные, мужественные и нежные. Да, руки Джима ее не разочаровали: на ощупь они были такими же, как на вид, прикасались к ней именно так, как она мечтала. И этим рукам она позволила то, чего не позволяла еще никому: снять с нее блузку, лифчик, стянуть брюки и то, что под брюками. Даже когда он поставил ее на четвереньки и вошел в нее сзади, руки его лежали у нее на груди, и сильные пальцы ласкали плоть, играя с сосками; и она прижималась к нему, впускала глубже, еще глубже, так что казалось, что они слились воедино и поодиночке уже не существуют. Через два месяца они поженились. И оставались женаты десять лет спустя. Руки его с годами становились все более чуткими, все лучше понимали потребности ее тела – и страсть их оставалась жаркой, словно в первые месяцы брака. Спрашивают иногда, что важнее для человека: голова или сердце. Она знала ответ: важнее всего руки, все воплощающие в жизнь. Стихи рождаются в мозгу поэта – но без рук их не записать. Скульптор воображает прекрасные формы – но без рук их не вылепишь, не отольешь в бронзе. В душе композитора рождается музыка – но чем, если не руками, ее сыграть? Руки – посредники между эфирным и материальным, между небесным и земным; и нигде это не проявляется в такой полной мере, как в любви. В руках есть гибкость и маневренность, которой недостает члену, они способны совершать много движений одновременно. Что может член? Расти и опадать, двигаться вперед-назад, как придаток к тазу – и только. А возможности рук бесконечны. Часто, когда она ублажала мужа ртом, он вводил большой и указательный пальцы в оба ее отверстия, в вагину и анус, и массировал тонкую стенку плоти между ними; и это ощущение его руки с двух сторон неизменно возносило ее к оргазму. Руки многолики и бесконечно разнообразны. Рука внутри ее может быть крохотной, как кончик мизинца, или огромной, как кулак. Руки проникают, гладят, потирают, сжимают, щекочут. Была у нее тайная фантазия: оказаться во власти нескольких мужчин, на четвереньках в коробке со множеством отверстий – и пусть они просовывают туда руки, щупают ее, ласкают, шлепают. Она представляла множество мужских рук: руки на грудях, в волосах, во рту, в киске, в заднице. Пусть мнут ее, тыкают, пронзают! Об этом фантазировала она, лаская себя в одиночестве, – и эта фантазия, вместе с собственной рукой, дарила ей такой оргазм, какого никогда не давало обычное совокупление. Руки способны и ранить, и исцелять; в двух гибких отростках красноречивее, чем в какой-либо иной части тела, проявляется двойственная природа человека. В детстве она смотрела фильм ужасов «Руки Орлака». О том, как пианисту, потерявшему руки в какой-то катастрофе, хирург пришил руки убийцы. Возможно ли такое? Если Джим умрет, возможно ли спасти его руки и пришить их кому-нибудь другому? Разумеется, можно сделать бронзовую отливку или гипсовый слепок; однако больше всего она любила в его руках не форму, а движения, их чуткость и гибкость. Что, если, пришитые к другим плечам, они утратят свои чудесные свойства? Другой мозг будет управлять ими, и попытка воссоздать чудо обернется фальшивкой, бледной копией реальности. Это был ее самый страшный кошмар – потерять руки Джима. Каждый вечер она молилась о том, чтобы оба они жили долго и счастливо, а когда придет время умирать, пусть она умрет раньше. Только бы ей не пришлось жить без Джима! И без его рук.