– Был задумчивый. Что-то говорил о какой-то… Эжени. – Эжени, вот вы где, – Анна, придерживая юбки, стремительно вышла и направилась к карете. – Эжени – это же вы! Так он о вас говорил! – воскликнул виконт. Мадемуазель де Брионе вспыхнула. Он говорил о ней! Но почему с этим юношей? Кто он такой, что Армэль так запросто делится с ним своими сокровенными чувствами? В этот момент виконт де Лабранш представился графине де Куси. Никто из них не заметил в измученном лице Санчо волнения. Слуга графа, конечно же, знал о том, кем приходится его господину этот юноша, также он прекрасно знал характер супруги Армана. И потому боялся ее. – Виконт сказал, что знает Армэля и видел его незадолго до отъезда, – в волнении сообщила графине Эжени. – И с графом он знаком. Лабранш кивнул, подтверждая слова мадемуазель де Брионе. Он с интересом украдкой рассматривал супругу своего благодетеля. «Как они с баронессой де Брионе похожи! – мысленно удивлялся Огюст. – Удивительная внешность, нежная и одновременно дерзкая». Граф де Куси замер в дверях парадного входа в Лувр, пораженный увиденной картиной – его жена и его младший сын, которого он с такой тщательностью скрывал от нее, мило беседовали друг с другом. Чуть задев его, мимо быстро прошла герцогиня в сопровождении своей субретки, еще раздраженная после его замечания по поводу Эжени и собиравшаяся отправиться домой. То, как изменилось лицо Бланки при виде сына, улыбающегося ненавистной сопернице, не на шутку испугало графа. Он решил, что та сейчас рухнет в обморок, так она побледнела. После недавнего обмена колкостями с графиней, и так напугавшим ее выражением ненависти в глазах Анны, герцогиню сейчас особенно поразило увиденное. Теперь к злости Бланки примешался страх. Видение, в котором такой стройный, юный и мужественный Огюст разговаривает с женщиной в роскошном плаще цвета корицы и шляпке с пышным белым пером, в глазах герцогини было равносильно тому, как если бы перед ее сыном сейчас извивалась кобра, готовая сделать смертельный выпад. Практически одновременное появление графа де Куси и герцогини де Кардона заставило стоявших у кареты дам и виконта де Лабрнша оглянуться. – Ваше сиятельство! – радостно воскликнул Огюст при виде графа. – И вы, сударыня! Какая удача – только приехать в Лувр и сразу застать вас тут! Лицо юноши озарила приветливая улыбка. *** Осень тянулась долго и казалась баронессе очень тоскливой. Наконец наступила зима и выпал снег. Молодой женщине нравилось наблюдать из окна за тем, как кружатся снежинки. Она была уверена, что Рождество будет отмечать дома, в замке отца. И это придавало ей бодрости. Александрин почувствовала первые схватки вечером. Но все-таки заснула. Ночью ее разбудила нестерпимая серия схваток, от которых она стиснула зубы и застонала. Вскоре сдерживаться она уже не могла и кричала от пронзавшей ее тело боли. Однако Агата, несмотря на все ее мучения, вдруг куда-то пропала. Баронесса не знала, что та только что направила в Париж слугу с запиской для герцогини де Кардона. Когда повитуха вернулась, Александрин лежала без сознания. Приведя ее в чувство, Агата ощупала живот роженицы и сделала вывод, что ребенок идет правильно и должен без проблем появиться на свет. На рассвете Александрин почувствовала, как желудок словно поднимается вверх, а потом резко опускается вниз. Ее тело вытолкнуло наружу какой-то комок и стало пустым. Это принесло долгожданное облегчение. Баронесса под действием приготовленного Агатой успокоительного и обезболивающего настоя, словно в тумане увидела, как повитуха завернула в пелены и положила в корзинку что-то кремово-красное, после чего провалилась в сон. Виконт де Вард приехал в Руан сразу же, как только герцогиня сообщила ему о случившемся. – Вот, – мадам Барбьер показывала младенца с такой гордостью, словно сама произвела его на свет. Вдруг они услышали слабый голос – Александрин звала Агату. Та собиралась пойти наверх, но Вард остановил ее и пошел сам, держа на руках ребенка. Когда в ее спальню вошел стройный молодой человек в темном удлиненном камзоле, подбитом мехом, молодая женщина оторопела. – Вы? – баронесса приподнялась, пытаясь сесть, а глаза так и полыхнули морозной сталью. – Что вы тут делаете? Кто вам сказал? Не хочу видеть его. Унесите прочь! Темные кудрявые волосы, темные бровки, правильный нос… Виконт ясно видел, что это его ребенок, дитя, зачатое от его семени. – Александрин, выходите за меня замуж. Лицо хоть и после сна, но какое-то уставшее, темные круги под глазами, бледная – было видно, что ей плохо. Молодая женщина, пытаясь встать, откинула одеяло, и взору Франсуа открылись ее ладные стройные ножки. Поймал себя на мысли, что глаз от них оторвать не может, но ее голос вывел его из этого состояния. – Вы с ума сошли? – закричала она истерично. – Я вас ненавижу! Убирайтесь вместе со своим ублюдком! – Это наш ребенок! И он мог бы не быть ублюдком! – Это не ребенок! Это чудовище! – она была вне себя. Казалось, еще немного, и Александрин бросится на него, несмотря на свою слабость и бессилие. – Это красивая девочка, а не чудовище! – виконт едва сдерживал гнев. – Тогда желаю ей однажды пережить то же, что пережила я! – крикнула молодая женщина в ярости. Вард посмотрел на нее с ужасом. По выражению его лица казалось, что он считает сидящую перед ним женщину сумасшедшей. Виконт вышел, забрав ребенка. После этого Александрин разрыдалась и долго не могла успокоиться. – Кто ему сказал, что я тут? – Мне не велено этого говорить, – ответила мадам Барбьер, гладя ее по волосам. Виконт сел в карету и поставил корзинку рядом на сидение. Кормилицу он нашел уже давно, теперь нужно было доставить к ней младенца. Он увидел, как из под одеяльца показалась маленькая ножка, потом вторая, затем похожая на бутон цветка ручка… У девочки была смуглая кожа и карие глаза. Малышка смотрела спокойно, иногда открывая и закрывая ротик. Вард прикоснулся к ее кулачку и дочь с неожиданной силой сжала его палец. – Назову тебя Софи. Так звали мою бабушку. … Баронесса ощутила, как из ее сосков выделилась светлая жидкость и струйками потекла к животу. – О нет, Агата, сделай что-нибудь, чтобы это прекратилось! Глава 25. Мелкие пакости Настало Рождество. С раннего утра все обитатели замка собрались для выхода на Рождественскую мессу в церковь. Шли целой процессией: графиня и граф, Эжени, няни с малышами, слуги. По церкви плыл аромат ладана, хор распевал праздничный канон во славу Христа. Еще вчера на улице было грязно, серо и ветрено, но выпавший утром снег укрыл землю и деревья пуховым покрывалом. А вечером в замке готовился праздничный пир. Осознание этого согревало и придавало бодрости. Арман сразу после мессы отправился в город. Он должен был поздравить горожан на торжественном собрании в парадной зале ратуши Блуа. В черном костюме, расшитом серебром, граф был как всегда великолепен. Его камзол украшали знаки Подвязки, Золотого Руна и Святого Духа – три высших ордена, которые все вместе бывают только у королей или у людей приближенных к ним. Графиня любовалась мужем, наблюдая, как он садится в карету. Александрин думала, что ее приезд станет праздником и по этому случаю в замке закатят грандиозный бал. Но, увы, в тот же день, когда она с гордым видом появилась в дверях родового гнезда, Санчо стало хуже. Старый слуга графа был тяжело болен. Долгие месяцы лечения, заботливый уход под наблюдением лучших докторов почти не давали результата. Санчо чах на глазах. Конечно, он был уже довольно пожилым человеком, но еще не настолько дряхлым, чтобы проститься с жизнью. Поэтому граф делал все, чтобы спасти своего верного слугу, пережившего вместе с ним столько передряг и не раз получавшего от своего господина розг. Ни у кого не было рождественского настроения и это чувствовалось в самой атмосфере замка, хоть и доносились из кухни аппетитные запахи, а на улице стояла прекрасная снежная зима. На пути сюда Александрин была весела и довольна. В предвкушении встречи с родителями она представляла, как обнимет мать и отца, как они будут рады ее видеть. Это Рождество казалось ей лучшим в ее жизни. Однако при виде дочери, одетой в приталенный черный колет с длинными полами, штаны и высокие сапоги, графиня нахмурилась. Меховая шапочка и муфта, конечно, делали образ женственнее, да и вообще мужской костюм очень шел баронессе, но если бы граф увидел ее в таком виде, он бы точно был недоволен. – Что-то вы выглядите не особенно отдохнувшей после путешествия с любовником, – язвительно сказала дочери графиня. Александрин смутилась, пряча взгляд. – Не мое дело, с кем вы платье задираете, – продолжала Анна. – Но вот так исчезать, оставив ребенка… Стыд ошпарил так, что баронесса покраснела. Однако мать все-таки обняла ее, и Александрин облегченно вздохнула. Когда Анна сказала про ребенка, она имела в виду маленького барона де Брионе. Но она и не догадывалась, как глубоко уязвила дочь и что причина этому совсем не Кристиан. – Матушка, не злитесь! Не злитесь, пожалуйста… – она ласковым котенком ткнулась графине в щеку, целуя ее. Казалось, в замке ничего не изменится и через сотню лет. Все было так же, как в тот день, когда она сбежала отсюда после ссоры с матерью. Где она была и что делала все это время, Александрин не рассказывала, да ее и не стали расспрашивать. Письма матери она писала, то есть, бесследно не исчезла. А то, что она была сумасбродкой – никого не удивляло. При виде сына Александрин словно и обрадовалась, и опечалилась одновременно. Вместо того, чтобы обнять малыша, она сначала рассматривала его с каким-то странным выражением лица. Но потом тряхнула головой, отметая грустные мысли, и прижала мальчика к груди. Графиня смотрела, как баронесса качает на руках ребенка, и ей очень хотелось верить, что и ее дочь не обойдет счастье любви. Только волновалась, что слишком уж она была легкомысленной, слишком страстной, хоть и не осознавала пока сама этого. Нужно было проверить, как там праздничные блюда, готовы ли. Анна, спускаясь на кухню, остановилась на ступенях, взявшись руками за резные перила. Вздохнула. Все здесь такое родное, привычное. И широкая лестница, и галереи, и залы с картинами и фресками, и широкий парк с аллеей старых пирамидальных тополей, за которыми мощно выступают въездные ворота с башнями. Тут, возле Армана, она растила детей, следила за хозяйством, четко выполняя все обязанности хозяйки замка. Здесь было так спокойно, безопасно, красиво… Но в последнее время ей стало тревожно. Из-за мужа, с которым боялась начистоту поговорить обо всем, что ее волнует, из-за неугомонного сына, из-за дочери, такой же несдержанной, как она сама, и оттого несчастной. Конечно, Анна не знала, что в Блуа граф встретился с Огюстом. После того, как тогда, перед самым их отъездом из Лувра, появился виконт, графиня так ничего и не спросила у мужа. Это было совсем не похоже на нее. Она ведь точно заметила, как обрадовался юноша при виде него и герцогини… Но раз ничего не сказала, тем лучше. Граф был очень рад видеть сына. По-отечески обняв его, он спросил о здоровье, о том, как обстоят дела на службе, и вообще о том, что происходит в жизни юноши. Его младший сын отчего-то всегда вызывал у графа наиболее сильное желание заботиться о нем. Возможно потому, что по характеру Огюст был гораздо мягче и скромнее, чем остальные его дети. И скорее всего графа гложела вина перед ним за то, чего Лабранш был лишен из-за своего происхождения. Дочь, бросившуюся к нему, как только он вошел, граф нежно обнял. Он был очень сдержан, хоть по лицу вельможи и было ясно видно, как он рад. Арман понимал, что должен быть с ней намного строже, но всю жизнь Александрин имела над ним какую-то необъяснимую власть. Он обожал это хрупкое создание и баловал ее со всей широтой своей души, покупая самые дорогие наряды и украшения, позволяя ей воплощать самые безумные ее чудачества. На самом деле дочери удалось то, что никогда не удастся жене: научить его понимать женское настроение, предугадывать желания и потакать капризам. И теперь, чтобы она там ни делала, где бы ни была, лезть в ее жизнь, в ее душу с расспросами, которые ее наверняка смутят, он не станет. Александрин в эти рождественские дни всюду следовала то за отцом, то за матерью. Словно не могла вдоволь насытиться их вниманием и общением с ними. Однажды утром, приказав оседлать лошадку, баронесса нарядилась в красивую меховую амазонку и поехала на псарню. Она слышала, что отец собирался туда. По только выпавшему пушистому снежку ехать было одно удовольствие! Редкие снежинки, срывавшиеся с неба, приятно щекотали щеки. Александрин невольно улыбалась. Дома она была счастлива. Подъезжая к вольерам, она услышала лай, рычание и прочие обычные для собачьего племени звуки. Отец говорил с двумя псарями, и не сразу заметил, как дочь спешилась и тихо подошла. Мальчишка-помощник, держа за ошейник крупного черного пса с лоснящейся шерстью, вывел его на небольшую площадку, туда же привели еще одного кобеля рыжего цвета. – Глянем, кого она сама выберет, – говорил Арману один из псарей. Молодая черная сука настороженно принюхивалась, наблюдая за кавалерами. Судя по тому, как она приблизилась к черному, он был ей более приятен. И в то же время она его побаивалась. Рыжий угрожающе зарычал. Сделав пару шагов к неподвижно стоявшему черному, он остановился. На загривке у него шерсть поднялась дыбом, и казалось, что вот-вот пес кинется на соперника. Но тут сука, словно прячась, подлезла под черного. – Самка спряталась под самца, – проговорил граф, – Верит в него. – Он крупнее рыжего, а значит сильнее, – сказала баронесса. – Не только потому, что он сильный. У собак и волков самец не может атаковать самку. Она это знает. И собой прикрывает горло своему самцу. Делает вид, что просто прячется. Настоящая пара. Сильный самец и сильная самка. – Как вы с мамой, – вдруг произнесла Александрин. Поймав ртом снежинку, она ощутила, как та растаяла у нее на губах. Граф ничего не сказал. Только подумал, что она еще как ребенок себя ведет, а ведь пора бы уже повзрослеть. Но зато хороша неимоверно. Сейчас, в этой темной зимней амазонке, отделанной светлым песцовым мехом, особенно красива была. «Ведь это я такую создал», – подумал Арман довольно.