Глава 29. Индейцы Срываясь с обрыва водопадом, в озеро впадал ручей. Мужчина стоял в воде к ней спиной и смотрел на то, как потоки воды с гулом падают сверху. Прекрасное, гибкое и сильное тело отливало золотистым загаром. Шрамы слева на ребрах и на спине совсем не портили его красивую наготу. Смолянистые волосы лежали на плечах, с них стекала вода, капли струились вдоль ложбинки позвоночника до самых ямочек крестца. Как же хорош! Он обернулся, и она увидела красивый лоб, точеные линии скул и подбородка, цепкий прищур светлых глаз. Никогда не видела таких глаз! В сочетании с темными волосами и загаром они казались неестественно яркими и светлыми. Тело налилось истомой, сердце гулко ухало в груди. Нет, она, конечно, и раньше видела обнаженных мужчин, ведь индейцы почти не прикрывают свою наготу, но сейчас все было иначе. Это был белый мужчина, европеец. Ее удивляло, что на его теле есть волосы. Грудь была покрыта темными завитками, тонкая полоска вела от пупка вниз, к бедрам, которые сейчас были скрыты от глаз девушки пенящейся, бурлящей водой. Когда он вышел из воды, и она увидела его полностью, то тут же смущенно отвернулась. Мужчина спокойно оделся в одежду, оставленную на траве перед купанием. Обернувшись, она не поверила своим глазам. Перед ней стоял священник в сутане! – Ты кто? – спросил он на ее языке, но с сильным акцентом. – Как тебя зовут? – Кэй. – Как это переводится? – Дерево ивы. Они настолько бесшумно проникли в его дом, что он не проснулся. Даже когда они обступили его кровать, он продолжал спать. Жилистые и крепкие, словно у диких животных, их тела блестели в лунном свете. – Это он, – с ненавистью глядя на спящего мужчину, коротко бросил один из ирокезов. Судя по татуировкам на теле и более замысловато, чему у других, украшенной одежде, если так можно назвать то, что было на индейцах, этот юноша был здесь главным. По его команде европейца резко и беззвучно схватили и подняли несколько пар рук. Ему зажали рот. Армэль открыл глаза и чуть не задохнулся от ударившего в нос отвратительного запаха медвежьего жира. Попытался освободиться, но казалось, что его держат не живые люди, а тело зажато в железных тисках. За два года нахождения здесь он не раз встречался с индейцами. Читал им проповеди, рассказывал о жизни бледнолицых, как они называли европейцев. Но все, с кем ему доводилось общаться, были представителями довольно мирных индейских племен. Он знал, что самыми жестокими и непримиримыми в отношении миссионеров были ирокезы и чокто. Попасть к ним в руки живым было самым страшным, что могло случиться со священником-миссионером в Америке. Они получали странное наслаждение, зверски пытая попавших в плен. Это касалось всех европейцев, но не было добычи желанней, чем священник. Армэль далеко не идеально, но знал несколько индейских диалектов, поэтому по оживленной болтовне индейцев понял, что один из них предлагает снять ему скальп. Но рослый молодой краснокожий, который, судя по всему, был их предводителем, спокойно и холодно сказал, что этого бледнолицего ждет долгая и мучительная смерть. Тащили его через заросли, которые практически не шелестели, когда индейцы ступали сквозь них. Они шли быстро и скоро добрались до стоянки ирокезов. На некоторое время виконта оставили в покое. Индейцы выкопали продолговатую, похожую по форме на могилу, яму, и развели в ней огонь. Жар от него был такой сильный, что связанный мужчина, брошенный на землю в нескольких метрах от костра, ощущал его горячее дыхание. Он понимал, что обречен, поэтому не переставал шептать молитву, даже когда его потащили к сбитым в виде X-образного креста столбам. Спустя несколько минут он был накрепко привязан к этому импровизированному кресту. Конечности сразу занемели из-за того, что был пережат кровоток. Но сейчас это казалось самым меньшим неудобством, которое могло быть в данной ситуации. Его запястья, локти и плечи, а также лодыжки, колени и бедра были прикованы тугими веревками к бревнам. Тело, натянутое как струна, было полностью предоставлено во власть индейских воинов. Священник смотрел прямо, высоко подняв подбородок. Когда молодой, разукрашенный татуировками ирокез, руководивший его похищением, подошел и, став перед ним, посмотрел прямо ему в глаза, виконт не отвел взгляда. – Знаешь, почему ты здесь? – спросил индеец. – Я позволял тебе топтать эту землю, пока ты не стал мне поперек дороги. Ты был с Кэй, а она должна была стать моей. Теперь ты умрешь. Несколько воинов уже подготовили щепки, отщипывая от бруса кусочки толщиной полсантиметра. Сначала их стали вгонять в живот и бока священника, затем – в ягодицы и бедра. Армэль понимал, что это только начало. Скоро эти изобретательные садисты предпримут что-то более изощренное. Их целью было заставить его корчиться в муках и кричать. Считалось, что настоящий воин переносит пытки молча. А крики являются пищей для их умерших предков. Сцепив зубы, Армэль терпел, когда под кожу ему проникали тонкие, словно иглы, щепки. Лишь короткие судороги то и дело пронзали тело. Затем индейцы принялись втыкать щепки глубже, стараясь проткнуть мышцы. Также они стали вонзать острые шипы в половые органы мужчины и в спину между позвонками. Терпеть стало почти невыносимо. Но он терпел. Когда икру его правой ноги пронзили раскаленным прутом, Армэль почти закричал, но все-таки смог сдержаться, чтобы не доставить индейцам такого удовольствия. Еще одним способом пытки были раскаленные томагавки, которые прикладывали к его ребрам. От запаха собственной горелой плоти священник едва не задыхался. Ирокезы – один из самых жестоких народов Северной Америки. Однако свою агрессивность и свирепость они сами считали военной доблестью. Пытки и ритуальный каннибализм были в порядке вещей у этого племени, поэтому Армэль не питал особых иллюзий по поводу своей дальнейшей судьбы. Натешившись вдоволь этими издевательствами, индейцы, без сомнения, перейдут к еще более жестоким действиям. Виконт слышал, как одного иезуита во время пыток медленно поджаривали, вырвали тому глаза и залили глазницы кипящей смолой, а затем срезали с него живого куски плоти и тут же съедали. Армэль молился едва слышно, лишь губы чуть шевелились, поэтому индейцы не обращали на это внимания. Если бы они услышали, что бледнолицый просит помощи у своего Бога, они бы принялись истязать его еще более страшными способами, чтобы доказать, что Бог не спасет его. Пытки продолжались несколько часов. Казалось, даже воздух стал багровым от искр. Вокруг сновали гибкие поджарые люди, их кожа в зареве огня казалась насыщенно-красной. А может это его глаза заливала кровь? В какой-то момент то терявшему сознание, то приходившему в себя виконту почудилось, что кто-то положил на его лоб теплую ладонь. Сквозь вонь паленого мяса пробился нежный аромат лаванды. А визги, крики и песни индейцев затихли, и он услышал красивый мелодичный голос, тихо напевавший старинную английскую песенку, которую он любил в детстве. Когда именно он провалился в беспамятство – когда железными прутами поддевали кожу на его спине и тянули или когда вырывали ногти на нескольких пальцах ног, – он не помнил. Мать стояла рядом среди всего этого ада, ее светлые волосы развевались, подол платья трепетал на ветру… Четыре женщины любили его каждая по-своему. Но только одна в эту ночь почувствовала его боль. Она проснулась от гнетущего чувства. Страшный крик разрезал тишину: – Мама! Сердце подскочило к горлу, потом оборвалось вниз, ударяясь о желудок, отчего во рту появился неприятный привкус тошноты. Армэль плачет? Эта новая няня-испанка просто неумеха! Она никогда не могла уложить его! Граф де Куси любил спать на животе, обняв подушку, и его сын, как только научился переворачиваться, тоже стал спать в такой позе. Но домоправительница Луиза заявила, что это может повредить правильному формированию его черепа и наказала няне мальчика его переворачивать на бочок или на спинку. Из-за этого Армэль закатывал настоящие истерики, и мог часами кричать, пока ему не позволят лечь так, как ему удобно. О нет, господи, Армэлю же уже семь! И плачет он совершенно не оттого! Он перевернул колыбельку Александрин, когда подпрыгнув, повис на ней всем телом, чтобы взглянуть на новорожденную сестру. К счастью все обошлось. Если не считать, что граф выпорол сына и тот тихо рыдал у себя в комнате, не желая демонстрировать никому, как уязвлено его самолюбие юного дворянина. Граф бывал строг с Армэлем, когда тот был маленький. Иногда он жестко наказывал его, а жене запрещал вмешиваться и заступаться за мальчика. Невыносимо было видеть, как ребенок трясется от страха перед плетью. Александрин отец никогда не наказывал. …Анна села в постели. К чему все это приснилось? Ей казалось что крик «мама» она слышала очень отчетливо и отнюдь не во сне. Графа рядом не было, он еще несколько дней назад уехал в Париж по делам. Как пусто… И тихо так, что она слышит собственное дыхание. Вдруг все сжалось где-то в районе солнечного сплетения. Она поняла! Сын кричал ей это на самом деле. И она услышала… через океан… Очнулся виконт на рассвете. Его тело было облеплено мухами, в горле пересохло, обезвоженные губы были приоткрыты, рот с хрипом хватал воздух. Старик-индеец, стоявший возле него, смотрел на мужчину с жалостью. – Охитека нарочно приказал пытать тебя самыми щадящими способами, чтобы растянуть твои мучения. Эти пытки приносят страшную боль, но совсем не травмируют внутренние органы, поэтому ты не можешь умереть от них, – произнес он. – Но, боюсь, еще одного такого дня ты не вынесешь. – Пить, – простонал Армэль. Он не мог поднять голову. Волосы закрывали его лицо и не давали ничего видеть. Священник провисел привязанным к кресту почти до вечера. Охитека издалека наблюдал за мучениями оставленного под палящим солнцем, искусанного оводами и мухами человека, и поражался. Он хотел показать Кэй, как слаб этот бледнолицый, чтобы она поняла, что нет мужественнее воина, чем он сам. Но ирокеза удивляло, насколько стойким оказался этот молодой священник. По возрасту он, скорее всего, был ровесником Охитеки. – Он не издал ни одного крика, – сказал, остановившись рядом, старик. – Это достойно уважения. – Ему еще не сломали ни одной кости, не порвали мышцы и не сняли скальп. – Если ты замучаешь его, Кэй никогда не простит тебя. – Ну и пусть. Я больше не люблю ее. – Если бы ты ее не любил, тебе было бы все равно. Чем больше мучений ты стараешься причинить этому бледнолицему, тем больше демонстрируешь свою собственную боль. Охитека хмуро глянул на старика и промолчал. Вечером ирокезы, принялись вновь разводить огонь и танцевать ритуальные танцы в предвкушении продолжения пыток. Но Охитека, какой-то ссутулившийся и уставший, вышел к ним и приказал отвязать бледнолицего. Среди воинов это вызвало возмущения. Отпустить священника, да еще и француза? Французов, как известно, ирокезы считали одними из своих главных врагов. Но ослушаться индейцы не решились. Почему этого жестокого и бесстрашного воина так волновало, что его возлюбленная может навсегда отвернуться от него? У ирокезов женщина имела очень высокий статус. Здесь царил матриархат, поэтому к дамам относились с особым почтением. И как бы ни бравировал Охитека своей мужественностью, как бы ни угрожал, что назло Кэй погубит этого бледнолицего, для него невыносима была сама мысль, что женщина, которую он привык считать своей, возненавидит его. Что бы ни делал старик, Армэль не приходил в сознание. Несколько суток индеец обрабатывал его тело мазями и вливал в рот настои. Но это не давало результатов. Жар лишь усиливался. Были моменты, когда виконта трясло в ознобе. Старый индеец потерял надежду вернуть к жизни этого священника – повязки пропитались кровью, которая не останавливалась, а вместе с кровью уходила жизнь. Он сидел у входа в жилище и курил, когда стройная женская фигурка возникла перед ним. – Он здесь? Как он? Они его покалечили? Кэй пряталась от Охитеки все это время и лишь теперь осмелилась появиться. Девушка принялась ухаживать за израненным бледнолицым и состояние того вдруг улучшилось. Он еще не пришел в себя, но, по крайней мере, его тело перестало гореть. – Он сможет ходить? – беспокоилась Кэй. – Я не знаю. Массажирую его ноги, но пока реакции нет. – Я буду лечить его, сколько понадобится. – Если Охитека об этом узнает, он убьет его. И тебя. А этот бледнолицый тебя не любит. – Откуда ты знаешь? – карие глаза девушки печально округлились. Старик ничего не ответил. Разве может быть так нежен тот, кто не любит? Кэй не могла в это поверить. Вспомнила, как он очаровал ее столь непривычным для индейских женщин отношением – вежливым, обходительным и добрым. А его глаза… Как прекрасны они были когда он смотрел на нее, словно на ребенка или забавного зверька. Впрочем, наверное, она и была для него чем-то необычным, забавным, что хочется отведать, как новое блюдо. Для нее же это было первое в жизни всепоглощающее чувство непреодолимой тяги к мужчине. И он стал первым мужчиной, прикоснувшимся к ней… Когда Армэль открыл глаза, Кэй невольно сжала его руку, неподвижно лежавшую на кровати. Но он словно и не почувствовал этого. Смотрел, будто не видит. А она с любовью рассматривала его лицо и вновь и вновь удивлялась, какие у него необычные глаза – синие, как вода в ручье, обрамленные длинными черными ресницам, разделенными так, что каждую в отдельности можно рассмотреть. Лишь когда она меняла повязки на его ранах, он глухо застонал и поморщился. Старик сказал, что это хорошо. Раньше он вообще никак не реагировал на прикосновения. Армэль думал и вспоминал. Зачем ему понадобилась эта маленькая, похожая на лань, девушка? Да, женщины у него не было давно. Наверное, это и сыграло свою роль. Однако он был не из тех, кто бросается на любую более-менее подходящую представительницу слабого пола, лишь бы утолить потребности плоти. Эта девчонка действительно понравилась ему. Только вот он не думал о последствиях, когда целовал ее смуглое тоненькое тело. Она была такой гибкой, маленькой и гладкой! Подняв тунику и оголив мягкий теплый живот, он языком пощекотал впадинку пупка. Девушка вздрогнула. Ниже. Подбородок коснулся завязок ее грубых кожаных штанов. Армэль остановился, чувствуя, как закружилась голова от пьянящего первобытного запаха женского тела: – Дальше… можно? – прохрипел он, внезапно севшим голосом. Она молча приподняла бедра, давая ему возможность стянуть с нее грубую одежду. Когда Армэль ощутил, как туго его орган входит в нее, то понял, что должно быть совершает сейчас большую ошибку. Но вид этой распластанной под ним миниатюрной девушки заставил его продолжить. Чуть отпрянув, чтобы облегчить боль, потом он осторожно надавил, входя полностью. Кэй застонала. Он надавил чуть сильнее, проникая глубже. Словно клинок в кожаных ножнах… Он вломился в нее, заполняя целиком. Резкая боль и по бедрам стекающий красноватый сок… Когда он проснулся на утро после той их ночи, то увидел, как взволнованно она смотрит на него. – Что такое Эжена…. Армэль почувствовал, как гулко ударило в ребра сердце. – Эжени, – поправил он. – Это по–французски. – Я поняла. Но как это переводится? Ты шептал это во сне. Он поднял руку и потрепал ее густые черные волосы. – Это означает счастье. … Когда виконт смог вставать с постели, они со стариком принялись вечерами вести долгие беседы. Армэль не пытался проповедовать, скорее ему просто было нужно общение. Но старый индеец сам расспрашивал его об их белом Боге. И священнику пришлось рассказывать. Виконт с удивлением сделал вывод, что его спасение старик считает чудесным и, по его мнению, жизнь бледнолицему спас его Бог. Однажды они сидели на пороге хижины, и старик предложил Армэлю трубку. Виконт много раз видел как индейцы курят, но никогда не пробовал сам. Он втянул в себя дым, дыхание сперло, и он закашлялся. Глаза заволокло каким-то дурманом вперемешку со слезами. Старик усмехнулся.