— Правда? — обрадовалась мать. Отец же уточнил: — Или слухи? — Слухи, па, — ответил ему сын, решивший, что и с этим вопросом не стоит гнать лошадей. Так, подготовил пока почву, а там видно будет. Вдруг эта медицинская справка, которую достал дядя Боря, в военкомате, как говорится, не проканает? — Ну, будем надеяться на лучшее, — подвела итог беседе мать. — Спокойной ночи, сын… — Гуд найт, — ответил тот и вновь взялся за книгу. Цинкографские клише изготавливаются следующим образом. Оригиналы фотографируются, негативы копируются на покрытую светочувствительным слоем (например, раствор асфальта в бензине) цинковую пластинку, которая затем подвергается травлению в ванне с кислотой; при этом с пластины удаляются до нужной глубины пробельные поля. Для печати цветных иллюстраций пользуются несколькими одноцветными клише, обычно применяются: жёлтая, пурпурная, голубая и черная краски. Вытравливание исполненных пером и карандашных рисунков на цинке взамен камня было опробовано в 1804 году В.-Г. Эбергардом, метод был назван им хемиграфией. Только к 1850 году впервые были достигнуты удачные результаты в изготовлении цинковые клише с рельефными изображениями, удобными для печатания на обыкновенном типографском станке (паниконография, или жиллотаж). Однако печатать таким образом можно было только контурные или штриховые рисунки, без сплошной затушевки теней и полутонов. В 1862 году появилась используемая до наших дней фотоцинкография, то есть фотографирование рисунка на приготовленной надлежащим образом цинковой пластинке и затем вытравка полученного снимка. После усовершенствования этого метода (изобретение растра и др.), цинкография стала пригодна для изготовления клише с тоновых оригиналов и стала промышленно применяемым методом в 1880-х. Благодаря дешевизне и удобству печатания эта технология получила очень широкое распространение…» На этом месте Валька закончил читать, ибо глаза его начали слипаться. Книга уже приготовилась выскользнуть из его рук, как вдруг он отчетливо, как наяву, увидел красивый двухэтажный дом под черепичной крышей; аккуратно подстриженные кустики, клумбы с цветами, над которыми порхали мириады разноцветных бабочек; чуть поодаль, в призрачной тени цветущих яблонь, поблескивала полировкой новенькая вишневая девятка, за рулем которой восседал упитанный мужичок, тронутые сединой волосы которого были коротко, по-рэкетирски так, подстрижены. На его мускулистой руке, небрежно положенной на край почти утопленного ветрового стекла, сверкают золотые часы; на носу — дорогие зеркальные солнцезащитные очки. В них отражается приближающая женская фигура, формы которой поистине совершенны… Но тут вполне отчетливо слышится голос Бориса Аркадьевича: «Для каждого человечка предел совершенства находится ровно на одну ступеньку выше той, которую ему дозволено узреть!» Обломал, блин, старик! Значит, формы той девицы и не настолько уж совершенны, как кажутся. Хотя… Это же Ленка Павлова! — узнал Валька героиню своего зарождающегося сновиденья. — О, она и без всяких этих ступенек хороша! Но что это у нее в руках? Поднос… О да, она протягивает чуваку в вишневой тачке серебряный поднос с длинным запотевшим стаканом, наполненным янтарным напитком и покрытым, будто горный пик снежной шапкой, белейшей, искрящейся в лучах солнца пеной… — Валька облизнулся и тут же увидел рядом с бокалом на подносе вазочку с тремя шариками мороженого… Тьфу ты, черт! Чувак в «девятке» снимает очки и белозубо скалится… Тьфу ты… Не может быть… Нет, это просто невероятно! Валька узнает в этом незнакомце… себя! И пиво с мороженым тут же начинают у него на глазах размножаться в геометрической прогрессии… И точеные фигурки Ленки Павловой множатся, будто в зеркалах — совсем так же, как злобный колдун в недавно прошедшем по видеосалонам премьерном фильме со Шварценеггером «Конан-варвар». А вокруг продолжают порхать бабочки… Причем уже довольно назойливо. Рука безрезультатно пытается отогнать их, даже ловко хватает одну из бабочек за ее трепещущие червленые крылышки. Да только крылышки ли это? Бог ты мой! — внимательно смотрит на добычу Валька. — Это же червонец! Точно, десятка. Это не бабочки, это — деньги! И как много! Желтые рублики, зеленые трешки, синие пятерки, фиолетовые четвертаки… И еще какие-то, коих до сего момента Валька и не видывал. Должно быть, иностранные! Вот одна зеленая бумажка-бабочка пролетает прямо перед носом. Валька, отпустив несчастный червонец, хватает ее и читает: «THE UNITED STATES OF AMERICA»… От изумления он разжимает пальцы, и бумажная бабочка-иностранка, пританцовывая в невидимых воздушных потоках, легко взмывает ввысь, по ходу полета рожая в невообразимом количестве своих двойников: две, четыре, тысяча купюр; много тысяч… И вот уже солнце почти скрылось в туче этих бабочек. Осталась в ней лишь небольшая прореха, через которую бьют последние солнечные лучи… Правда, жестоко так бьют — прямо в глаза! Где-то, кажется, были солнцезащитные очки? Валька принялся озираться… — Тьфу ты… — произнес он вслух, открыв глаза. Это, оказывается, оставшийся не выключенным ночник светит ему прямо в лицо! Улыбнулся: такой клевый сон! Дурацкий ночник — не дал досмотреть! Валька собрался было протянуть руку к выключателю, да только тогда и заметил, что она продолжает сжимать книжку по фотоделу, заложив указательным пальцем главу «Фотоцинкография». «Оригиналы фотографируются, негативы копируются на покрытую светочувствительным слоем цинковую пластинку. Та потом травится кислотой, в результате чего получается клише, с помощью которого можно изготовить определенное множество копий оригинала…» — всплыла перед Валькиными глазами выдержка из этой главы. «Какого оригинала?» — невольно задал он сам себе вопрос. А перед глазами тут же вновь полетели стодолларовые бабочки… И только голос отца вернул, наконец, в реальность Вальку: — Сын, гаси свет! Ночь уже… * * * Утром Кранц и его юный стажер встретились на общей кухне коммуналки. Старик пил чай. — Ну, что, дядь Борь, — спросил его нетерпеливо замерший в дверном проеме Валька, — идем ваш салон марафетить? — Не ваш, а наш, — поправил его Кранц, после чего смачно отхлебнул чаю из своей чашки. — Ну, наш. Так идем? — Родители знают? — взглянул на Вальку исподлобья старик. — Нет пока. — Ну и правильно. Тогда сделаем так, — Кранц стал говорить тихо, — сейчас я чай допью и уйду. А ты тоже позавтракай спокойно и ступай за мною следом. Так никто не догадается, что мы с тобою одно дело замыслили. Ну, а там видно будет, что родителям твоим говорить. Главное, чтобы дело наше с тобой пошло. Шоб, понимаешь, кооперация наша не прогорела… Позавтракать спокойно у Вальки не получалось. Не терпелось ему поскорее оказаться в их с дядь Борей кооперативе. А главное — поведать о своем сие старику. Интересно, что тот скажет? Сон, однозначно, вызван чтением книги по фотоделу — был уверен Валька. И вполне возможно, что явление в нем порхающих бабочек-купюрок сулит их предприятию скорую и весьма хорошую прибыль. Но имелось у Вальки и еще одно предположение. Он не забыл о фотоцинкографии! Ведь именно эту главу он читал перед сном. Кранц же накануне как-то так загадочно акцентировал его внимание на этом направлении фотографии, что можно было подумать, будто он посвящает своего стажера в некую великую тайну. А чего тут тайного, если об этой самой цинкографии довольно подробно написано в книжке, которую старик сам же ему и вручил? Или Борис Аркадьевич имеет собственные виды на этот способ печати? Но тогда что, интересно, он собрался печатать? Неужели, и правда, фотографии рок-групп на футболках? Или… Ход мыслей Вальки Невежина прервался, когда он вышел на Ревпроспект, где располагалась фотомастерская, со вчерашнего дня ставшая носить пафосное название: «Фотографический салон Кранца». Улицы города были немноголюдны: воскресное утро — народ еще спал. Поэтому нездоровая суета возле дверей салона, которую Валька заметил на подходе к нему, его сразу насторожила. Да тут еще из-за поворота выскочил желтый милицейский «уазик» и, скрипнув тормозами, остановился возле бывшей фотомастерской. Валька ускорил шаг. Первым, что увидел он, приблизившись к дверям салона, была вывеска, которую они вчера с Борисом Аркадьевичем закрепили над ними. Теперь она почему-то болталась на одном гвозде, свешиваясь вниз, перпендикулярно земле, да к тому же была испачкана белой краской. Следующим открытием для Вальки стало разбитое стекло на двери. Неуверенно потянув за ручку, он открыл ее и тут же услышал сердитый оклик: — Куда, молодой человек? Закрыто. Валентин обернулся. Голос, как оказалось, принадлежал розовощекому милиционеру, сидевшему за рулем желтого «уазика». — Да я вроде как на работу… — неуверенно ответил Валька ему. — Фотограф, что ли? — Ну, что-то типа. — Что значит — что-то типа? — Стажер! — вспомнил Валька слово, как нельзя лучше определяющее его статус. Милиционер усмехнулся: — Ограбили твою контору, стажер! — Как… ограбили? — Вот так. Как обычно грабят? Вышибли дверь, проникли в помещение. Валька невольно поднял глаза на сорванную вывеску. — А это зачем сорвали? — Я почем знаю? — милиционер за рулем «уазика» вновь усмехнулся. — Спрашивай у следователя. Внутри они. — Так я зайду? — Валяй, — великодушно разрешил милиционер. Борис Аркадьевич стоял в зале, возле пустой треноги, понурив голову, словно набедокуривший школьник, и теребя пуговичку своей голубенькой жилетки. Рядом на стульчике сидел немолодой мужчина, одетый в заметно поношенный, некогда черный костюм. На коленях у незнакомца покоилась папка, служившая подложкой листу бумаги, на котором тот что-то быстро писал. При появлении юноши он отвлекся от своего занятия и поинтересовался у него: — Понятой? Валька покачал головой, не зная, что сказать. На помощь ему пришел дядя Боря. — Стажер это мой, — пояснил он. — А это, Валюх, следователь, — представил он Вальке человека с папкой. — Стажер? — с неожиданно возникшей интонацией заинтересованности в голосе, переспросил тот. — А где ты, стажер, был минувшей ночью? — Дома он был, — ответил за Вальку Борис Аркадьевич. — А вам это откуда известно, товарищ Кранц? — Соседи мы, — пояснил тот. — В одной коммуналке обитаем. — Ну, тогда ладно, — разочарованно произнес следователь, сразу же утратив интерес к молодому человеку. — Что случилось, дядь Борь? — решился поинтересоваться у того Валька. — Разве не видишь? — развел руками старик. — Наехали на нас. Следователь оторвал глаза от своей бумаги и с усмешкой уточнил: — Не наехали, Борис Аркадьевич, а обокрали. — И для этого обязательно нужно было срывать вывеску и пачкать ее краской? — возразил ему Кранц. — Ну, всякое бывает. Только слово «наехали», уважаемый, из лексикона гаишников, здесь же, судя по всему, никаким ДТП не пахнет. Если, конечно, вы вдруг не станете утверждать, что в дверь вашего кооператива въехал грузовик. Борис Аркадьевич вздохнул: — Не стану. — Вот и правильно. Давайте лучше еще раз уточним, что у вас пропало.