– Легко, – посмеялась мама, потрясся пустую упаковку рафинада. Мы сели за столик, предварительно расчистив его от бумаг. Последнее время наши встречи были весьма скоротечны: минуты утром, секунды вечером. А сейчас, нисколько не кривя душой, я понимала, что недолгое чаепитие могло компенсировать мне годы разлуки. – Ты ужасно готовишь, – поперхнулась я, отпив ничто иное, как подкрашенную травами воду, – даже кипяток. – Прости, – улыбнулась мама. – Моя поварская компетентность закончилась на сух-пайках… Зато я неплохо справляюсь с уборкой. – И не поспоришь. Мы соприкоснулись чашками, как после тоста, а затем замолчали. Вера не отводила от меня сканирующего взгляда, наверняка стараясь пробраться в голову. Ей хотелось понять, что беспокоит её дочь, в то время как мой взгляд выдавал меня с потрохами. – Порой, Янису нужно побыть в одиночестве, – вдруг обмолвилась Вера, тонко прочитав мои мысли. – И, поверь, эта нужда не зависит от тебя, от меня или от кого-либо другого. С этим попросту нужно смириться. Всё это время я водила ноготком по краю чашки. – Понимаю, потерять родителей – до боли страшно. Ещё хуже, когда общество воспринимает скорбь за слабость и не упускает случая ударить в уязвимое место. Я тоже побывала в этой шкуре. Вера удивлённо моргнула. – Ты знаешь о том, что случилось с Янисом? Нет, – закрыв глаза, замотала она головой, – у тебя проблемы в школе? Это правда, Даша? Моих губ коснулась кривая ухмылка. – Я, как и он, потеряла родителей. Кого-то на месяцы, а кого-то на годы. Угадай, в какой отрезок времени попала ты? На лицо Веры опустилась тень. Она промолчала, а я продолжила: – За остальное переживать не стоит. Меня больше не сломить. Только не мелким однокашникам. Я казалась спокойной, даже железной, когда внутри всё содрогалось от боли. Во мне по-прежнему оставалось чувство обиды, которое никто не мог извлечь. Никто не помог мне от него избавиться, либо не хватило сил. – Я люблю тебя, – прошептала мама, поджав губы. – Просто знай это. Её признание послужило стопором для урагана, что бушевал в груди, но ответить взаимностью я не смогла. Потому что сама не знала, что чувствую к женщине. Это был омут различных эмоций, которые воевали друг с другом. – Что это? – не нарочно отвлеклась я, заметив синюю папку с знакомыми инициалами: «Долмацкий. Я. В.». – Это… Документы… Их нужно доставить Янису, – замешкалась мама. – Я передам. – Нет, – запереживала она, вскочив из-за стола. – Ступай домой, милая. Время обеда закончилось. Мне нужно работать. Подняв чашку, я нахмурилась. – Можно хоть чаёк допить? – Конечно. Но только уже без меня. Вера спешно удалилась, вызвав омут вопросов. Как и всегда. Попивая безвкусный напиток, я глазела на папку, которая сигнальным огнём мельтешила в глазах. Мне хотелось её открыть, углубиться в каждую строчку, но что-то меня останавливало. Подавив любопытство, я спрятала её под кофтой и невозмутимо покинула Дом Культуры. Воровка… На деле я оправдала себя ролью посыльного. Передать что-либо Янису – означало, найти резонный повод для встречи - обоснованный, законный. И всё что мне оставалось, так это найти получателя. Где ты, чёрт возьми? Мирный был красив и в то же время походил на забытое гетто. Но уже сегодня, вышагивая по пыльным улицам, я не испытывала страха. Напротив, наслаждалась ароматами скошенной травы, любовалась заброшенными постройками, что чередовались с жилыми домами. Но главным украшением невзрачного городка были улыбки людей, встречающиеся мне на пути. Они отличались искренностью, дружелюбным теплом и счастьем, которое я ещё не познала. О котором мне оставалось только мечтать. Уже на подходе к дому мне повстречался белый «Краун». Возле него крутился блондин и молчаливый Гера. Заметив меня, они показательно скрылись в салоне, при этом усердно закрутив окна. Затем из подъезда выскочил Янис – взбудораженный и чрезмерно весёлый. Увидеть его сегодня – означало, что-то новое. Словно тысячи пчёл пробрились под кожу, ограничив в движениях. И даже в словах. – Ромашка! – развёл руками Долмацкий, заметив меня. – Сколько лет, сколько зим… Ты нисколько не постарела! На мгновение почудилось, что Янис был пьян, но это было не так. Приблизившись, он поздоровался самой доброй улыбкой, пусть смотрел сквозь. Снова. Бритая макушка. Шрамы на скулах. Тяжелый аромат табака, бензина и мятного шампуня. Мне вдруг захотелось его приобнять, но что-то сдержало. И это «что-то» откликалось во мне отторжением и мелким страхом. – Где ты был? – спросила я, наплевав на формальности. Янис выгнул бровь. Его стеклянные глаза заблестели. – Скучала по мне? – исказился он в ухмылке. – Не очкуй, Ромашка. Я всегда рядом. Где-то за твоей спиной… – Я серьёзно, Янис. Куда ты пропал? – Пропал я давно. Испортился, как банка шпротов. Смекаешь? – Хватить паясничать! – Хватит делать вид, что тебе не всё равно… Фразы Яниса были полны издёвки. Я его не узнавала, либо не хотела. – К чёрту. Это тебе, – достав из-под футболки синюю папку, я протянула её парню. Уже не так охотно, как хотелось ранее. Взяв переплёт в руки, Долмацкий поменялся в лице. И без того выраженные скулы заострились. Глаза почернели. Он смотрел на кипу бумаг, как на смертоносную бомбу, а затем обратился ко мне. – Откуда? – яростно выдохнул Янис. – Я… – Ты всё прочла? – скорее уточнил он, не дождавшись ответа. – Прочла?! – Конечно же, нет! – Брешешь. – За кого ты меня принимаешь? Я бы не посмела! Долмацкий направил на меня указательный палец, как тот пистолет. – Ты, – качнулся он, исполнив выстрел, – способна на всё. «И даже не вздумай это отрицать», – прозвучало уже эхом. Сжав воздух в кулаке, перед мои лицом, Янис юркнул в «Краун». Звучно захлопнул дверь и дал по газам. Плачущий визг шин отпечатался в моей памяти и оставил след на сердце. Глубокий и болезненный. Что с ним такое? Я не помнила, как забегала домой; как кричала в подушку, в попытке унять растущую злость; как пустила слезу от явной несправедливости и, в конце концов, уснула. Но… Сон был недолгим. В дверь постучались. – Доброй ночи, Вера, – послышался грубый мужской голос. – Глеб? Что случилось? – Беда. Машина твоего подопечного угодила в аварию. Есть жертвы. ГЛАВА#21 Ещё не настал тот день, когда бы Мирный оправдал своё название. Здесь, в далёком отовсюду месте, проживая пролог своих безрадостных «семнадцать», я невольно попрощалась с равновесием. Понятие «спокойствие» вдруг обрело новый смысл и прилично возросло в цене. Мне не посчастливилось примерить роль Элли, попавшую в нещадный ураган событий, при этом полностью утратив веру в волшебство.