– Разве? Ты просто строишь из себя благодетеля, когда на деле жуткий эгоист! Напомнить, как… – Хватит! – взорвался отец, но сразу осёкся, когда впереди показались ворота кладбища. – Не сейчас, Дарья. Хотя бы сегодня сжалься надо мной. На улице собралось немало людей, фактически мне незнакомых – островки из чёрных одеяний на фоне белоснежного марева. Все они прошли по просьбе отца и едва ли скорбели по умершему. Фальшивки… Прячась от метели, я спешно прошла в церемонный зал, до сих пор не веря в происходящее. Аромат ладана ударил в нос, а глаза заслезились от мерцания множественных свечей, расставленных вдоль стен. Сердце вовсе пропустило удар, когда среди награждения из венков показался лакированный гроб. Люди подносили к нему охапки цветов и что-то невнятное бормотали себе под нос. – Дашенька… – прозвучало за спиной, когда я стряхивала с себя снег. – Деточка моя… Que pena! (Горе-то какое!). Это была бабушка. Та несправедливая женщина, о которой рассказывала мне мать. Отец привёз её сюда незадолго до похорон, а я была вынуждена мило ей улыбаться. Теперь она не походила на злыдню, ломающую судьбы влюблённых людей, скорее на сморщенную курагу на исходе жизни, разодетую в дорогущие цацки. – Hola, бабуль, – льстиво поприветствовала я. – Как тебе погодка? Небось, в Испании такого не увидишь? У нас ещё и медведи ходят… Замешкавшись, старушка стянула с пальцев бархатную перчатку и приложила бледную руку к моей щеке. – До сих пор не могу поверить, что ты выросла такой красавицей, – дрожащим голосом прошептала она, а затем посмотрела на гроб и вовсе разрыдалась. – Жаль, что господь отвёл вам так мало времени. Вы даже не успели друг друга узнать по-человечески… Я натянула улыбку. – Я перестала верить в справедливость… Ещё тогда. В тот день меня выкрали из роддома, одновременно лишив матери. Лицо Галины Мироновой вытянулось. Щёки вспыхнули. Мой намёк был слишком очевиден и наверняка привнёс толику дискомфорта. Однако я поклялась, что каждый наш диалог будет иметь горькое послевкусие, пока та искренне не покается. Впрочем, отголоски совести у старушки всё же имелись. – Прости меня, Дашенька. Прости, если сможешь. – Забей, ба. Лучше расскажи, как тебе живётся в отеле? – резко сменила я тему, наблюдая за наплывом людей. И пусть с виду я казалась спокойной, внутри меня рвалась душа. – Может, лучше к нам переберёшься? Никакая вип-гостиница не заменит домашний уют. Или ты пылаешь страсть к одноразовым тапочкам? – Что ты, милая, – вздохнула Галина. – Я бы рада быть с тобой поближе, но страдаю аллергией на собак. Я пожала плечами. – Понимаю, отец – та ещё псина. Если хочешь, погоню его из дома. – Э… Наш диалог был прерван неприятной мелодией, от звучания которой тело покрылось мурашками. Мужчина, похожий на священника, поднялся на подмосток и завёл речь. Тогда бабушка вставила мне в руку несколько алых роз и сказала возложить их подле покойника, пока прощание вовсе не окончилось. – Сегодня мы собрались, чтобы попрощаться с прекрасным человеком… – гремело в ушах, пока я вышагивала по залу, минуя людей с каменными лицами. – Он навсегда останется в нашей памяти! В наших сердцах! Ноги не слушались. Горло сводило. Казалось, я вот-вот потеряю сознание. Мне стоило зайтись рыданием, но слёз не было. Только лишь пустота. – Это огромная потеря для общества! Но страшная болезнь не щадит даже самых достойных! Сжав зубы, я боролась с желанием заткнуть оратора стулом – так раздражающе он голосил. Однако, манеры того не позволили. Подойдя к гробу, возле которого уже стоял отец, я перестала дышать. Увиденная картина послужила полному забвению. Я словно разом получила оглушающий удар и лишилась дара речи, оцепенев на месте. Там лежал он. – Геннадий Миронов запомнится нам добрым, справедливым, необычайно сильным человеком! Любящим отцом и дедом! Там лежал он. Мой дедушка. Увядший мужчина, которого я в глаза ни разу не видела. Зато успела невзлюбить. Искупил ли он вину смертью? Скорее да, чем нет. Возложив цветы, я резко выбежала из зала, всеми силами справляясь с тошнотой. Всё это время лопатки прожигал взгляд отца, который явно ожидал от меня большего сочувствия. Но в отличие от них всех, лгать я не умела. *** Я провела час на морозе, на несколько раз обойдя здание крематория, а затем уселась на заснеженную лавочку. А когда церемония была окончена, ко мне подошёл отец и опустился рядом. Он помолчал несколько минут, прежде чем обмолвиться: – Когда-то ты тоже меня потеряешь, Дарья. И мне страшно представить, что ты проводишь меня подобным образом. Я хмыкнула, уткнувшись носом в шарф. – Не беспокойся, папа, я не стану устраивать бутафорию из золотых венков и приглашённых актёров. Провожу тебя как полагается обманутой дочери. И даже чмокну напоследок. – Неужели, теперь всегда так будет? – завёлся он. – Ты никогда меня не простишь? Как же ты не поймёшь, что я только блага тебе желаю? Я забочусь. Так, как могу. – Тебе впору переосмыслить значение слова «забота». Ты превратил мою жизнь в безвкусную серую массу, лишив дорогих мне людей. Это ты называешь «заботой»? – я посмотрела в его опечаленные глаза. – Очнись, Миронов. Ты ничем не отличаешься от своего отца, заставившего когда-то бросить любимую. Отец поджал шершавые губы. – Но я нашёл в себе силы, чтобы простить… – Роман Геннадьевич! Нам пора! – прокричал водитель, вызволив авто из сугроба, после чего отец приподнялся. Покопавшись во внутреннем кармане пальто, он достал потрёпанный ежедневник и протянул его мне. – Я получил его несколько дней назад, – пояснил он. – Прочти на досуге. Быть может, это растопит лёд между нами. *** День выдался ужасным – от начала похорон до поминальной трапезы. Вымотанная гнетущими мыслями, я закрылась в своей комнате, включила электронный камин и улеглась на кровать, пустив Блэка под одеяло. Слова папы не прошли бесследно. Я много думала о том, поступаю ли правильно? Человечно ли было добивать его в такой день? Стоит ли его поступок многолетней обиды? И была ли я счастлива, когда долгие годы винила мать? В какой-то момент мой взгляд упал на вручённый отцом ежедневник, торчащий из кармана куртки. Не справившись с любопытством, я потянулась за тетрадью, изучила потрёпанный корешок и, открыв первую страницу, поражённо затаила дыхание. 11 августа, 17:00 Привет, Ромашка… ГЛАВА#38 11 августа, 17:00 Привет, Ромашка! Пишу тебе из другой страны, а ощущение такое, будто из другой Вселенной. Здесь всё иначе: люди, воздух, небо. Безумно сложно свыкнуться с новой обстановкой и едва ли возможно, потому что тебя рядом нет. Я смотрела на небрежный почерк, покосившийся набок, и не могла поверить, что заглянула в будничные «мемуары» Яниса. Голова закружилась от радости и в то же время грусти, ведь письменный «привет» не мог заменить личного присутствия автора. Вместе с тем пришёл страх – колючая боязнь того, что данные записи несут трагичный характер. Но несмотря на внутренние предрассудки, уже ничто не могло мне помешать погружаться в кривые строки. Уже на пороге клиники мне заявили, что дела плохи – мелкая пакость в моей голове оказалась крайне вредоносной. И какое же было моё удивление, что они имели в виду не тебя. Моих губ коснулась улыбка, но едва ли от радости. Именно поэтому я решил вести дневник, записывая каждый свой день и делясь мыслями на бумаге, ибо говорить о них напрямую будет неправильно. Неправильно по отношению к тебе. Я до боли стиснула зубы. Хотелось метать. Крушить всё вокруг и кричать на тетрадь, доказывая бездушной бумаге, что та неправа. Знаю, ты сейчас негодуешь. Наверняка шлёшь проклятия и кусаешь губы, поминая меня недобрым словом. Но чем быстрее ты остынешь, тем будет лучше, ибо я не могу быть уверенным, что вернусь. Мне предстоит долгое лечение, итоги которого известны только богу. И каким человеком я буду, если продолжу отнимать твоё время? Отпустить – лучший совет, что смог дать твой отец. И теперь мы оба должны к нему прислушаться, невзирая на сложность. Упоминание отца не стало для меня неожиданностью. Только умалишённый не смог бы догадаться, что Миронов старший приложил к пропаже Яниса руку. Однако, я устала злиться. Устала ненавидеть родителя, который потерял грань между заботой и помешательством. Сложно сказать, попадут ли мои записи в твои руки, но если ты их читаешь, значит, моя история завершена. Каков её финал? Не спрашивай, Ромашка. Ведь я сам ещё того не знаю. Меня подбросило точно от удара тока. Страх победил. Догадки того, что изложено на последней странице нещадно тонкого ежедневника, вывернули душу наизнанку и постепенно лишали сознания.