Брошенный камень отозвался глухим хрипом. – Черт, кажется, попал, – крикнул юноша и, скинув кроссовки, рванул в воду. Резкая боль в спине оставила капитана без единой возможности пошевелиться. Будто тело его прошила молния. Он начал тонуть, раскинув конечности, как брошенная в воду, морская звезда. Темнота пучины, словно паутина, окутывала все сильнее, уволакивая на самое дно. «Отдать концы» – звучала команда в его голове до тех пор, пока чьи-то сильные руки не подхватили тело и не потащили наверх. – Живой? – услышал он мужской голос, очнувшись на берегу. Чистосердечное признание i_010.jpg – Как-то мне предлагали выйти замуж. – А вы? – Отказалась. Как бы я смогла там без любви мыть посуду? Суд посчитал, что этот факт не может служить смягчающим обстоятельством. В конце концов, есть посудомойка. Любовь, суд приговаривает вас к пожизненному, с отбыванием срока вне зоны комфорта. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. У вас есть право на последнее слово. Вам есть что сказать людям? – Не обессудьте, если речь моя будет излишне эмоциональна, по-другому я не умею. Итак, я, любовь – это оказаться в нужное время в нужном сердце. А что делать, если оказалась не в нужное время, не в нужном сердце, одним словом – не нужна? Сделай мне чай, сделай мне ребенка, сделай меня счастливой. А в ответ тишина. Никого. Никто не хочет никого делать счастливым, потому что потом придется с этим жить. Я жила так некоторое время. Вы хотите знать, с чего все началось? С красной строки, как в завете. Вначале было слово. Сначала коснулись наши языки, и все слова, все буквы, что на них висели. Мы перешли на «ты». Мы сняли друг у друга с языка слова все буквы, что хотели произнести. А после поцелуя уже незачем, потом сомкнулись наши губы, то прохладные и влажные, то сухие и горячие. Я гладила языком его гладкие зубы. Я чувствовал на вкус их белый цвет. Клык был сколот немного, я это даже ощутила шершавой кожей. В голове смешались мысли словно слюни, словно в мою голову проникли его умозаключения. В результате этой химической реакции возникла эйфория. Дождь слов оказаться в нужное время в нужных губах. Это и есть любовь. Мне же показалось этого безумно мало, я взяла в рот его палец, чтобы он лучше ощутил влагу, которая уже была везде. Губы, пальцы смешались в одном порыве, а потом он переключился на мою шею. Шея лучшее место, хоть для поцелуев, хоть для шашлыка. Иногда хочется быть лучше, чем ты есть, вот тогда тебя уже нет, начинаешь не просто быть, а существовать, исчезая, как личность. Надо быть готовым к таким моментам. А для этого всего-то надо оставаться собой при любой погоде. Как бы это ни выглядело, это выглядеть собой, чем просто выглядывать из-за угла. Не сидеть в засаде, не ждать. Самое потрясающее случается, когда ты этого не ждешь, и уж тем более не стоишь за этим в очереди. Я – любовь, я суть этой женщины, если хочешь, у нее трусики в полосочку как у всех с рюшечками, сегодня, ты сам знаешь? мы ждем, будто там в трусах у нас изумруды. ну же парень? уснул псих? ну и что? ну давай я уже ноги раздвинула и теку и зачем мне это? А что в ответ? В ответ цветы с курьером. Я про лотосы. Я рвала и метала цветы, которые он мне подарил. Это было поза. Лотос. Лотосы. Я их довела, букет стал похож на кружок йогов. Они делали саны. Мысли путались и мялись, как те самые лотосы, они взмолились: подскажите, пожалуйста, как пройти в драмтеатр? Поздно. Какой драмтеатр после стриптиза чувств? Чувства мои уже не годятся для большого искусства, для большой сцены, они теперь могут кружиться вокруг пилона. Хорошо, когда есть пилон. Каждой женщине он просто необходим. Речь не о здоровом сексе, а о чувствах, прежде всего. Размер чувства, вот что важно. Чувство это и есть этот металлический стержень. Вокруг которого все закручивается. Тебе отдается мое гибкое тело. Слишком поздно отдавать мои чувства на балет. Они уже не так молоды, но безумно эмоциональны. Эмоция – это не вагина, ее надо не переспать, а переживать; я – не публичная роза, хотя там у меня букет чувств, вы понимаете, о чем я. Я то самоуверенная брюнетка, то глупая блондинка то седая, то вечно молодая, а крашеные пряди так подходит по цвету к моему черному дневнику, сценарий с телефонными номерами, каждый из которых мог бы стать душераздирающим сериалом, но я выбрала тебя – мой конспект, дневник с картинками. Ты сам – Заратустра, ты настоящий мужчина, в шапочке, которую мама тебе связала. Своего рода оберег. Но он тебе не поможет, потому что я кручу в глазах твоих стриптиз. По часовой стрелке, по Фрейду и против, против всех человеческих комплексов. Иногда я, любовь, была птицей, кричала и кружилась возле тебя, потом превращалась в рыбу, что проплывала молча, потом не выдерживала и снова превращалась в птицу и кричала ему: «Поцелуй меня», а он с меня уже платье стягивает. Мужчина действует, ему некогда любить. Раньше я себе такого не позволяла. От бессовестного до бессонницы один шаг. Мир менялся. Мужчины начинали стали больше болтать, чем делать, ждать, пока женщины их подтолкнут не к подвигу, хотя бы к поступку. Женщинам ничего не оставалось, они действовали. Они делали шаги первыми, наступали, наступали на грабли. Опыт – это хороший инструмент. Можно сказать, что опыт и грабли – это одно и то же. Только опыт обычно присущ мужчинам, а женщинам достаются грабли. Какие уж тут свидания, когда в руках грабли. На дачу! Поливать и выращивать, воспитывать новых мужчин, сажать рассаду – детей. Я твоя любовь, это не плагиат, а воровство. Ты любишь мои мягкие игрушки, этих мишек, которые не могут на зиму просто залечь в берлогу, пока тебя не было, три мои мишки себя убили сами. Так что не надо, мужик, долго тянуть резину, можно без прелюдий, которые доводят до исступления – до полного истощения словарных запасов, не говоря уже о об эмоциях. Взрыв, вот чего не хватает обычно роману. Я знаю, что ты Лев, этого достаточно, роману не обязательно быть Толстым, не нужно. Мужик, мне некогда, извини? Я тороплюсь. Тебе нужны все, я знаю, а мне один, с которым легко. Знаешь, когда с мужиком легко? Когда он перестает утверждаться в глазах других женщин. Я красива, но Век моей красоты короче твоего, впрочем, тебе она вообще не нужна. Тебе нужна я. Бери. Сейчас. Как это? это о чем? мне некогда, мужик, давай это будет о масках и веерах. Коррида. Страстное письмо любви, пусть будет таким. Зачем тебе менять перо, зачем думать, что написать мне? Зачем думать, почему этот лист белый? почему он белый? зачем тебе столько писчей бумаги и серебряных чернил? у тебя что, дневник? у тебя мой дневник тоже? по каждому дню недели? Зачем? Все романы начинаются в понедельник, я хочу сказать, с чистого листа. Не читай моих дневников. Все женщины бздят, это слово объединяет два: боятся и врут, даже сами себе, даже в дневниках, все, от маленьких девочек до серьезных дам. Они боятся, что тот переплет, в который они попали или мечтают попасть, не настоящий, не твердый, пусть даже обложка у него Супер. Исчезающие серебряные чернила по этому переплету тому доказательства. Бабочки в животе очкуют. Испуг этот из живота отражается на лице, на походке, на голосе. Все ссут, даже я – любовь, ночью я проснулась, открыла в своей комнате окно и штора с другой стороны как положено сам знаешь. Я провела рукой по своему телу, что это? зачем тебе такой объемный плоский круглый выпуклый и со впадинами непоследовательный шрифт. Обычный Таймс Нью Роман. Рука опустилась ниже, там тоже текст. Объемный или только предисловие, уже не имеет значения. Правда, для некоторых мужчин и женщин раздеться и разочароваться – синонимы. Я влезла в их шкуру, встала и подошла к зеркалу: Я толстая. Ты не толстая. Я жирная? Ты не жирная. Я жирная отвратительная любовь? Нет, послушай меня. Запомни. Счастливые весов не наблюдают. Ничего не бойся, ни весов, ни овна, ни козерогов, ни скорпионов. Не бойся, страх любовного полета – это тоже опыт, может быть самый яркий серой жизни. Ты боишься Миг или два. Их унесли реактивные двигатели. И вот он, страх, отваливается, как третья ступень у ракеты. Адреналин, круче секса. Адреналив. Адреналей! Выпьешь бокал – потянулись проблемы к выходу, выпьешь два – ушли все! Еще. Ты узнаешь, что там, на той стороне, куда ты так боялась попасть. Там лучшие вещи, именно там их производят, за страхом, не та барахолка, что здесь, там бутики, может быть разочарований, но главное – чувств. Это монолог сам знаешь мужик диалог – это только у писателей, у волшебников и у нелюдей. Я люблю тебя ты мой лучший пилон, я кручусь вокруг и этим довольна, от этого крутится моя голова, моя земля, моя жизнь. От винта, – говорю я всем остальным, у меня есть свой космонавт, он доставит мне космос, я при нем – стюардесса, которая в прошлой жизни была сначала куколкой, затем бабочкой. «Сколько вам бабочек?», – так спросишь ты, я знаю. Ты знаешь, какие вопросы надо задавать, их немного. Возможно, их нет совсем, потому что мои ответы ты материализуешь в поступки. Тут же, едва, Е2 я успею сделать этот первый шахматный ход тебе навстречу. Ты знаешь, что надо сделать, чтобы бабочки эти не сдохли в моем животе… Сказать тебе откровенно? Я, как и многие женщины, никогда ничего не просила, но всегда ждала. Из чего состояло это ожидание? Оно и есть то состояние, когда я настоящая, нетронутая, дева. Но вот появляешься ты, сначала мужчина берет мое одиночество, потом меня, потом другой, потом замуж, потом берут годы, потом, наконец, брать начинаешь ты, но тебе никто не нравится или брать не умеешь, за все это время научилась только отдавать. Я же Любовь, а фамилия у меня Настоящая. Не берешь? Мне некогда, мужик, прелюдией заниматься. Это, наверное, дьявол в моем сердце, демон у меня в трусиках… Желание. Да. Его не спрячешь. Знаешь, что отличает настоящую любовь, меня. Я сделаю, что угодно, высокое, низкое, героическое или подлое, все равно, если люблю. Дружба и уважение здесь не при чем, звучат как ругательства, так же, как и секс. Это все приложения. Что мне для тебя сделать? вот что и что мне сделать? Тебе я сделаю минет, это первое, что пришло на ум, тебе… тебе… тебе… а тебе что мне сделать? извилина раздвинула ноги, и все тут на месте. Я знаю тебя, мужик, скважины, там нефть, отверстия, они притягивают, только не надо меня верстать, пусть я – открытый текст, открытым и останусь. Ошибка многих мужиков, что они начинают верстать, корректировать. Нельзя этого делать. Я тебе отдамся, мужик, я – ванна, я – джакузи, я – Спа, только не отель, я спальный район, я – бассейн, я – прилив, там рыбы и девы, просто тупые желания и мечты, они касаются нас, они увлекают своими вуалехвостыми фантазиями молча, как и подобает всем рыбам, к черту подруг, бабушек и даже матерей, с их советами. Кто здесь главный? Я – любовь. Что тебе сделать, мужик? Вчера, завтра, а сегодня я уложу тебя спать, спать со мной. Не обращай внимания на то, что я вне себя. Ты же просил откровенно. Считай, что я пишу себе, ну, и ладно и на него на здоровье, я здорова, энергия моя кундалини, там – там, там, где и у всех, там, где надо, пусси, киска, бритая киска. Не подумай, ничего пошлого. Просто лежала на сохранении, там всех бреют. Ты же так хотел от меня ребенка. В кабинете напротив, против моей воли, операционная, сюда везли тех, кто хотел избавиться. Вечером привезли одну на большом сроке. Съела какое-то сильнодействующее средство, весь коридор был уделан криком, блевотиной и кровью. Как же она кричала. Мои слова по сравнению с ее криком – пустой звук. Только эхо от писем возможно немного громче. Мы лежим, у нас, беременных, на животе приборы, через них слышно, как бьется сердечко наших будущих детей, будто ведет разговор. Рядом в соседней палате – лежат Эко, напротив – после аборта. Кому что. Полное собрание сочинений в трех томах. Каждый со своей любовью, кто-то желает зачать, кто-то сохранить, кто-то избавиться. Между нами акушеры и сестры, они нам сейчас роднее родных сестер. А дети наши точно им будут племянниками, без всяких преувеличений. Это ли не любовь? Монро, Кеннеди и Джекки i_011.jpg – В 19.00 жду тебя у кинотеатра. – В кино не хочу, хочу к морю. – Хорошо, тогда в 19.00 – в аэропорту. – Правда? Куда летим? – Я же говорю, в кино. – Я уже губу раскатала. А что за фильм? – Не знаю. На месте решим. Надеюсь, про море. – Как всегда, ладно, значит, у кинотеатра в 19.00? Кино было паршивое, зато поцелуи ее восхитительны. Иногда мы делали передышки и пытались вникнуть в сюжет: – Этот твой норвежец из Осло – все равно, что нету, – вернулась на балкон Норма. Она села за столик, вытянула ноги и заправила халат, под которым, как обычно, больше не было никаких лишних тканей. – Зачем он тебе? Вот уж точно ненормальный, этот твой Эйнар. Как можно было воровать деньги у своей невесты? Смотри, он и тебя может обворовать, на чувства. А впрочем, возможно, именно этого иногда и не хватает, – сделала глоток своего любимого апельсинового сока Норма. «Сейчас бы Манхеттен». Запах ржаного виски влетел в ее мысли (60 мл), сладкий вермут (30 мл) разлегся на языке вместе с вишенкой. Две-три капли Биттер Ангостуры стекли слезой. Норма наизусть знала этот рецепт. – Ты права. Черное и белое. – Не понимаю. Что ты в нем нашла? – наблюдала Норма за тем, как солнце касается верхушек деревьев, теряя ватты. – Как тебе объяснить? Он – мой самоучитель, как ни взгляну, все время напоминание, что я – женщина. – Ты сумасшедшая. – Нет, я чокнутая, когда дело касается чувств. – У тебя с ним серьезно? – сделала еще глоток Норма. – Нет, конечно. Уже лет пять как несерьезно. – Это правильно. Женщине не стоит быть слишком серьезной, серьезность сушит кожу. – Вот почему ты решила вдруг мне позвонить? Ты стала серьезнее? – А кому еще звонить перед смертью? Это я так шучу по-дурацки, – сделала рокировку ног под столом Норма. – Вижу, ты без настроения. – Без. Что делать, когда настроение испорчено? – Сиди, ремонтируй, – рассмеялась раскатисто в трубку Элла. – Мне казалось, у тебя все отлично. По крайней мере, когда я услышала твою новую песню. Это было очень чувственно. – Чувственно? – Нет, не чувственно, сексуально. – Значит, ты слышала эту песню? – Точнее сказать, сначала услышала, потом увидела. – Ты видела? – сделал еще один глоток нектара Норма. – Если бы ты знала, как на тот момент я была разбавлена водкой и шампанским, чтобы не волноваться! – «Гораздо сильнее, чем сейчас». – И ножки что надо для Мэдисон Гарден, жаль, что платье не взволновалось, как в «Зуде седьмого года». – Рассуждаешь, как мужик. А платье от Жан-Луи, – накинула Норма полу халата – занавес – на оголившуюся ногу, которая время от времени сползала вниз, как только Норма выходила в свет, на сцену. – Я не рассуждаю, я впечатлена. – Платье от Жан-Луи. – Такое же потрясающее, как и поздравление. Это было поздравление всей стране, ты поцеловала государство прямо в губы. Все увидели, как замешкался президент, как покраснел. До сих пор не пойму, почему он не дал тебе закончить? «Он боялся, что я ляпну что-нибудь лишнее», – проглотила свою мысль Норма. – Он волновался, как ребенок на утреннике». «Ребенок, у меня же мог быть ребенок, я могла бы его сейчас любить. Он бы мог быть частью меня, самой лучшей частью меня. Но его нет, он был, но его не стало, его выскоблили из меня, как и многих других, как любовь. Мужчины по частицам выскоблили всю мою душу». Все ее мужчины, как в прощальной церемонии вдруг выстроились в шеренгу перед ней. И первым был Джо-бейсболист, затем – Джон-президент… Взгляд остановился на Артуре… – Ты же знаешь, для чего мне мужчины. Я очень хочу ребенка. Но после того ужасного дня, когда я случайно открыла дневник Артура… «Мне кажется, что она маленький ребёнок, я ее ненавижу!», – что-то во мне перевернулось, наверное, мой ребенок. Может быть, поэтому беременность оказалась внематочной, – грустно пошутила Мэрилин. – Да ладно тебе, Артур уже в прошлом, где-то на первых этажах. Наслаждайся видами сверху. Может, встретимся, кофейку выпьем?