– Кофе – это хорошо. Моя жизнь началась с кофе. Вот как только кофе попробовала, так и начала жить, по-настоящему жить, то есть вкус к жизни пришел именно с кофе, уже потом все остальное, помада, поцелуи, чувства и сушняк. С кофе началась, кофе и закончится. – Нет, что-то с тобой не то. Кофе не пойдет, лучше шампанское. Выпьешь бокал хорошего вина, глядишь – потянулись проблемы к выходу. Выпьешь второй – вышли все. Подозреваю, что сегодня жизнь у тебя началась с шампанского. – Во втором ты права, но если перейти на шампанское, то не захочется умирать совсем. Я так боюсь бессмертия! – Все боятся смерти, а ты бессмертия. Ты что, сменила психотерапевта? Дай мне его номер, мне нравится твой оптимизм. – Да нет же, я говорю о том, что после последнего кофе меня начнут разбирать по частям – кому грудь, кому губы, кому глаза, кому платье, кому-то фото вместо иконы. Безбожники. Меня растащат, как хорошую книгу на цитаты. Нет, плохую. Ничего не останется. Одни разрозненные мысли и воспоминания тех, кто хоть как-то ко мне прикасался, а теперь будут лапать. Понимаешь? – Понимаю. Ну, а кто виноват? Нечего было юбку задирать, – рассмеялась Элла. – Ты помнишь, что он сказал? «Теперь я могу уйти из политики, после того, как меня поздравили таким ласковым голосом». – Если бы я постоянно не слушала твои записи, мне кажется, Гершвина я теперь выучила наизусть. Если бы не ты, никогда бы мне так не петь. – Мне показалось, что между вами что-то есть. Но не это я хотела сказать. По твоему голосу я поняла, что ты влюблена по уши. – В кого? – Не волнуйся, я не про Гершвина. – Элла! – Я поняла. Как ты себя чувствуешь? – По-разному. Черное и белое, – передразнила Норма Эллу и засмеялась. – Все зависит от звонка. После черной пятницы наступила белая суббота. Черное и белое, так и живем. Радость и печаль, любовь и ненависть, восторг и разочарование. Жизнь – вечный пешеходный переход. Одни – туда, другие – обратно. Все ждут звонка, – снова повторила Норма. – Прямо как у меня, пока ты не позвонила хозяину Мокамбо. – Элла! – Я не только об этом звонке. Без него мне никогда не петь в Мокамбо. Так и скиталась бы по задворкам блюза. – Ох уж эти расовые предрассудки. – Черное и белое, – снова рассмеялась трубка. – Ну, так да или нет? – Элла! Мне кажется, сейчас вся Америка навострила уши. Лучше расскажи, как там дела в Mocambo? Все хорошо? – Концерты почти каждый вечер. Спасибо тебе, Норма. Я твоя должница. – Перестань. – Я же искренне. – Искренне перестань. Иначе мне придется вместо соку выпить шампанского. А я сегодня с утра хотела бросить пить. – Решила завязать совсем? – Со всеми, со всем… – в задумчивости превратила наречие в местоимение Норма. – Именно эта мысль давно не дает мне покоя. Но не думаю, что мне удастся. Я не настолько способная. – Ты улавливаешь сюжет? – спросил я Риту. – Более-менее. – Я так понял, Норма – это Монро, а Элла? – Элла Фицджеральд – знаменитая джазовая певица. – Ну конечно, кто не знает Эллу Фицджеральд. Все, кроме меня. – Темнота. – Кругом. Ладно, просвети. – Знаменитая певица… Джазовая. – Джазовая? Ну, тогда все понятно, – уткнулся я снова в экран. * * * Норма покинула балкон и зашла в дом. Скинула халат, оголив тело, до зубов вооруженное красотой. Монро вообще никогда не носила нижнего белья и даже не покупала его, хотя напоказ этого не выставляла. «А ты сдала, детка, будто приняла душ времени». Вдруг ей надоело быть Мэрилин, хотя это была ее норма жизни, но в этот день даже Нормой ей быть не хотелось. Она надела парик на голову, которая гудела от выпитого, и стала Зельдой, никому не нужной. Зельдой Зорк. У Зельды голова не болела. Подошла к зеркалу. Зеркало не поверило ей и узнало. Норма приподняла руками грудь, втянула живот и поправила платье. Потом вспомнила, что она – Зельда, и сбросила все настройки. Когда она хотела побродить в толпе, выйти в народ, откуда она когда-то вышла, для того, чтобы оставаться неузнанной, она надевала парик брюнетки, превращалась в Зельду и становилась абсолютно другой. Перед выходом она еще раз вышла на балкон и допила коктейль. – Народ, закурить не найдется? – остановил толпу знакомый голос. – Найдется. – Можно я две возьму? – Бери. – Они же у тебя последние. – Бери, чего уж там, тебе же нужно, – скомкав пустую пачку, кидает ее на асфальт. – Зачем ты так, есть же урна. Зельда нехотя подбирает сломанный бумажный футляр. Глаза не находят урну. Кладет в карман. «Я и есть урна». – Спасибо, а спичка есть? Народ недовольно чиркает зажигалкой. Зельда затягивается, вторую сигаретку прячет в карман. – Ну, бывай, пока. – Выдыхает в лицо дым, потом пытается развести его руками, извиняясь. – Пока, – толпа втянула плечи в воротник и пошла дальше. Только дым в толпу, что прошла. – Как голова? – спросила Зельда у Нормы. – Прошла, но неизвестно куда. Отпустило на время. Хорошо, когда тебя никто не знает, – ответила себе Норма. В руках тлеет огонек, который не хочет становиться костром. – Думаешь, позвонит? – Позвонит, если не думать. А я дура – думаю. Мужики, где они? Сначала подбросят, потом забывают поймать. Ему нужно подкожное, а мне внутривенное…. Клен положил уставшие красные ладони на воздух. Каштаны аплодировали. На улице было тепло. Августом дуло в лицо. Из дула освежающий ветер. Деревья швырялись листьями и каштанами, фонари брызгались апельсиновым соком, выжигая в Норме негатив. Тот изворачивался, словно ужаленная змея, позвоночник сам собой выпрямлялся, поднимая настроение все выше на лифте, где у него последний этаж, пентхаус. Оргазм – самая верхняя площадка, там бассейн, там бармен с коктейлями на любой вкус, там официантка, нега принесет тебе его, тут звонок и тебя катапультой прямо с лежака обратно в полумрак в койку, где утром разбудит телефонный звонок. Это будет фотограф, которому я обещала сессию или репортер из Time. Хорошо, когда тебя никто не знает, и никому до тебя нет дела. Но репортер из Time так и не смог дозвониться до Мэрилин. На том свете не брали трубку. – Скучно. Надо было попкорн взять, – шепнул я на ухо Рите. – Не скучай, – прильнула она к моим губам. В поцелуе мы закрыли глаза, будто выключили кино на несколько минут и включили чувства. Никогда не знаешь, где этот включатель, пока не поцелуешься, то есть поцелуй и есть тот самый включатель. Сразу становится понятно, есть ли в сети электричество, есть ли высокое напряжение. Включаешь чувства и все до лампочки. И еще одно важное условие: женщина – ток. * * * – До Дилли-Плаза подбросите? – спросил Джек по инерции водителя, когда рядом с ними остановился лимузин, вынырнувший вслед за такси. – С удовольствием, – широко улыбнулся водитель. Все пятеро загрузились в лимузин. Джек с женой сел сзади, остальные трое устроилась впереди.