– А ты давай без стихов. Будет легче. Кчерту стихи. В настоящей жизни рифмы нет. – Дом был детский, а жизнь взрослая. Дети взрослые. – Не, не могу. – Вы не подскажете, где здесь туалет, – обратилась она к бармену. Девушка ничего не ответила, только указала рукой в сторону выхода. На мгновение тату застыли в воздухе и скоро снова вернулись к бокалам. – Сейчас вернусь, – оторвалась от стойки Николь и вышла. Она прошла вдоль стойки, разгоняя коньячно-табачный полумрак своей легкой походкой. Красное дерево стен, столов и стульев слилось с цветом пьющих и говорящих лиц. Заразительное кантри выгнало из-за столов несколько пар, и они показывали, на что способны, а на что нет. Они скакали, словно на родео, где надо было оседлать жеребца. Шляп было много, мужчин мало. Некоторым казалось, что наличие шляпы все решало. Проходя сквозь пьяные лица, расталкивая глупые улыбки, Николь знала, что это не так. – Кто это? – спросил я бармена. – Не знаю, первый раз вижу, – ответила девушка за стойкой, натирая очередной бокал. – Я думал, все уже про всех все знают. – Когда-то я тоже боялась, что компьютеры захватят мир, и люди смогут узнать о тебе все. И любой человек сможет следить за тобой, – игриво поправила она свою короткую стрижку. – За мной? – улыбнулся Алехандро. – Да кому ты нужен? – рассмеялась она. – Кроме твоих читателей. – Ты права, надежды у этого мира нет. – Если принять во внимание, как развивалась история после Второй мировой, и о том, из чего складывалась политика Запада по отношению к остальным государствам, ни стыда у него, ни совести. – А если не принимать? – Крыша поедет. Я не знаю, как выживают трезвенники? – Как-как? Сидят на антидепрессосах. – Боже упаси. Так что я бы на твоем месте приняла еще, – кокетничала женщина за стойкой. Странная вещь: когда она занималась делом – была девушкой, но стоило только отвлечься на личное – тут же превращалась в женщину. – Боюсь, опять начну философствовать. – Уж лучше быть философом, чем рабом, мне кажется, что мы подобрались к опасным временам. Взяв у мира порулить, некоторые пытаются словить хайп и устроиться поудобнее, но не ради процветания человечества и не ради хороших начинаний. Вот увидишь, эти люди отберут у нас будущее. – Кто? Молодежь? – взглянул вслед ушедшей Николь. – Да какая там молодежь, она постареет раньше, чем эти. Я про политиков. – Они без нас не смогут. Только искусство способно дать людям определенное чувство свободы. – Тебе хорошо рассуждать о свободе, тебе же не надо ходить в одно и то же время на одну и ту же работу. – В твоих словах слишком много «Жэ», – рассмеялся Алехандро. – Это мешает быть свободной. Жаль, у тебя нет зеркала заднего вида. «Жэ» у тебя прекрасна. Девушка за стойкой довольно усмехнулась, взяла хайбол, кинула туда три дольки лайма и подавила их мадлером. Потом сорвала с пучка несколько листиков мяты в ладонь и протянула ее Алехандро: – Дай пять для аромата! Мужчина хлопнул по ним своей ладонью. Смачный хлопок указывал на то, что этот трюк они проделывали уже не раз. Женщина с чувством вдохнула аромат мяты из ладошки, как могут это делать только женщины, и кинула ее в хайбол, долила сахарный сироп и белый ром. Потрясла смесь в руке. Достала из холодильника, готовый бокал с дробленым льдом и вылила туда готовый мохито. Украсила все веточкой мяты и долькой лайма. – Хочешь? – Пожалуй, не стоит смешивать политику и искусство, – усмехнулся Алехандро. – Ладно, хватит мечтать, это не тебе. Не переживай. – Не переживу. – Да, а то потом почерк будет неровный. Читатели не поймут что к чему. – Не думаю, ворду все равно. – Давно хотела спросить: ты когда пишешь, о чем думаешь? – Я не думаю, я слушаю радио. – Музыку? – Новости. – Жаль. Вот почему ты так зажат. Ты бы услышал, что сейчас играет моя любимая группа «Тито и Тарантула». Слушай музыку, музыка – это чувство освобождения. Что-нибудь изысканное, можно даже джаз, только не современную. – Почему нет? – Поп – это бегство от реальности. Бежишь через светомузыку, и не остановиться. – Как интересно. Скажи, ты помнишь, под какую музыку ты первый раз занималась любовью? – Ну, ты загнул. Конечно, тогда из всех окон звучал Бутусов. – А у меня играл Вивальди. – Вот-вот, я чувствую какое-то недопонимание, – рассмеялась женщина. – А что ты сейчас пишешь? – Как всякий художник, картины. Книги состоят из картин. – Ты о них прямо с такой любовью, как о самых близких. – Мои книги – это мои дети. Кто-то остается со мной, кого-то я должен отправить на войну. В смысле – продать. – Вот почему я не люблю читать, а кино люблю. – Книги, как кино. – Не уверена. Но ты не думай, я не смотрю все подряд, некоторые фильмы выключаю сразу, там, где затирают сигареты и на сиськах – соски, а вот сцены, где отрезают руки и ноги, почему-то остаются. – Это и есть наша жизнь. Худсовет. Общественное мнение. Создавая видимость того, что заняты делом, некоторые делают близорукими других. Потом на фоне ужаса, который творится вокруг, люди начинают уничтожать прекрасное. «Вот видите, мы тоже не зря тут штаны просиживаем. Боремся с сиськами и вредными привычками». – Сисек действительно развелось, – усмехнулась и поправила свою плоскую грудь бармен. – Просто раньше их прятали. Сколько же можно сидеть в подполье? – И ты туда же. Чувствую себя среди одержимых. – Все мы живем в мире одержимых, мы же потребители. Убийства, преступность, нищета – это другие: все это где-то далеко, это нас не волнует, как нас не волнуют звезды на небе, у нас же есть другие, которые смотрят на нас из тысячи каналов Ютюба и телевизора, мы тоже смотрим на них, с радостью замечая знакомую фамилию на их нижнем белье. «Заработаю, куплю себе такие же» – вот что поселяется потом в голове людей. – А я люблю красивое белье. – Я уже не помню, когда любил, – усмехнулся Алехандро. – Хочешь? Все же зависит от желания? – Все верно, но иногда тебе стоит быть осторожнее, то есть вежливее. – Зачем? Я каждый день вижу, как люди тратят уйму времени на то, чтобы быть вежливыми. А я просто кладу на это. Я давно завязала с вежливостью. Бар не любит, когда церемонятся. – Когда-то я тоже хотел завязать, даже нажрался по этому поводу в каком-то баре, когда я собирался уходить, ко мне подошел парень и сказал, что моя последняя книга изменила его жизнь. Тогда я его поправил, сказал, что будут еще книги. – Меня всегда раздражали незнакомцы, которые лезут в душу. А бар – будто приют для таких, знал бы ты, сколько историй на меня вылили, все вроде как от души, но после смены так хочется принять душ, – засмеялась девушка. – А меня больше раздражает мой мизинец на ноге. Он немного упрямый, задирается при каждом удобном случае, в общем, весь в меня. – А еще меня раздражают пьяные люди. Но это профессиональное. – Что ты имеешь против алкоголя? – Алкоголь не способен ответить ни на один вопрос. – А что ты хочешь услышать? – Иногда так хочется услышать, какая ты красивая, но все молчат.