На фига приехал?.. Ты за вещами?.. Соскучился?.. Перебираю это в уме, как возможные варианты приветствия. Раз обещал — приедет, хоть только что его обещание было больше похоже на угрозу. Пусть ни на какую работу мне сегодня уже не надо — меня ждет Рози. И все-таки я не сваливаю. Нельзя сказать, что жду его приезда, но — во-первых, это мой дом и приезжаю, и уезжаю я, когда захочу. Приедет он — пусть гонит назад ключи. Во-вторых, подумает еще, что я от него сбежала, испугалась его рычания — а вот это уж ни за что. В-третьих — да вот они, его шаги, уже звучат на лестничной площадке. И я, кажется, жду его все-таки. Возможно, все это время я крепилась, работала над собой, вернее, самой себе врала, но, когда он, даже не позвонив, открывает и появляется в дверях, предатель-мускул у меня в груди делает скачок. Всего один, зато такой, что я сжимаю кулак, только бы непроизвольно не хватнуться рукой за сердце. Явился. — Привет. Только что по телефону рычал смелее и злее гораздо — остыл по дороге? На улице, конечно, холодно и все-таки — ему-то после чего остывать? На что он вообще злится? — Я его видел. На хера он ходит к тебе? Ажиотаж, вызванный во мне его появлением, подбивает ляпнуть ему: «Трахаться. Ко мне все ходят только трахаться — или ты забыл?» Но ничего такого я ему не говорю. Смотрю на него, будто впервые вижу его взъерошенную личность. Невольно блуждая по нему, мой взгляд спускается вниз к его рукам: правую он сжал в кулак, левой гладит кресло, возле которого стоит, сам смотрит на меня, не мигая и допытывается: — На хера ты спишь с ним? В глазах его мелькает серое, затравленно-жалобное. Почти жалобное. Больной. Значит, такая у него ревность? Если не знать его хоть немножко, могло бы показаться, что сейчас его накроет маниакальный псих и он бросится бить и гладить меня в соответствии с позициями рук. Но псих накрывает не его, а меня. Точнее, это даже не псих, а волна возмущения, в которой отчаявшимся парусником бесследно тонет первоначальный ажиотаж. Возмущение захлестывает меня, когда осознаю: да, я сохла по нему, я ждала. Я голову ломала все долбаные, пандемически-болезненные праздники: где он, с кем он?.. Сломалась, сорвалась на Миху — больше и сорваться-то было не на кого. А все из-за кого — вот этого?!.. И вот он здесь, чтобы предъявлять мне. При этом на меня ему насрать, как и раньше. «Ты будешь задавать мне вопросы?!» — вопят ему в негодовании мои глаза. «Ты кто такой вообще, откуда взялся?» Да от него... этого... так и несет чужой бабой... той горбоносой сукой... блин, ревную, что ли... — Тебя не спросила, — отвечаю. — И не спрошу. А ты — давай, спроси еще. Ну?! Меня до крови кусает взгляд-номер-не-знаю-сколько, кусает так, как будто хочет прокусить до мяса. Только что с Михой я дрейфовала в полусонном штиле посреди моря ледяных недо-эмоций. Сейчас меня подхватывает девятый вал, но не топит — поднимает в грозовое небо. Рик разжимает кулак и сдвигается с места. Не знаю, хочет ли сказать мне что-то или просто так — меняет точку опоры. Меня подхлестывает его разъяренное молчание. Я чувствую теперь, насколько упиваюсь его ревностью, наслаждаюсь происходящим. «Допинываю» его: — И не хер сюда соваться, когда меня нет дома! Рик оскаливается с таким же негодованием, как я только что, и даже покачивает головой, будто ушам своим не верит. Я непреклонна, и он разворачивается и уходит. — Иди, иди!.. Хочу ли крикнуть ему вдогонку или кричу на самом деле, а он — хлопает ли дверью или это все сквозняк?.. *** Остаюсь одна и тут только чувствую, как колет в горле и как спирает дыхание от скачущего, должно быть, пульса. Мне почти весело, когда наливаю себе на кухне стакан воды — как будто в первый раз на американских горках. Как будто в первый раз. Стук в дверь не дает мне допить. Иду открывать, готовясь плеснуть остатки ему в лицо — и тогда уж точно не избежать потасовки. Хотя если стучится, значит, ключи все-таки мне оставил. Но это не Рик, а Миха. — Входи, — приглашаю его. Иду на кухню, на ходу залпом опустошаю свой стакан, затем возвращаюсь к нему. Миха подает мне пачку Кэмел: – Под дверью валялось. Так ты куришь все-таки? Качаю головой в ответ, отмахивающимся жестом прошу положить сигареты на подоконник. Если бы курила, сейчас наверняка затянулась бы. Полагаю, вид у меня теперь оживленно-взбудораженный. Он не может не заметить перемены во мне. Просто не может. — Кати, я еще раз хотел сказать: прости... Да это ведь не ново. Отмахиваюсь от него, как если бы просила «не брать в голову». Мне явно не до него сейчас, но его появление отвлекает, навязывает другие эмоции и ощущения. Взбудораженность развязывает мне язык, связавшийся во время нашей новозавязавшейся связи, распутывает клубок мыслей, который я намеренно оставляла запутанным: меньше думок — легче трах. А теперь — да это ж очевидно. Ведь зачем, за каким собачьим хреном он со мною мутит? А потому что с ним происходит что-то. Что-то же в нем варится, разве нет?.. — Да ладно, что ты, — предпринимаю попытку успокоить его. — Да... у тебя свое. Конечно. Он же эгоист хренов и себялюбив до ужаса. И все это время дело было не во мне. Ни на секунду. Все это я, конечно, знала, и сама поступала с ним так же. Просто не заморачивалась, а он, как видно, да. — Я знаю, я виноват. Я запорол... Опять эти «запорол», «виноват» ... да сколь-ко у-же ж мож-но... — … и я не виню тебя. Меня?! А меня-то в чем винить? — думаю. Не произношу вопроса — пусть мои ползущие вверх брови сделают это за меня. — Ты... очень разозлилась на меня тогда и... вот и... наказать меня, наверное, решила. Я заслужил, конечно, но... Да этот... тронутый дебил, он сейчас совсем, что ли? Он заслужил того, чтобы лишать жизни нашего с ним ребенка?.. Не дать ему, ребенку, увидеть свет этого мира? Нет, надо, чтобы кто-нибудь разъяснил уже, наконец, этому придурку, как этот самый мир устроен. — Миха, ты тут не при чем. Стараюсь говорить максимально спокойно. Он ничего «такого» не сказал. Помнится, мама предположила то же самое. Но плевать: вообще-то, я сейчас наброситься на него готова. Продолжаю сквозь зубы: – Дисфункция моего организма. Переработки. Стресс. Тяжелое подняла. Да мало ли — съела не то. Бывает. Утешься. Забудь. Забей. А про себя добавляю: «И не льсти себе. Не стоил бы ты того». По его нетерпеливому взгляду вижу, что он то ли не верит, то ли теперь действительно забил — для него все в прошлом, отжито, пройденный этап. А он стремится к новому этапу. Пробивает по каналам. Неужели этап этот новый — это... — Ты... — бормочет он, и в его глазах вспыхивает отчаяние: — Она... она на скрининге была и... вероятность... Ах, вот оно что... Что ж, в таком случае поведение его еще более закономерно, а он — еще более в своем амплуа. — Что? Вероятность «дауна»? Мих, прими это. Сколько у вас еще времени?.. Месяц какой?.. Ждите, привыкайте.