твои великие уроки? Как жить без сладостной опеки? — Я обрыдал свой партбилет… Навек осиротели мы! Кто озарит нам путь из тьмы? Но я не поддаюсь судьбе. Ура! Осталось КГБ. 1989 Обновление нашего дома Он вчитался в пожелтевшие строчки. Как давно, кажется, это было. «Завод мерно дымил всеми своими трубами, как бы заверяя, что месячный план будет выполнен, как всегда, на 101 процент. В кабинете нас ждал директор Н. М. Пропиленов, который сказал, что трудовую победу коллектив посвятит 70-летию дорогого товарища. Мы прошли в цех, в котором сновала, обслуживая 3500 станков, 82-летняя А. П. Ходикова. «Успеваете?» — на бегу спросили мы ее. «На пенсии отлежусь!» — отшутилась на бегу ударница, задорно подмигивая. Над заводом вставала луна, на которой, казалось, видны победные следы советского «Лунохода»! Эх, старье, старье — давно забытый стиль… То ли дело сейчас! «Завод гнусно дымил трубами, превышая предельно допустимую концентрацию норсульфазола в 10 000 раз. У ворот бушевал экологический митинг. В кабинете нас ждал директор Н. М. Пропиленов. «Пользуетесь ли вы обкомовским пайком?» — напрямик спросили мы его. Тот жалко забормотал, что сдал персональный автомобиль и ездит теперь на самокате. В цехе, остановив все станки, нас ждали 3500 работниц, которые наперебой жаловались на жилье, колбасу, радиационный фон и облсовпроф. На стихийном митинге выступила А. П. Ходикова. Трагично сложилась ее судьба. Она в 1916 году послала воздушный поцелуй Николаю II, за это была трижды репрессирована, сыновья ее стали ворами в законе, внучки — инвалютными, правнуки — рокерами. Подрастает правнук рэкетир. — Как вывести страну из кризиса? — спросили мы ее. — Частная собственность нужна, — задорно прошамкала Ходикова. Над заводом вставала луна, похожая на неконвертируемый, обесцененный рубль…» Он отодрал от стены старый газетный лист и нашлепнул новый. Размазал клейстер. «Клеить надо на совесть, — подумал он. — Обои доставать — по-прежнему такая мука…» 1990 Русская женщина Хлопушкинский чугунный завод должен был посетить Генеральный секретарь с супругой. Надежду отобрали в числе тех, кто случайно должен был повстречаться ему у конвейера. Секретарь парткома провел среди отобранных летучий инструктаж. «Будет спрашивать, на что жалуетесь, отвечайте — все хорошо. Если станет настаивать, говорите — кооперативы замучили. Цены сильно высокие». Вечером Надежда рассказала мужу о событии. «Охота тебе попкой быть, — буркнул тот. — Говори как есть». «А как есть?» — задумалась Надежда. А было: дым от завода, веревочная колбаса по талонам и комната в общежитии. «Напишу ему письмо», — вдруг решила Надежда. Ей представилась картина из фильма про декабристов, где дама в длинном платье падает ниц перед монаршим конем и протягивает свиток. Надежда испугалась сравнения и отогнала картинку от себя. Полночи Надежда писала и спала потом очень беспокойно. Ей снилось, как ее, голую, обыскивает парторг, находит письмо и строго говорит: «Нехорошо, Надежда!» Утром Надежда в новеньком комбинезоне стояла у конвейера и собирала из отходов производства игрушечные будильники, похожие на гири. Письмо за пазухой вспотело. Вдруг бегут начальник цеха и парторг, оба белые. — Выручай, Надежда! Светлецова заболела. Будешь хлебом-солью ЕГО встречать. На Надежду нацепили кокошник, сунули хлеб-соль и вывели к Доске почета. Час минул, два. Надежда закоченела. Вдруг бежит парторг, глаза белые: — Выручай, Надежда! От Матвеича в мартеновском пахнет! Помчались в цех. Надежда отогревалась у доменной мечи, стояла, как дура, в каске на кокошнике и с хлебом-солью, который позабыли отобрать. А Генеральный так и не приехал. Задержался то ли в обкоме, то ли в горкоме. Пришла Надежда домой, а у сына жар, муж не кормлен. Быстро — горчичники ставить, борщ разогревать! Выручай, Надежда! 1989 Последний бой кибальчиша Утром, как всегда, плюясь и шаркая, Кибальчиш потащился за молоком и папиросами. По дороге заглянул в винный — так, из любопытства, все равно, если б чего было, очередь бы подсказала. Зашел и обомлел: пахнет ванилью, грязных опилок на полу как не бывало, продавщица — в крахмальном фартучке, а главное — бутылок столь, сколь не видел Кибальчиш (а он был пивуч, особенно после ночных допросов) за всю свою жизнь. Один стеллаж до потолка был уставлен «Столичными», «Кубанскими», «Перцовками», «Московскими», заморскими джинами и висками. Стеллаж другой был отведен напиткам, как понял Мальчиш, полегче: глаз углядел знакомые, но забытые «Черные глаза» и «Твишиани», а прочие все были невиданные. Ютилась полочка с двадцатью сортами шампанского. Пива — пива! — было не меньше десяти родов, и банки даже какие-то. А рядом дразнили иноземные коробочки с сигаретами. Продавщица издевательски улыбнулась: — Прошу вас. — Это чего ж, обратно торгсин сделали? — Все только за рубли. Не смея поверить, Мальчиш, путаясь в рублях, приобрел бутылку «Черных глаз» (покойница бабка любила) и пачку «Мальборо», которые запомнились потому, что их раскуривал тот диссидентский писатель, за которым Кибальчиш ходил уже перед самой пенсией. На улице затянулся обновкой (дрянь табак, буржуинский) и потащился, плюясь, в молочный. Тут он совсем ослабел, потому что увидел сыр, которого не видел полгода, и сырокопченую колбасу, которую не видывал, почитай, лет тридцать. Впрочем, сыров и колбас было сортов, не ошибиться бы, по двадцать. «Горбачева ждут», — вдруг молнией сверкнуло в старческом мозгу Кибальчиша. Он лихорадочно, пока не оттеснили охранники, купил на все деньги колбасы и остановился подождать: может, подъедет Он, и завяжется непринужденный разговор с жителями микрорайона. Но никто не суетился. Людей в магазине было мало. За окном, видные через витринное стекло, неслись автомобили. Какие-то странные они были, чересчур красивые и чистые. И люди шли мимо какие-то веселые, с разглаженными лицами. «Нет!» — вдруг просверлила Мальчиша новая догадка, и он даже ослабел и без того нетвердыми ногами. И как только он понял, что случилось, со старческой быстротой юркнул к выходу и пошаркал-пошаркал к дому. И все — откуда ни возьмись появившиеся всюду рекламы, полупустые автобусы, лоток со свежими раками убеждали его, что последняя догадка была верной: он всю жизнь боролся с буржуинами, а они все ж таки победили и были уже здесь, на его родной улице. Дома он накрепко закрыл дверь, завалил окна мешками со стиральным порошком, вытащил маузер, подаренный лично К. Е. Ворошиловым, и приготовился к последнему бою. 1990 В метро