Через месяц он договорился о встрече с продавщицей Аллой. В день свидания он порвал брюки. Зашивая их на себе, он весь искололся иглой и на свидание не пошел. Алла была очень огорчена и встречаться больше не пожелала. Когда боль утихла, Сеня назначил рандеву медсестре Марине. В день свидания он готовил себе котлеты, обжегся сковородой и на свидание не пошел. Марина стала презирать его. Неожиданно мы узнали, что Сеня женился — на чудной девочке Ларисе. Теперь Лариса вяжет ему носки, штопает брюки и жарит котлеты. Так что Сеня сейчас вполне свободно может бегать на свидания. Но ему теперь этого не хочется. 1981 Фрида, скажи Рите У нас, в отделе Координации пертурбаций, работает пять человек. У каждого на столе стоит телефон. Я, как самый молодой сотрудник, еще не телефонизирован. Моя работа — размышлять, думать, составлять программы для ЭВМ. Наш шеф, сидящий в отдельном кабинете, сказал как-то, что возлагает на меня большие надежды. С утра, когда первые лучи светила проникают в мрачные казематы нашего учреждения и со стройки напротив раздается в громкоговоритель первая скороговорка: «Прораб Корабов, пройдите в прорабскую!» — я сажусь читать научный отчет. «Рассмотрим уравнения первого приближения при отбрасывании членов разложения», — продираюсь я сквозь сложный текст. Первые две страницы идут хорошо, я все понимаю. Голова чистая, ясная. Но так продолжается недолго. Скоро снимается трубка. В телефон начинает мерно гундеть секретарша Леночка. — Институт «Гидроведро»? Примите телефонограмму. В ответ на ваш двенадцать — сорок два сообщаем, что список насосных станций дан с включением в него Котласа, то есть без его учета. Подпись — Сегментов. Передала Пфефферер. Постигать научную мысль становится труднее. Но это еще цветочки. Скоро в разговор — по своему телефону — вступает Миша Пудель. Все его телефонные беседы удивительно однообразны. Кокетничает ли он со знакомой девушкой или добывает крестовину для «Москвича», Миша односложно роняет в трубку сухим наждачным голосом: — Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Нет. Потом он меняет пластинку на противоположную сторону: — Да. Да. Да. Да. Да. Иногда его налаженная машина ломается, и он раскошеливается на целую фразу. На какой-нибудь глубокий осмысленный афоризм, вроде: — Я никогда ничего не думаю, я всегда все только знаю. А потом снова: — Нет. Нет. Нет. Эти «нет» доводят меня до тика. Осоловело смотрю я в отчет. «Развертываем определитель», — читаю я и уже ничего не понимаю. Бессмысленно думаю: «Как это определитель можно развернуть? Это что, кулек с конфетами?» Скоро свой телефон занимает Танечка. Она у нас молодая мама. Плачущим голосом Танечка жалуется в телефон: — Мамочка, у Машеньки губка покраснела… И носик красный… И животик… И ручки… Я уже не способен понимать. Я тупо улыбаюсь и бормочу: «Определитель — знаменатель — числитель…» Но самое страшное — это Надежда Колоссовна. Она старая дева и меломанка. Ее интересует только опера. В любую погоду она ходит в плаще болонья, старушечьих чулках и калошах. С необыкновенной живостью Надежда Колоссовна кричит в телефон: — Фрида, как тебе вчера Коля? — всех солистов она называет только по имени. — По-моему, лучше Володи. Но все-таки хуже Сережи… О, Сережа!.. — При воспоминании о Сереже она всегда болезненно-сладко стонет. — Кстати, Фрида, скажи Римме, чтобы она передала Рите, что в октябре Лена будет петь с Борей. Дирижировать будет Брамснер! Я сжимаю кулаки. Мне хочется убить Надежду Колоссовну вместе с ее Фридой и дирижером Брамснером. Я не выдерживаю, выхожу с отчетом в коридор. Но и туда доносятся крики: — У него была очень приличная «Тоска»! — В ответ на ваш шестнадцать пятьдесят три сообщаем, что наш семнадцать сорок три… — Нет, нет, нет и нет! И никогда не скажу «да»! — Мама, у нее и спинка красненькая!.. У нее все красненькое!.. — Так облегчить финал первого акта! Как можно так облегчать финал первого акта?! — Говорит координация! Это из пертурбации звонят! После работы у меня созревает план. Ночью я просыпаюсь от яркого ледяного сияния луны. Я одеваюсь, выхожу. Поеживаясь от ночного холода, ловлю такси. Наш институт темен. Я пробираюсь мимо отключенного швейцара, мимо спящего лифта в комнату. Посвечивая себе детективным светом фонарика, подкрадываюсь к первому телефону. Едва я вздымаю кусачки, из-за железного шкафа вылетает Надежда Колоссовна в вискозных чулках и галошах. Полы ее плаща развеваются. Она закладывает виражи вокруг моей головы и зловеще каркает: — Ар-рия Гр-ремина! Фрида, скажи Р-рите! «Р-риголетто» пр-рошла пр-рилично! В ужасе я роняю инструмент, бегу по коридорам, а Надежда Колоссовна со свистом мчит сзади, поддает мне в затылок телефонной трубкой и орет: — Гер-рцог пел пр-рилично! Р-рита, скажи Фриде! Потом мне еще долго снится, как сотрудники лупят меня по голове телефонными аппаратами. 1983 Друг бесценный Когда он приходил на работу, то желал всем доброго утра. Когда уходил, говорил «до свиданья». Больше от него никто не слышал ни слова. Он сидел за столом в углу и покрывал большие листы бумаги циферками расчетов. Цифры были очень маленькие, а листов — очень много. Временами он паял что-то микроскопическое, и тогда комнату заполнял сладкий запах канифоли. Иногда он курил в коридоре — маленький, очень серьезный. Сосредоточенно шагал, склонив голову, от одной глухой стены к другой, и казалось, что он носит на плечах что-то огромное и тяжелое. Никто не знал, как он живет, потому что он ни с кем не разговаривал. Никто не звонил ему по телефону. Говорили, что он занимается проблемами искусственного интеллекта. Его статья в «Вестнике кибернетики» наделала когда-то много шума. Но он ни с кем не обсуждал свою работу. Ходили смутные слухи, что он создает мыслящую машину и будто бы она уже научилась понимать его и беседовать с ним. И вот он выходил вечером из учреждения и шел домой. Улица была красивой и яркой. Навстречу шли люди. Они разговаривали, а некоторые даже смеялись. Конечно, ему хотелось поговорить с кем-то. Но о чем он мог рассказать? Его всерьез волновало, почему не идет расчет второго блока, но он понимал, что это не будет никому интересно. Он заходил в магазин и покупал простоквашу и хлеб. В магазине было самообслуживание, поэтому он не говорил ничего: кассирша называла цену, а он отсчитывал в блюдце деньги. Потом он ехал в метро. На лицах людей лежала усталая печать прошедшего дня. Все молчали, и он думал, что не воспринимает пассажиров как подобных себе — они были для него частью городского пейзажа. За городом пейзаж — это лес, река, деревья. Здесь — дома, автомобили, люди. Потом он шел по своему высотному микрорайону. Горящих окон было много, как деревьев в лесу. И за каждым были люди. Он входил в подъезд, поднимался в лифте. Открывал ключом дверь. Квартира была пустой и молчаливой, но все равно он возвращался с удовольствием, потому что знал: его здесь ждут. И едва он входил, приветственно загорался теплый свет торшера, просыпался знобкий холодильник, включалась электроплита. Все они, эти предметы, были связаны разноцветными проводами, все составляли одно — машину, которая любит его. А навстречу ему из комнаты выбегал телевизор. Он ластился и терся о руки полированной крышкой. Телевизор жалобно говорил: — Ну что ты так долго? Мы так соскучились. Он отвечал ему ласково, как ребенку: — Не обижайся, милый. Теперь я все время буду с вами.