– Ну да, непростое, наверное, это дело – иметь несколько домов: приходится разрываться. Сам не знаю, почему я это сказал. Хотел непринужденно пошутить, а получилось как-то пошло и зло. Анна зыркнула на меня из-под бровей и быстро отхлебнула из бокала, как будто торопилась допить и уйти. – Вообще-то, Роб, если хочешь знать, в «Редене» я училась только потому, что получала там стипендию, а у моих родителей нет за душой ни гроша. – Извини, я… я не это имел в виду. – Я запнулся. Анна хмурилась, не в силах скрыть раздражение. – И пока ты не начал доказывать, что тебе жилось намного хуже, знай: мои родители были миссионерами, и большую часть детства я провела в Кении, в таких трущобах, по сравнению с которыми твой муниципальный район покажется оплотом роскоши и безопасности. Она отвернулась, и некоторое время мы молчали. – Ну прости, у меня и в мыслях не было тебя задеть, – сказал я. Анна вздохнула, нервно покрутила в руках меню. Потом улыбнулась и снова повернулась ко мне: – Это ты прости. Зря я на тебя набросилась. Видишь, не только тебя может занести не туда. Этим вечером мы начали целоваться, едва переступив порог спальни. Через несколько головокружительных минут Анна отстранилась, и я уже испугался, что она передумала. Однако после непродолжительной паузы она стала раздеваться, ничуть не смущаясь моего присутствия, а я наблюдал за ней, скользя взглядом по стройным бедрам, аккуратным грудкам, бледным тонким рукам. Раздевшись догола, она сложила одежду ровной стопкой на моем письменном столе. Еще подростком я уяснил одну истину: близость не терпит суеты. Продвигайся к цели осторожно, миллиметровыми шажками, и будь готов к тому, что в любой момент можешь совершить ошибку и остаться ни с чем. Однако с Анной все вышло наоборот. Она оказалась ненасытной и раскованной, что никак не вязалось с ее образом благопристойной тихони. Она жаждала лишь удовольствия, и мне, тогда еще плохо знающему женщин, это показалось любопытным: я думал, что так самозабвенно предаваться сексу свойственно только мужчинам. Отгородившись от мира наспех задернутыми шторами, мы наслаждались друг другом до самого рассвета, пока наконец, взмокшие и вымотанные, не провалились в сон. В зале пахло резиной и потом. Я ждал Анну. В спортивной одежде – футболке с эмблемой «Вест-Хэма» и шортах «Умбро» – мне было слегка не по себе, но очень уж не хотелось, чтобы Анна считала, будто я только и делаю, что целыми днями торчу у монитора. Поэтому я и согласился на партию в сквош: Анна говорила, что пару раз играла в него в школе. Примерно вечность спустя она появилась: в широких мужских шортах и белой блузке – ни дать ни взять звезда большого тенниса из 20-х. – Ну что опять не так? – вскинулась она. – Ты о чем? – Я изо всех сил старался не рассмеяться. – Можно подумать, ты одет по стандарту. Тут тебе не футбольное поле, между прочим. – Да я вообще молчу, – запротестовал я, улыбаясь и отводя взгляд. – Тогда, может, начнем? – предложила она, обеими руками вцепившись в ракетку. Мы начали потихоньку разогреваться. Анна неистово размахивала руками, практически не попадая по мячу. Даже подавать у нее толком не получалось. – В очках мне было бы проще, – заявила она, снова отправив мяч в потолок. Мы помучились еще некоторое время, но перейти от этого безобразия к нормальной игре нам так и не удалось. – Ну хорошо. Я соврала, – призналась наконец Анна, после того как в очередной раз упустила мяч. – Соврала? – Я никогда не играла в сквош. – Да ты что? – Я чуть было не поперхнулся от смеха. – Лола мне сказала, что сквош простой, любой дурак может освоить. Видимо, не любой. Жаль, я ее тогда не сфотографировал. Она была безумно хороша: ее ноги в темных фланелевых шортах казались еще бледнее, на щеках с ямочками выступил румянец. – А ты правда до этого всего несколько раз играл? – спросила Анна. – Раза три-четыре, еще в школе дело было. Она замолчала, прикусив губу. – Честно говоря, я спорт терпеть не могу. – А мне казалось, ты хочешь поиграть, – удивился я, обнимая ее за плечи. – Нет, я думала, это ты хочешь, – ответила она, тихонько постукивая ракеткой по ноге. – Я боялась, что ты решишь, будто я веду малоподвижный образ жизни. Я непроизвольно улыбнулся. «Малоподвижный образ жизни» – ну кому еще придет в голову такое сказать? Вяло покидав мяч еще минут пять, мы наконец плюнули на сквош и вышли из зала на улицу. Солнце палило нещадно. Мы взобрались на невысокую стену, с которой открывался вид на огороженную хоккейную площадку. Там бегали дети – малыши и несколько подростков, – очевидно, это было что-то наподобие спортивного лагеря. Мы оба решили, что на лето останемся в Кембридже, а жить будем на остатки наших кредитов на учебу. Анна сказала, что хочет узнать, каково это – побыть в Кембридже туристом, а не студентом. Раньше она не могла позволить себе такую роскошь – приходилось денно и нощно трудиться, чтобы в итоге получить диплом с отличием первой степени. Поэтому мы плавали на лодке, гуляли вокруг колледжей, днем бродили по музею Фитцвильяма, а по утрам отправлялись в ботанический сад. Но большую часть времени мы просто не вылезали из постели. Понемногу все наши друзья разъехались: кто-то, вскинув на плечи рюкзак, рискнул отправиться в пеший тур по Австралии, кто-то вознамерился исколесить в фургоне Южную Америку. Мне было горько сознавать, что я, оставаясь здесь, упускаю что-то важное, и все-таки мы с Анной сошлись на том, что путешествия не для нас: разве затем мы поступали в Кембридж, чтобы потом, «в поисках себя», очутиться где-нибудь в Андах, пустив псу под хвост все, чего добились за эти годы. Хотя, говоря по правде, нам просто не хотелось расставаться. Мы были неразлучны, как два влюбленных подростка, которые, к восторгу друзей и отчаянию родителей, неумолимо приближаются к пропасти сладостного грехопадения. Мы пробовали ночевать каждый в своей комнате, но, промаявшись самое большее час, снова бежали друг к другу. В одной из ранних песен «Блёр» есть такая строчка: «мы рухнули в любовь». Так вот, мы оба рухнули в любовь, нырнули в нее с головой. Окружающие считали Анну замкнутой и равнодушной, но я видел ее другой. В один из вечеров она, без каких-либо намеков с моей стороны, выложила как на духу подробности своей жизни в Кении с родителями-миссионерами. В своей обычной манере, тщательно подбирая слова, она рассказала о том, как отец ударился во все тяжкие и отдалился от церкви, а мать, осуждавшая его за это, направляла всю свою любовь на добрые деяния. Воздух раскалялся все сильнее. Мы сидели на стене, прихлебывая воду из термоса, который захватила с собой Анна. – Хочешь, еще раз сыграем? – Нет, – отрезала она. – Хватит с меня на сегодня унижений. – А мне понравилось. – Конечно, – фыркнула она. – Еще бы тебе не понравилось. – Ты в этих шортах такая хорошенькая. Анна улыбнулась и легонько ткнула меня в бок. – Господи, ну и жара, – простонала она, вытирая вспотевший лоб. Слабый ветерок, приносивший до этого хоть какое-то облегчение, утих, и уже ничто не спасало нас от беспощадного зноя. – Пойдем в тенек? – предложил я, указывая на другой конец поля, где был установлен навес. Анна всмотрелась вдаль. – Но для этого нужно пересечь поле, – возразила она. – А ты погляди, что там творится. Тут только мы заметили, что к детишкам присоединились звери, точнее, взрослые в скверно сшитых костюмах льва, тигра и панды – этакие страшилы, которых выгнали из Диснейленда. Дети выстроились в шеренгу. Судя по всему, начиналось вручение каких-то призов. – Что там происходит? – спросила Анна. – Награждение, наверное. – Это я понимаю, но животные-то тут при чем? Я молча пожал плечами. Анна сощурилась, пытаясь рассмотреть получше. – Жуткие они какие-то, – произнесла она. – Животные или дети? – Животные. Я пригляделся. И действительно: застывшие на пушистых мордах улыбки производили весьма зловещее впечатление. – Немало их там собралось, – заметил я. – И не говори, – настороженно поддакнула Анна. – Ну так что – рискнем? – предложил я, спрыгивая со стены. – Нет, – запротестовала она. – Нельзя вот так пробежать через все поле, Роб, – там ведь идет официальное мероприятие. – Не арестуют же нас за это. – А вдруг? – Короче, ты как хочешь, а я пошел. – Я оглянулся, ожидая, что она последует за мной. – Лучше уж быть арестованным, чем изжаренным на солнце.