3 После обеда народу прибавилось. Следом друг за другом пожаловали Селия Колтроп с племянницей, Лэтэм и Брайс, кто на машине, кто пешком, бросившие вызов стихии ради воображаемой безопасности перед камином Джейн Дэлглиш. Адам подумал, что им, похоже, нехорошо и поодиночке, и в обществе друг друга. Здесь они по крайней мере оказывались на нейтральной территории, сулившей удобную иллюзию нормальности, старую, как мир, безмятежность на свету, у теплого камина, особенно важную, когда ночь темна и враждебна. В такую погоду нервным и впечатлительным натурам лучше не сидеть в одиночестве. Ветер, кружа над мысом, завывал и стонал, приливные волны бились о берег, громоздя гребни мокрой гальки. Даже в гостиной в «Пентландсе» слышались эти протяжные, тревожные звуки. Полная луна озаряла Монксмир своим мертвенным светом, и тогда бурю можно было разглядеть: в окна коттеджа были видны пригибаемые ветром, трепещущие ветвями, как в предсмертной агонии, деревья, и все пространство бурлящего моря, белевшего под небесами. Незваные гости с опущенными головами, с отчаянной решимостью беглецов добрались до двери мисс Дэлглиш. К половине девятого все уже были в сборе. Доставить Сильвию Кедж никто не удосужился, но если не считать ее, то представлена была та же маленькая компания, что пятью днями раньше. Но Дэлглиш поразился происшедшей со всеми переменой. Проанализировав свое впечатление, он понял, что они постарели лет на десять. Пять дней назад соседи были просто встревожены и озадачены исчезновением Сетона. Теперь всех пожирала острая тревога, терзали картины кровавой гибели, освободиться от которых почти не было надежды. За попытками бодриться, отчаянными стараниями казаться нормальными людьми маячил страх. Морис Сетон умер в Лондоне, и существовала теоретическая возможность, что его смерть была естественной или что по крайней мере за нее, пусть не за рубку рук, нес ответственность кто-то из Лондона. Но Дигби погиб у них под самым носом, и никто не мог рискнуть предположить, что у этой смерти были естественные причины. Хотя нет, у Селии Колтроп как будто хватало отваги на подобную попытку. Сидя в кресле у камина с неизящно расставленными коленями, она проявляла нетерпение, не зная, куда деть руки. — Какая ужасная трагедия! Бедный! Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, кто его до этого довел. А ведь у него были все причины жить: молодость, деньги, талант, внешность, привлекательность… Эта нарочито нереалистичная характеристика Дигби Сетона была встречена молчанием. Потом Брайс выдавил: — Деньги у него имелись, тут вы правы, Селия. Или перспектива их иметь. Но все остальное… Скорее бедняга Дигби был невзрачным, беспомощным, самовлюбленным, вульгарным олухом. Это не значит, что кто-то затаил на него злобу. Однако и в его самоубийство поверить невозможно. — Какое там самоубийство! — воскликнул Лэтэм. — Даже Селия в него не верит. Почему бы для разнообразия не проявить честность, Селия? Почему не признаться, что вам так же страшно, как и всем нам? — Мне ничуть не страшно! — с достоинством возразила та. — А напрасно! — По лицу Брайса, напоминавшему сейчас физиономию гнома, расползлись морщины злорадства, глаза грозно сверкали. Теперь он был уже не таким встревоженным, не так походил на усталого старика. — В конце концов, кто, как не вы, выигрывает от этой смерти? После всех расходов на двойные похороны все равно останется кругленькая сумма. Разве Дигби к вам в последнее время не зачастил? Разве не обедал у вас только вчера? У вас были все возможности подсыпать что-нибудь ему во фляжку. Не вы ли говорили нам, что он с ней не расстается? Прямо в этой комнате! Припоминаете? — Откуда, интересно, я бы взяла мышьяк? — Мы пока не знаем, что это было, мышьяк или нечто иное, Селия! Другой реакции трудно от вас ожидать. При Оливере и мне говорите что угодно, но у инспектора могут возникнуть неправильные мысли. Надеюсь, ему вы ничего не наболтали про мышьяк? — Я с ним вообще не болтала. Просто ответила на его вопросы, полно и честно. Предлагаю вам с Оливером поступить так же. Не пойму, почему вам так необходимо доказать, что Дигби убили. Наверное, из-за вашей порочной склонности во всем искать темную сторону. — Ох уж эта наша порочная склонность смотреть в лицо фактам, — сухо промолвил Лэтэм. Но Селия не утратила присутствия духа. — Ну, если это убийство, то могу сказать одно: Джейн Дэлглиш очень повезло, что с ней находился Адам, когда она нашла труп. Иначе у людей возникли бы всякие мысли… Но он, старший инспектор уголовной полиции, отлично знает, как важно ничего не трогать и не портить улики. Дэлглиш, задетый чудовищностью этих намеков и способностью Селии к самообману, предположил, что она забыла о его присутствии. То же самое, что и с ней, произошло, похоже, и с остальными. — Какие, интересно, мысли возникли бы у людей? — спросил Лэтэм. — Подозревать мисс Дэлглиш несерьезно, Селия, — усмехнулся Брайс. — Иначе вам скоро грозит столкновение с такой деликатной штукой, как этикет. Хозяйка в данный момент собственноручно готовит для вас кофе. Вы с благодарностью выпьете его или на всякий случай выплеснете в цветочный горшок? Элизабет Марли внезапно воскликнула: — Ради бога, замолчите, оба! Дигби Сетон умер, причем ужасной смертью. Любить его или не любить — ваше дело, но он был человеком. Более того, умел по-своему наслаждаться жизнью. Вам это было, вероятно, не по нраву, ну и что из того? Ему нравилось строить планы насчет кошмарных ночных клубов. Можете относиться к этому с презрением, но он не причинял вам никакого вреда. Дигби Сетона больше нет в живых. И убил его кто-то из нас. Мне очень печально. — Не огорчайся, дорогая! — Голос Селии зазвучал с волнением, даже с трепетом — она перешла на тот тон, которым диктовала самые волнующие эпизоды своих романов. — Мы давно привыкли к Джастину. Ни ему, ни Оливеру не было до Мориса и до Дигби никакого дела, поэтому нет смысла ждать от них достойного поведения, не говоря об уважении. Боюсь, весь их интерес — они сами. Это, конечно, чистой воды эгоизм. Эгоизм и зависть. Тот и другой не могли простить Морису того, что он — человек творческий, сочинитель, тогда как они способны только критиковать чужой труд и наживаться на чужом таланте. Мы видим это ежедневно: зависть литературных паразитов к творцам, художникам. Помните судьбу пьесы Мориса? Оливер ее убил, потому что не вынес бы ее успеха. — Какое там! — Лэтэм захохотал. — Дорогая Селия, если Морису понадобился эмоциональный катарсис, то ему лучше было бы обратиться к психиатру, а не навязывать его публике под видом пьесы. Существуют три главных требования к драматургу, ни одному из которых Морис Сетон не соответствовал: умение писать диалоги, понимание сути драматического конфликта и представление о законах сцены. — Не рассказывайте мне о законах сцены, Оливер. Вот когда сами сочините нечто с малейшими признаками оригинального творческого таланта, тогда и станем обсуждать с вами данную тему. Это и к вам относится, Джастин. — А как же мой роман? — обиженно спросил Брайс. Селия окинула его страдальческим взглядом и глубоко вздохнула. Ее неготовность комментировать роман Брайса была очевидной. Дэлглиш припоминал сие произведение — краткий экскурс в сентиментализм, встретивший неплохой прием. Правда, на продолжение у Брайса не хватило духу. Элизабет Марли усмехнулась: — Не та ли это книга, которую рецензенты уподобили напряжением и чувствительностью короткому рассказу? Неудивительно, ведь по сути она именно такова. Даже я сумела бы размазать чувствительность страниц на полтораста! Дэлглиш не стал ждать протестующего вопля Брайса. Спор предсказуемо вырождался в литературную перебранку. Удивляться нечему: он уже замечал за своими собратьями по перу эту склонность, но становиться участником подобных баталий не стремился. Сейчас спорщики могли в любой момент затребовать его мнение, после чего уничтожающей критике подверглись бы стихи Адама. Хотя этот спор отвлекал их от темы убийства, существовали более приятные способы провести вечер. Придержав дверь для тети, входившей с подносом, он воспользовался этим шансом улизнуть. Возможно, с его стороны было не слишком порядочно оставлять Джейн Дэлглиш в такой момент на растерзание гостям, но у него не вызывала сомнений ее живучесть, в отличие от своей собственной. В его комнате царила блаженная тишина: добротность постройки и дубовые доски служили защитой от проникновения сварливых голосов снизу. Адам распахнул окно, выходившее на море, и удержал створки, не позволив ветру захлопнуть их. Ветер, ворвавшись в комнату, разворошил покрывало на кровати, сдул бумаги с письменного стола и, как рука великана-невидимки, перелистал страницы тома Джейн Остен, который Адам почитывал на сон грядущий. Он задохнулся и схватился за подоконник, принимая в лицо брызги и чувствуя, как сохнет на губах соль. Когда Адам захлопнул окно, уши заложило от почти абсолютной тишины. Даже грохот прибоя показался далеким и слабым. В комнате было холодно. Он накинул халат и включил в умеренном режиме электрический камин. Потом собрал разлетевшиеся листы и сложил их с преувеличенной аккуратностью, один к одному, на маленьком письменном столе. Белые квадраты будто бросали ему упрек, и Адам вспомнил, что не написал Деборе. Дело было не в лени, не в чрезвычайной занятости, не в убийстве Сетона, занявшем все его мысли. Он знал, почему медлит. Дело было в трусливом нежелании брать на себя лишние обязательства, выдавливать хотя бы одно лишнее слово, пока не примет решение о будущем. А к нему Адам был в этот вечер ни на йоту ближе, чем в первый день своего отпуска. Прощаясь с Деборой перед отъездом, он надеялся, что она понимает и принимает этот перерыв, который станет для них, возможно, решающим. Она знала, что он покатил на Монксмир в одиночку не для того, чтобы сбежать из Лондона или отдохнуть от напряжения последнего расследования. То и другое не объясняло, почему ей нельзя составить ему компанию. Не такой уж незаменимой Дебора была на работе. Но Адам ее не позвал, а она ограничилась на прощание словами: «Вспоминай меня в Блитберге». Школа, которую Дебора окончила, находилась вблизи Саутуолда, Суффолк она знала и любила. Что ж, он ее помнил, и не только в Блитберге. Внезапно Адам затосковал по ней. Чувство было настолько сильное, что он уже не думал о том, нужно ли написать ей. Ему так остро захотелось снова увидеть ее, услышать голос, что вся его неуверенность и недоверие к себе показались мелочью, такой же нелепой выдумкой, как мрачное ощущение ночного кошмара, улетучивающееся при свете дня. Возникла потребность прямо сейчас поговорить с Деборой. Но в гостиной было полно народу. Адам зажег настольную лампу, сел за стол, отвинтил колпачок ручки. Слова, как это порой с ним случалось, пришли просто, без малейшего усилия. Он застрочил, не делая пауз для раздумий, даже не спрашивая себя, искренни ли эти строки. «Блитберг нас с тобой соединил — Кем я был бы, если бы забыл? Нет, я жив тобою, и не скрою: Ты повсюду следуешь за мною. Сердце тебе отдано навечно И предела нет тоске сердечной: Даже самый распрекрасный край Без тебя не превратится в рай. Знай, я полон мыслей о тебе В Блитберге и далее везде. Эти метафоры, как всегда бывает со стихами, родились по внутреннему побуждению. Излишне уточнять какому. Не стану утверждать, что мне не хватает тебя здесь. А вот быть с тобой мне бы сейчас очень хотелось. Это место полно смерти и прочих неприятностей — не знаю, что хуже… Если не помешает воля Бога и уголовной полиции Суффолка, то я вернусь в Лондон к вечеру пятницы. Хорошо, если бы ты смогла быть в Куинхите». На записку ушло, видимо, больше времени, чем он предполагал, потому что стук в дверь стал для него неожиданностью. — Они уходят, Адам, — сообщила Джейн Дэлглиш. — Не знаю, считаешь ли ты необходимым попрощаться. Он спустился вместе с ней. Гости действительно расходились, и он с удивлением увидел, что часы показывают уже 11.20. С ним никто не заговорил, его появление оставило всех равнодушными, как раньше его уход. Камин потух, на дне оставалась горка белого пепла. Брайс подавал Селии Колтроп пальто, до Дэлглиша долетели ее слова: — Мы неприлично засиделись! А мне вставать ни свет ни заря… Сегодня под вечер мне звонила Сильвия из «Сетон-Хауса» с просьбой отвезти ее утром в паб «Зеленый человечек». У нее какое-то срочное сообщение для Реклесса. Лэтэм, уже стоявший у двери, обернулся: — Какое сообщение? Мисс Колтроп пожала плечами. — Дорогой Оливер, откуда мне знать? Она намекнула, будто ей известно что-то о Дигби, но мне сдается, что это просто желание Сильвии придать себе важности. Но не отказывать же ей! — Она не уточнила, что именно взбрело ей в голову? — не унимался Лэтэм. — Нет, не уточнила. А я не собиралась гладить ее по шерстке и спрашивать. Не буду спешить! В такой вечер мне повезет, если вообще удастся заснуть. Судя по виду Лэтэма, он бы продолжил спрашивать, но Селия уже прошагала мимо него и вышла. Рассеянно попрощавшись с хозяйкой, он последовал за остальными, в объятия бури. Через несколько минут Дэлглиш различил сквозь завывание ветра хлопанье дверей и звуки отъезжающих машин. 4 Ветер разбудил Адама в три часа ночи. Приходя в себя, он слушал, как часы в гостиной бьют три раза, и удивлялся спросонья, как такой чистый негромкий звук умудряется прорываться сквозь ночную какофонию. После этого он бодрствовал лежа, напрягая слух. Дремота уступила место удовольствию, которое нарастало с каждой минутой. Адам всегда любил шторма на Монксмире. Это было знакомое, предсказуемое удовольствие: дрожь страха; иллюзия, что он балансирует на самом краю хаоса; контраст между удобством постели и неистовством ночи. Беспокоиться было на самом деле не о чем. «Пентландс» уже четыре столетия выдерживал напор ветра и моря, выдержит и на сей раз. Звуки, которые Адам слышал, за годы не изменились. Четыре с лишним столетия люди в этой комнате лежали без сна, внимая морю. Все штормы — почти близнецы, и для их описания годятся только клише. Он лежал неподвижно, прислушиваясь к знакомым звукам: к ветру, трясущему стены, как дикий зверь; к шуму дождя, заменявшему шум ветра, когда он вдруг стихал; к неизбывному реву прибоя. В редкие мгновения полного затишья было слышно, как с крыши и с наличников падает дранка. После половины четвертого шторм стал стихать. Был даже момент полной тишины, когда Дэлглиш уловил собственное дыхание. Вскоре он снова забылся сном. Его разбудил свирепый порыв ветра, сотрясший весь дом, и рев моря — можно было подумать, что сейчас оно проломит крышу. Подобного на его памяти еще не случалось, даже на Монксмире. Спать под такой аккомпанемент было невозможно. Наоборот, появилось желание встать и одеться. Адам включил лампу у изголовья, и тут же, как по сигналу, в двери возникла тетя Джейн в наглухо застегнутом старом клетчатом халате, с толстой косой через плечо. — Здесь Джастин, — сообщила она. — Он считает, что нам нужно съездить к Сильвии Кедж и выяснить, в порядке ли она. Наверное, надо будет забрать ее оттуда. Он говорит, что море подступило совсем близко. Дэлглиш потянулся за своей одеждой. — Как он сюда попал? Я ничего не слышал. — Неудивительно. Ты спал, а он пришел пешком. Он считает, что проехать на машине мы не сможем из-за наводнения. Похоже, придется брести через мыс. Джастин пытался дозвониться в береговую охрану, но линия оборвана. Она вышла, и Дэлглиш, бранясь себе под нос, поспешно оделся. Одно дело лежать в тепле и безопасности, анализируя шум бури, и совсем другое — ковылять через мыс. Такое приключение по нраву разве что молокососам, брызжущим энергией, или неисправимым романтикам. Сильвия Кедж вызывала у него необъяснимое раздражение, словно в грозящей ей опасности была виновата она сама. Не ей ли знать, безопасно ли в коттедже в бурю? Не исключалось, конечно, что Брайс безосновательно поднял суету. Раз уж коттедж «Дубильщик» выстоял в сильнейшее наводнение 1953 года, то и на сей раз устоит. Однако девушка — инвалид, и убедиться, что ей ничего не грозит, необходимо. Но все равно радоваться нечему. Предстояла как минимум обременительная и утомительная прогулка. Тем более в обществе Брайса — этот любое дело способен превратить в фарс.