Расчет времени внушал Колльбергу беспокойство. У него было такое ощущение, будто с минуты на минуту может произойти что-то ужасное, хотя до сих пор привычное течение дел ничем не было нарушено. Труп увезли. Пол замыли. Окровавленное белье спрятали. Кровать загнали в один угол, тумбочку в другой. Все личные вещи покойного разложили по пластиковым пакетам, все пакеты собрали в один мешок. Мешок стоял в коридоре, дожидаясь, пока его заберут кому положено. Изучение места преступления было завершено, даже меловой силуэт на полу не напоминал больше о покойном Стиге Нюмане. Метод с силуэтом считался устаревшим и применялся теперь лишь в виде исключения. И сожалели об этом только фоторепортеры. От прежней обстановки в комнате остался только стул для посетителей и еще один, на котором сидел и размышлял сам Колльберг. Что сейчас делает человек, который совершил убийство? Опыт подсказывал Колльбергу, что на этот вопрос может быть множество ответов. Он и сам однажды убил человека. Как он вел себя после этого? Он долго думал, долго и основательно, несколько лет подряд, после чего сдал свой служебный пистолет вместе с правом на ношение и прочими причиндалами и заявил, что не желает больше носить оружие. Тому уже много лет. Колльберг лишь смутно помнил, что последний раз ходил с револьвером в Мутале летом шестьдесят четвертого, когда велось стяжавшее печальную известность следствие по убийству Розеанны. Случалось, правда, что наедине с собой он вспоминал этот проклятый случай. К примеру, когда он глядел на себя в зеркало. В зеркале отражался человек, который совершил убийство. За много лет службы ему куда чаще, чем желательно, приходилось лицом к лицу сталкиваться с убийцами. И он сознавал, что реакция человека, только что совершившего акт насилия, может быть бесконечно разнообразной. Одних мучит рвота, другие торопятся сытно пообедать, третьи лишают жизни самих себя. Некоторых охватывает паника, и они бегут куда глаза глядят. Есть, наконец, и такие, которые идут домой и ложатся спать. Строить догадки по этому вопросу было не только трудно, но и ошибочно с профессиональной точки зрения, ибо такая догадка могла направить следствие по ложному пути. И, однако, в обстоятельствах, сопутствовавших убийству Нюмана, было нечто, заставлявшее Колльберга задаваться вопросом: чем владелец штыка занялся непосредственно после убийства и чем он занят сейчас? Каковы же эти обстоятельства? Ну, прежде всего следует отметить крайнее исступление, с которым действовал убийца и которое свидетельствует о том, что в нем, вероятно, по сей час бушуют исступленные чувства. Значит, можно ждать и дальнейшего развития событий. Но так ли все просто? Колльберг припомнил собственные ощущения, когда Нюман делал из него десантника. Сперва у него начинались спазмы и нервная дрожь, он не мог есть, но совсем немного спустя после этого он выбирался из горы дымящихся внутренностей, сбрасывал маскхалат, принимал душ и прямиком топал в буфет. А там пил кофе и ел печенье. Стало быть, и к этому можно привыкнуть. И еще одно обстоятельство не давало Колльбергу покоя, а именно – непонятное поведение Мартина Бека. Колльберг был человек чуткий даже в отношении начальства. Мартина Бека он знал досконально и потому с легкостью улавливал всевозможные оттенки его настроения. Сегодня Мартин Бек был какой-то встревоженный, может, просто из страха, но он редко испытывал страх и никогда – без особой причины. Итак, Колльберг ломал голову над вопросом: чем занялся убийца после убийства? Гюнвальд Ларссон, не упускавший случая строить предположения и взвешивать возможности, сразу сказал: – Он, наверно, пошел домой и застрелился. Мысль Ларссона, бесспорно, заслуживала внимания. Может, и в самом деле все проще простого. Гюнвальд Ларссон частенько угадывает, но ошибается он не менее часто. Колльберг готов был признать, что это был бы поступок, достойный мужчины, только и всего. Но качества Гюнвальда Ларссона как полицейского никогда не внушали ему особого доверия. И не кто иной, как этот не внушавший ему доверия тип, вдруг прервал нить его размышлений, явившись перед ним в сопровождении тучного лысого мужчины лет около шестидесяти. Мужчина пыхтел как паровоз, впрочем, так пыхтели почти все, кому приходилось поспевать за Ларссоном. – Это Леннарт Колльберг, – сказал Гюнвальд Ларссон. Колльберг приподнялся, вопросительно глядя на незнакомца. Тогда Ларссон лаконично завершил церемонию представления. – А это лекарь Нюмана. Они пожали друг другу руки. – Колльберг. – Блумберг. И тут Гюнвальд Ларссон обрушил на Блумберга град лишенных смысла вопросов. – Как вас по имени? – Карл Аксель. – Сколько лет вы были врачом Нюмана? – Больше двадцати. – Чем он болел? – Трудно понять неспециалисту… – Попытайтесь. – Специалисту тоже нелегко. – Вот как? – Короче, я только что просмотрел последние рентгеновские снимки. Семьдесят штук. – И что вы можете сказать? – Прогноз в общем благоприятный. Хорошие новости. – Как, как? У Гюнвальда Ларссона сделался такой ошарашенный вид, что Блумберг поторопился добавить: – Разумеется, если бы он был жив. Очень хорошие новости. – Точнее? – Он мог бы выздороветь. Блумберг подумал и решил ослабить впечатление: – Во всяком случае, встать на ноги. – Что же у него было? – Теперь, как я уже сказал, нам это известно. У Стига была средних размеров киста на теле поджелудочной. – На чем, на чем? – Ну, есть такая железа в животе. И еще у него была небольшая опухоль в печени. – Что это все означает? – Что он мог бы до некоторой степени оправиться от своей болезни, как я уже говорил. Кисту следовало удалить хирургическим путем. Вырезать, иначе говоря. Это не было новообразованием. – А что считается новообразованием? – Канцер. Рак. От него умирают. Гюнвальд Ларссон даже как будто повеселел. – Уж это мы понимаем, можете не сомневаться. – Вот печень, как вам может быть известно, неоперабельна. Но опухоль была совсем маленькая, и Стиг мог прожить с ней еще несколько лет. В подтверждение своих слов доктор Блумберг кивнул и сказал: – Стиг был физически очень крепким человеком. Общее состояние у него превосходное. – То есть? – Я хотел сказать: было превосходным. Хорошее давление и здоровое сердце. Превосходное состояние. Гюнвальд Ларссон, казалось, был удовлетворен. Эскулап сделал попытку уйти. – Минуточку, доктор, – задержал его Колльберг. – Да? – Вы много лет пользовали комиссара Нюмана и хорошо его знали. – Справедливо. – Что за человек был Нюман? – Да, да, если отвлечься от общего состояния, – подхватил Гюнвальд Ларссон. – Ну, я не психиатр, – сказал Блумберг и покачал головой. – Я, знаете ли, терапевт. Но Колльберг не хотел удовольствоваться этим ответом и упрямо повторял: