Лесли, которая весь вечер не притрагивалась к еде, поднимает бокал. — Жизнь за жизнь! Август разражается смехом. От этого звука у меня по спине пробегают мурашки. Александр вскакивает на ноги так быстро, что его стул падает назад. Его руки так сильно вцепились в край стола, что костяшки побелели. Стол наклоняется, а затем падает. Вино проливается из перевернутых бокалов, звенит фарфор. — Ну вот, опять, — ворчит Хейс, а затем бросает свою салфетку на перевернутый стол в буквальном смысле слова, бросая полотенце. Кингстон выглядит расслабленным, как всегда, потягивая вино из бокала, который ему удалось сохранить. Глаза Александра холодны и черны, когда он смотрит на свою мачеху. Хадсон вскакивает на ноги и встает между матерью и братом, и я задаюсь вопросом, всегда ли роль этого близнеца в семье заключалась в том, чтобы обезвредить старшего брата. — Зандер, глубокий вдох. Август, кажется, забавляется, наблюдая, как его старший сын доходит до белого коленья. Я отодвигаюсь от стола. — Нам пора идти. Глаза Александра устремляются вперед и фокусируются на мне. — Хорошая идея, — говорит Хадсон. — Мне тоже пора. — Что, уезжаешь? — невнятно бормочет Август. — Мы еще даже не ели десерт! — Только все стало интересно, — говорит Кингстон, ухмыляясь. — Не уходите сейчас. — Заткнись на хрен, — говорит Хейс своему младшему брату, вставая из-за стола. Он свирепо смотрит на родителей. — Надеюсь, вы счастливы. Я подбегаю к Александру и отрываю его кулак от стола. Он отказывается держать меня за руку, и, стараясь не принимать отказ на свой счет, следую за ним к двери. Не забыв быстро поблагодарить персонал за ужин, стараюсь не отставать от Александра. В лифте тихо, и я краем глаза замечаю, что мужчина практически вибрирует от напряжения. Когда двери лифта открываются, я следую за ним через вестибюль к ожидающей нас машине. Александр добирается до двери раньше Джеймса и резко распахивает ее передо мной. Я врываюсь внутрь, и он следует за мной. Воздух в машине такой густой, что трудно дышать. Приоткрываю окно. Думая, что Александр предпочел бы не обсуждать личное семейное дерьмо в присутствии Джеймса, я держу язык за зубами, пока мы не возвращаемся в его пентхаус. — Хочешь поговорить об этом? — говорю я, следуя за ним в спальню. Мужчина снимает свитер и направляется к гардеробной, не отвечая мне. В этом нет ничего удивительного. Следую за ним в гардеробную и сажусь на кожаную скамейку, пока он переодевается из элегантной одежды во что-то более повседневное. — Что Август имел в виду, сказав, что ты изменил свой имидж? По-прежнему никакого ответа, но движения становятся немного более агрессивными, когда мужчина натягивает тренировочные штаны и бросает брюки в корзину. — Что значит жизнь за жизнь? — Хватит! — рычит он. Его глаза дикие, а зрачки поглощают любой намек на ореховый, делая их черными. — Я не собираюсь обсуждать это с тобой. — Мужчина хватает пару черных спортивных туфель и проносится мимо меня. — Подожди, куда ты идешь?! Его единственный ответ — хлопанье входной двери. ДВАДЦАТЬ ДВА АЛЕКСАНДР — Ты так и не лег спать прошлой ночью, — говорит Джордан, наливая сливки в свой кофе. Я не отрываю глаз от экрана ноутбука. — Нет. Я вижу, как она на мгновение замирает, а затем продолжает готовить кофе. — Куда ты ушел? — Подальше отсюда. — Подальше, — повторяет она с резкостью в голосе. Она убирает сливки, а затем пересекает кухню, чтобы встать на противоположной стороне острова. Ноутбук захлопывается у меня в руках, и Джордан предстает передо мной с улыбкой на лице, но при этом не выглядит счастливой. Женщина держит свою кружку двумя руками и наклоняет голову. — Две минуты твоего времени. Я свирепо смотрю на нее. — Где ты был? — Ты задаешь слишком много гребаных вопросов, — рычу я. — Ты избегаешь многих гребаных вопросов. — Я ходил в спортзал. Ее брови сходятся вместе. — Куда? Я подбородком указываю на дверь. — С другой стороны от лифта. — И что потом? — Принял там душ, вернулся домой и немного поработал. — Предугадывая ее следующий вопрос, я отвечаю на него прежде, чем она успевает задать: — Я проспал несколько часов на диване в своем кабинете. Она издает жужжащий звук. — Почему не лег в постель? — Потому что. — Это не ответ. — Это тебя не касается… — В самом деле? — Она с такой силой хлопает кружкой по столешнице, что жидкость выплескивается через край. — Я беспокоилась, поэтому это, безусловно, касается меня. Что, черт возьми, произошло прошлым вечером? Поворачиваю голову, смотрю в окно и чертовски хочу оказаться где угодно, только не здесь. Почему она настаивает на том, чтобы задавать так много проклятых вопросов? Почему не может просто довольствоваться тем, что я ей даю? Джордан тяжело вздыхает. — Когда мне было тринадцать, моя мать однажды вышла из нашего трейлера. — Она завладела моим вниманием. — Уехала со своим дилером и отсутствовала целый месяц. Я была одна в том дерьмовом трейлере, выпрашивая еду у соседей и подбирая любую случайную работу в трейлерном парке, чтобы заработать достаточно денег для торгового автомата. Когда она вернулась, знаешь, какими были ее первые слова? Я не отвечаю, в основном потому, что застрял, представляя ее девочкой, испуганной, голодной и одинокой, и мне это не нравится. — Она посмотрела на меня и сказала: «Господи, ты все еще здесь?». — Джордан ставит локти на стол и опирается на скрещенные руки. — Я говорю тебе это, потому что понимаю, каково это — иметь испорченного родителя. — Что ты сделала? — Обычно я не очень люблю слушать жалостливые истории людей. Мне никогда не нравились люди, которые играют роль жертвы. Но она говорит о своем прошлом не так, будто жалеет себя или ищет сочувствия. Она говорит все это очень буднично.