Его мысли прервал Эрик, просунувший в комнату голову. – Они посадили Уве Хансона в первой комнате. – Спасибо, – отозвался Торкель, вставая. – Мы будем ждать какого-нибудь адвоката? Эрик отрицательно покачал головой. – Он не хочет адвоката. – Что вы ему сказали? – спросил Торкель, собирая распечатки первого допроса Хансона, которые он перед тем читал. – Только что мы хотим допросить его в связи с убийством Карлстенов. – Но адвоката он не захотел? Эрик опять покачал головой и скрылся за дверью. Торкель вышел в коридор и бросил беглый взгляд на часы. В ожидании Ваньи можно успеть сходить за чашкой кофе. Когда они утром пришли, он видел, что специалист из сервисной службы занимался автоматом, так что теперь там должен быть горячий напиток. Изучая свое отражение в зеркале, Ванья подставила лицо под холодную воду. Под глазами темные круги. Спала она теперь плохо. Просыпалась всего через час после того, как засыпала, и не могла снова уснуть, проводила какое-то время в полусне и опять просыпалась. Она толком не знала почему. Когда она просыпалась, в теле не чувствовалось никакого беспокойства, не было никаких осознанных мыслей, требовавших внимания, никаких оставшихся нерешенными проблем. Ей просто не спалось. Этой ночью ей приснился сон. О Вальдемаре – даже во сне она больше не думала о нем как об отце – и о том, как они вместе гуляли по острову Юргорден. Остановились возле озера, название которого она всегда забывала, где на деревьях высиживали птенцов цапли. Они разговаривали. Обо всем. Как обычно бывало. Когда он был главным человеком в ее жизни. До лжи, которая все разрушила… Во сне он обнял ее за плечи, когда они шли вдоль канала. Сквозь тонкую куртку она ощущала тепло его руки. Она чувствовала себя надежно. Любимой. Это было приятно. Во сне… С сердитым вздохом она вытащила из держателя на стене два бумажных полотенца и вытерла лицо. Она никогда не думала, что признается себе в этом, особенно после событий последних месяцев, но ей не хватало Себастиана. Торкель и Билли хорошие люди, но если она когда-нибудь стала бы разговаривать с кем-то о предательстве Вальдемара и Анны, то, пожалуй, с Себастианом. Странно, но факт. Он ей не нравился. Она даже не доверяла ему. Однако в те разы, когда она играла с мыслью действительно поговорить с кем-нибудь, выплеснуть это из себя, а не носить все внутри, то у нее всплывало имя Себастиана. Но он был в Стокгольме, а ей предстояло заняться допросом. Она бросила полотенца в мусорную корзину и, в последний раз взглянув в зеркало, вышла из туалета, чтобы поискать Торкеля. – …Это Ванья Литнер, меня зовут Торкель Хеглунд, мы из Государственной комиссии по расследованию убийств. Уве Хансон лишь кивнул, когда Ванья и Торкель выдвинули стулья и сели напротив него. Ванья включила маленький магнитофон, стоящий рядом с ней на конце стола, назвала дату, время и имена присутствующих в маленькой комнате. Потом она взглянула на Торкеля, словно спрашивая, хочет ли он начать. Он захотел. – Расскажите о семье Карлстенов, – попросил Торкель, наклоняясь вперед и сцепляя перед собой на столе руки. – Что я могу о них сказать? – произнес Уве Хансон низким и на удивление хорошо модулированным голосом, странно неподходящим такому огромному, почти жуткому телу. – Я их не любил, они из-за ерунды заявили на меня в полицию. Но я их не убивал. – Из-за какой ерунды они на вас заявили? – Я продавал краску для днища, которую по экологическим причинам запрещено использовать, – терпеливо ответил он, посмотрев на Торкеля взглядом, говорившим, что он знает о том, что Торкелю уже известна причина заявления. – Но не продавать, – закончил он, обращаясь к обоим полицейским по другую сторону стола. Ванья открыла принесенную с собой папку и быстро взглянула на материал. В основном для видимости, она помнила все про предыдущий допрос, но, если у допрашиваемого возникало ощущение, что вопросы основаны на задокументированных фактах, это придавало им дополнительный вес. – У вас нет алиби на день, когда их убили, – сказала она и снова подняла взгляд, устремив его прямо в карие глаза под косматыми бровями. – На части дня есть, – не отводя взгляда, ответил он. – Насколько мне помнится, вы не могли точно сказать, когда это произошло. Это соответствовало действительности. Уве Хансон довольно подробно отчитался о своих действиях в среду. Правда, в течение нескольких часов в разных частях дня имелись лакуны, когда никто не мог подтвердить его данные, но поскольку они точно не знали, когда застрелили Карлстенов, привязать часы без алиби к преступлению было невозможно. Ванья оставила это. Перешла к новой версии. – Что вы делали в прошлую субботу между девятью и одиннадцатью? – спросила она. – В последнюю субботу? Позавчера? – Да. – Между девятью и одиннадцатью утра? Ванья кивнула. – Вероятно, был в магазине. По субботам мы открываем в десять. – Вероятно, были в магазине? – вставил Торкель. – Я был в магазине, – поправился Уве, посмотрев на Торкеля усталым взглядом. – Вы были в одиночестве? – поинтересовалась Ванья. Уве переключил внимание на нее. – Я открываю сам, потом мы работаем вдвоем, с обеда до закрытия в четыре часа. – Значит, утром в субботу вы были в магазине один? – Да. – Там были какие-нибудь покупатели? Кто-нибудь, кто мог вас видеть? – А что произошло в субботу? Торкель и Ванья переглянулись. Торкель кивнул. Ванья опять посмотрела в папку, словно выискивая факты, чтобы предъявить их Уве. В данном случае таковых не имелось. Только догадки. Косвенные доказательства, если трактовать материал широко. – Вашу машину видели неподалеку от Медвежьей пещеры, где мы позже нашли Николь Карлстен, – с легкостью солгала Ванья и опять посмотрела ему в глаза. Правда заключалась в том, что поблизости от Медвежьей пещеры видели машину, которая могла принадлежать Уве Хансону, но правда им в настоящий момент не помогала. – Девочку из того дома? – уточнил Уве с искренним удивлением. – Я в прошлую субботу не был поблизости от Медвежьей пещеры, – продолжил он, не дождавшись от них никакой реакции на свой вопрос. – Тогда как вы объясните, что там в это время находилась ваша машина? – поинтересовалась Ванья, медленно закрывая папку. – Ее там не было. – Вы уверены? Вы ее никому не одалживали? Может, кто-то брал ключи без вашего ведома? – Торкель развел руками, показывая, что им доводилось слышать и более странные вещи. Ванья напряженно ждала. Если свидетель видел в лесу машину Уве, и тот ее там поставил, то Торкель дал ему возможность объяснить, как она там оказалась без его участия. Тогда они, по крайней мере, получат подтверждение того, что они на правильном пути. Останется только раскрыть ложь. – Нет, я утром отправился на работу на машине, и целый день на ней никто не ездил. Ванья разочарованно выдохнула. Не клюнул. Фальши в его голосе она тоже не уловила. Возможно, призвук усталости. У нее возникло ощущение, что за прошедшие годы Уве Хансона часто допрашивали и подозревали в преступлениях только из-за того, что он такой огромный и косматый. Ванья предприняла последнюю попытку. – Значит, вы не можете объяснить, как ваша машина в прошлую субботу оказалась возле Медвежьей пещеры? – Ее там не было, – убежденно ответил могучий мужчина. Торкель и Ванья быстро переглянулись и остались сидеть молча. Большинство шведов не любит молчания. Стремится заполнить его. Когда тот, кого они допрашивали, пускался в объяснения или гипотезы, о которых его не просили или не спрашивали, это иногда приносило дивиденды. Через несколько секунд показалось, что так произойдет и с Уве Хансоном, когда тот слегка заерзал на стуле и набрал воздуха. – Какой регистрационный номер был у той машины? Торкель и Ванья опять быстро переглянулись. Не объяснение. Не гипотеза с намерением помочь им разобраться. Вопрос. Было три варианта. Солгать: они знали, какой у машины Уве регистрационный номер. Уклониться: просто-напросто не отвечать на вопрос. Правда: сказать, что они не знают.