Она возле дома. Дома, где все началось. Торкель постучался к Бенгтссонам, и когда те открыли, объяснил цель своего визита. Ему нужно еще немного поговорить с ними об убийстве Карлстенов, а приехавшим с ним полицейским – провести у них обыск. Реакция оказалась ожидаемой. Первым делом ему задали вопрос, могут ли они посмотреть ордер на обыск. Нет, не могут, поскольку у Торкеля его нет, потому что он не требуется. Только в американских фильмах приходится размахивать документом, чтобы получить возможность войти и провести обыск. Но если у них нет бумаги, имеют ли полицейские право на такие действия? Да, объяснил Торкель, Процессуальный кодекс, глава 28, параграф 1 дает им такое право. Тогда Кент и Гунилла Бенгтссоны отступили в сторону со слегка растерянным выражением, какое Торкель часто видел у людей, вынужденных впускать незнакомцев, которые собираются перекопать весь их дом. Не особенно приятное событие. – Не могли бы мы где-нибудь сесть и поговорить? – любезно спросил Торкель и практически втащил супругов Бенгтссон в дом. Они очутились на кухне. Гунилла предложила ему кофе, но Торкель отказался. Кухня была маленькая, но уютная. Светлые, на вид новые шкафчики из березовой фанеры, но старый поцарапанный ламинат с зазубринами на длинной столешнице, заканчивающейся индукционной плитой. Серо-зеленый пластиковый пол, который кое-где настолько износился, что образовались небольшие ямки. Казалось, будто в маленькой кухне пересекаются две разные временные линии. Такое же впечатление, насколько помнилось Торкелю, возникало у него и в гостиной, где он беседовал с супругами в прошлый раз. Тогда он сидел на современном трехместном диване перед старым телевизором, вероятно, сохранившимся со времен Хюланда[13]. Казалось, будто супруги Бенгтссон обновляли интерьер случайным образом: например, крутанув бутылку и избавляясь от того, на что она указывала. – Почему вы ничего не сказали о шахте? – спросив Торкель, рассказав о том, что им удалось узнать в течение дня. Супруги переглянулись, как показалось Торкелю, с беспокойством. – Это было довольно давно, и мы об этом не подумали, – ответила Гунилла. – Не подумали о том, что из-за убитой семьи вы лишились миллионов? – Вообще-то я об этом подумал, – признался Кент. – Но что-либо говорить показалось глупым. Я имею в виду, что это только навлекло бы на нас подозрение. – То, что мы узнали об этом другим путем, едва ли помогло ослабить подозрение. Кент пожал плечами с видом, который мог означать: они надеялись, что полиция никогда ничего не узнает о рухнувшей сделке. – И мы не злились на Карлстенов, – добавила Гунилла. – Это дом родителей Кента. Нам было непросто решиться продать его, зная, что его просто снесут. – Нам здесь хорошо, – вставил Кент, поднял голову и честным взглядом посмотрел в глаза Торкелю. – Конечно, мы говорим о больших деньгах, но деньги – это еще не все. – Но вы согласились на продажу. Бенгтссоны опять переглянулись. На этот раз у Торкеля возникло ощущение, что они разделяют чувство стыда. Гунилла осторожно накрыла рукой руку Кента. – Да, согласились, – кивнул он. – Все говорили, что глупо упускать такой шанс. Что за эти деньги мы сможем купить, по большому счету, все что угодно. – Но когда Карлстены отказались и ничего не получилось… – продолжила Гунилла так, как делают только давно женатые люди. Торкель ни с одной из своих жен так и не достиг такой стадии взаимопонимания. – …мы остались даже довольны… – сказал Кент. – …испытали облегчение… – добавила Гунилла. – …будто решение приняли за нас, – закончил Кент и умолк. Торкель понимал их. Часто хочется контролировать ситуацию и решать самому, но иногда приятно, когда решение принимает кто-то другой, а ты можешь просто откинуться на спинку и сказать, что у тебя не было выбора. Так проще. Особенно в ситуациях, когда тебе подходят оба варианта. Или ни тот, ни другой. Приглашенным полицейским по-прежнему оставалось много работы с обыском дома, но Торкель был почти уверен, что они ничего не найдут. Ничто в их поведении, жестах или интонациях не указывало на то, что супруги Бенгтссон солгали о своих чувствах относительно продажи дома или семьи Карлстен. Торкель задумался, не поздно ли все-таки попросить чашку кофе. Клубничный крем бесконтрольно стекал по подбородку, где Франк Хеден привычно собирал бо́льшую часть, проводя ложкой. Остальное попадало в белый нагрудник. Ванья не знала, куда девать глаза. Она сама удивилась и немного огорчилась тому, как тяжело ей давалась эта ситуация. Она знала, что сын Франка глубокий инвалид, но не видела его, когда приезжала сюда с Билли, и теперь ожидала… ну, она толком не знала, что ожидала увидеть, но явно не сидящего перед ней молодого человека. Широкий ремень поддерживал его в сидячем положении в тяжелом инвалидном кресле. Наклоненная влево под неестественным углом голова периодически вздрагивала, будто телу хотелось поднять ее, но она была слишком тяжелой и все время падала обратно. Три худеньких пальца на одной руке были растопырены в разные стороны, и вся рука временами размахивала вроде бы совершенно неконтролируемыми движениями. Вторая рука спокойно лежала у него на коленях. «Парализован на одну сторону», – подумала Ванья. Голубые глаза под растрепанными черными волосами все время несфокусированно смотрели вдаль, из постоянно приоткрытого рта не раздавалось никаких членораздельных слов, но периодически слышался звук, по которому Франк, судя по всему, понимал, что сын хочет еще еды, и снова подносил туда ложку. Ванья отвела взгляд. Франк впустил их, поприветствовав Ванью как знакомую, и более сердечно – Эрика. Ванья объяснила, что сопровождающие их полицейские должны обыскать дом, и Франк лишь кивнул. Никаких вопросов об ордере и о праве на обыск. Когда она сказала, что хочет поговорить с ним о планах строительства шахты, Франк спросил, не станут ли они возражать, если он будет параллельно кормить сына. У того пришло время полдника. Он взял с кухни поднос, и они пошли в одну из комнат первого этажа. Ванья и Эрик следовали за ним. – Это Ванья, а Эрика ты знаешь, – сказал Франк, когда они вошли в комнату. – Ванья тоже из полиции. – Привет, Хампус, – поздоровался Эрик, и Ванья выдавила из себя слабое: «привет». Комната больше всего напоминала больничную палату. Доминировала в ней кровать со стальными решетками с боков, которая, похоже, опускалась и поднималась во все стороны. Рядом стоял стол с разными лекарствами, кремами и средствами ухода за больным. По другую сторону кровати – аппарат, который, как предположила Ванья, при необходимости снабжал Хампуса кислородом. Возле одной стены стояли тренажеры, благодаря металлическим корпусам, сбруям, веревкам и противовесам больше напоминавшие орудия пыток. Ванья никогда не представляла себя матерью. Она не была уверена, что когда-нибудь захочет иметь детей. Немногие из ее друзей, образовавшие семьи, говорили, что получают от своих детей радость и испытывают к ним более глубокую и искреннюю любовь, чем к кому-либо прежде. Ванья не могла не задуматься над тем, относится ли это к Франку и Хампусу тоже. Любовь – да, но радость? Неужели все не ограничивается только вечным беспокойством, постоянной работой, ничего не дающей взамен? Действительно ли такие усилия компенсируются радостями? Возможно, у нее просто слишком аналитический и расчетливый склад ума. Ей, несомненно, не хватает эмоциональности, необходимой для того, чтобы иметь собственных детей. Когда они уселись и Франк начал кормить сына, Ванья завела разговор о шахте, и Франк кивнул. Да, он принадлежал к тем, кто хотел продать землю. Ему, как известно Эрику, немного осталось, а без него сын не сможет жить в доме один. Добывающая компания предложила за землю намного больше, чем он получил бы в другом случае, так почему было не согласиться? – Но продажа не состоялась, – сказала Ванья. – Да, не состоялась, – подтвердил Франк. – Как вы к этому отнеслись? Франк слегка пожал плечами. Снова поднес ложку с красным пюре ко рту молодого человека. Бо́льшая часть, казалось, опять не достигла цели. – Когда я умру, друзья, которым я доверяю, продадут землю за достаточно большую сумму. Муниципалитет пообещал, что Хампусу сохранят сиделок. Ему будет хорошо. Это единственное, что имеет значение. – Вы знали Яна Седера? – внезапно спросила Ванья. – Мы не общались, но оба прожили здесь долго. У меня периодически возникал повод его посетить, поскольку я отвечаю за охоту на дичь, а он, скажем так, своеобразно относился к охотничьим законам. – Вы когда-нибудь одалживали у него ружье? – Зачем мне? – Франк покачал головой. – У меня есть свои ружья. Ванья замолчала. Здесь что-то произошло. В последнем ответе. Голос стал чуть-чуть напряженным. Напряжение голосовых связок слегка повысило тембр. Совсем немного, менее чуткий слушатель просто пропустил бы это, но не Ванья. Франк откашлялся. Он тоже заметил свою оплошность и попытался ее замаскировать, или просто пустил петуха? Ванья ждала. Надеялась, что Франк окажется из тех, кто не любит молчания, и заговорит. Возможно, начнет еще больше дистанцироваться от Яна Седера. Станет рассказывать, что он «слышал», и излагать свое алиби на момент убийства, хотя его об этом не просили. К сожалению, ей не удалось узнать, собирался ли Франк нарушить молчание, поскольку Эрик, очевидно, молчание совсем не любил. Он заговорил о предстоящем праздновании Первого мая и спросил, не хочет ли Франк вечером после шествия поужинать вместе с ним и Пийей. Мгновение, если таковое имелось, было упущено. – Нам хотелось бы, чтобы вы оставались поблизости или сообщили, если надумаете куда-нибудь уехать, – сказала Ванья и встала. – Меня подозревают? – спросил Франк почти веселым голосом и впервые с начала разговора оторвался от сына и посмотрел на Ванью. – Нет, но нам все-таки хотелось бы знать. – Я собирался завтра поехать в Вестерос. Там состоится двухдневная конференция, посвященная новым законам охраны дичи. Я могу на нее поехать? Ванья задумалась. Что бы ей ни почудилось в его голосе, этого было недостаточно, чтобы его удерживать. Отнюдь не достаточно. Она посмотрела на молодого человека в инвалидном кресле. Будь у нее дома ребенок с такой инвалидностью, ей бы требовалось иногда ненадолго уезжать. Как бы Франк ни любил сына, он, вероятно, чувствует то же самое. – Да, вы можете поехать на конференцию. Два дня? – Да, я вернусь в среду вечером. – Где вы будете жить? – Думаю, в гостинице «Бест Вестерн». – Хорошо. Спасибо за помощь, – сказала Ванья и протянула руку Франку, который опустил ложку в миску и пожал ей ладонь. – До свидания, Хампус, – добавила она перед тем, как покинуть комнату. Франк стоял у окна и смотрел, как Эрик сдает задом, выворачивает руль и выезжает с его участка. Через закрытую дверь он слышал, как четверо полицейских по-прежнему обыскивают его дом. У него за спиной Хампус задрожал в инвалидном кресле и издал долгий протяжный звук, набиравший силу. Франк обернулся. Не эпилептический припадок. Франк научился различать обычные, хоть порой и довольно яростные, движения и припадки. Хампус хотел в душ. Это – кульминационный момент дня. Сын мог часами сидеть в горячей воде. Франк быстро взглянул на часы. Визит полицейских несколько нарушил его график, но он по-прежнему может успеть помыть Хампуса и уложить в постель до прихода Моники, которой предстояло дежурить ночью. Франк видел, как красные задние фары Эрика все уменьшались и уменьшались, а потом совсем исчезли, но все-таки остался стоять, глядя на весенний вечер за окном. Ванья Литнер. Ей было тяжело выносить Хампуса, это он заметил в ту же секунду, как она вошла в комнату. Все реагировали по-разному, и он, собственно, не мог поставить ей это в укор. Как и то, что она с пристрастием, на его взгляд, почти агрессивно, расспрашивала о «FilboCorp», Карлстенах и убийствах. Но когда они заговорили о Яне Седере, она внезапно замолчала. Он ее не знал.