— И прошлой ночью ты делал все то же самое? — Да, все как обычно. — И ты проверял парилку и сауну? Эшворт должен был спросить, хотя Вера и позвонила ему после разговора с дочерью Дженни. Теперь они знали, что Дженни еще была жива утром, за завтраком, и ее тело не могло пролежать в парилке всю ночь. — Конечно. — Он улыбнулся, оспаривая сомнения Эшворта в его прилежности. Эшворт решил не подыгрывать. — Видел что-нибудь необычное? — Например? — Я не знаю. — Эшворт старался держать себя в руках. — Например, признаки взлома, или, может, кто-то еще был в помещении. — Вы думаете, что убийца мог пробраться сюда накануне ночью? — У нас нет никаких конкретных соображений на этот счет. Мы должны изучить все возможные варианты. Снова на минуту воцарилась тишина. Теперь Дэнни, по крайней мере, отнесся к вопросу серьезно. — Я точно никого не видел. В смысле иначе я бы вызвал охрану. В отеле по выходным проводят много свадеб, конференции. Поздно вечером, бывает, встречаешь подвыпивших гостей, которые считают забавным пойти купаться голыми, когда никого вокруг нет. Как-то раз я поймал пару ребят, прятавшихся в душе перед тем, как мы собирались закрыться. Но мы тщательно проверяем, чтобы нигде никого не было. Прошлой ночью ничего такого не происходило. — Можешь показать мне раздевалки? Эшворт не мог представить себе раздевалки и деловую сторону фитнес-клуба. Он знал, что Вера была внутри и нашла там клубную карту жертвы, но ему тоже не повредило бы осмотреться. — Конечно. Мальчик поднялся. Кажется, он был рад движению. Все это время он сидел на стуле, и Эшворт не заметил, насколько он высокий. Стоя он напоминал долговязого подвижного великана. Эшворт пошел за ним в женскую раздевалку. Пахло хлоркой из бассейна и какими-то косметическими средствами. Вдоль одной стены расположились ниши со шкафчиками и деревянными скамейками. Кафельный пол был сухой и чистый. На мгновение Эшворту захотелось вырваться из этой стерильной искусственной атмосферы. Последний раз он дышал свежим воздухом перед тем, как Вера вызвала его с обеда. — Это здесь происходили кражи? — Какие кражи? — Ты что, издеваешься надо мной? — Обычно он следил за собой на работе и вне ее, но что-то в этом парне его бесило. — Я слышал, что из раздевалок пропадали вещи. — А, это. Не уверен, что что-то реально украли. Большинство посетителей — старики. Они забывают, куда что кладут, а потом говорят про кражи. — А как насчет вещей, которые пропадали из комнаты для персонала? Это ты тоже списываешь на старческую деменцию? — Об этом мне неизвестно. — Дэнни прекратил казаться приятным и выглядел как наглый подросток. — Я редко захожу в комнату для персонала. Дерьмовый кофе и дерьмовая компания. Эшворт покачал головой и отпустил его. Он не смог найти криминалиста, который пошел бы с ним искать машину Дженни Листер. Им было чем заняться помимо того, чтобы слоняться с ним по темноте. Надо найти машину и потом позвать криминалистов, чтобы натянули ленту. Небо по-прежнему было безоблачное, и луна подсвечивала клочья тумана над рекой. Перед самим зданием пустовало несколько парковочных мест, а за деревьями ближе к воротам находилась еще одна парковка. Он пошел вдоль рядов машин у отеля, щелкая брелоком от ключей, которые дала ему Вера. Ничего. В кармане куртки у него лежал небольшой фонарик, и он почувствовал глупую гордость от того, что оказался так хорошо подготовлен. На большой парковке было очень темно. Свет от отеля сюда не доходил, а деревья закрывали луну. Он снова пошел вдоль машин, стоявших неровными рядами, нажимая на брелок и думая о том, что Дженни, возможно, сюда подвезли и он напрасно тратит время, но тут раздался щелчок, моргнули фары, и он оказался перед ее авто. «Фольксваген Поло», небольшая, но выпущенная всего год назад. Он посветил фонариком в окна. Сумки не было ни на передних, ни на задних сиденьях, ни на полу, насколько он мог судить. Он вытащил из кармана носовой платок, чтобы открыть багажник. Лучше рассердить криминалистов, чем столкнуться с гневом Веры. Сумки не было. Он не совсем понимал, что это должно означать. Он пошел обратно к отелю, чтобы сообщить криминалистам, какая машина принадлежала Дженни Листер, когда у него зазвонил телефон: жена хотела узнать, намерен ли он работать всю ночь. Только Эшворт заехал на подъездную дорожку своего дома, как телефон снова зазвонил. На этот раз — Вера Стенхоуп. Он снял трубку, не выходя из машины. Сара наверняка услышала, что он на месте. Она не любила, когда он приносил работу домой. — Да? Он надеялся, что голос звучит так же устало, как он себя чувствует. С нее станется отправить его еще куда-нибудь. Она говорила громко. Так и не научилась нормально пользоваться сотовыми, кричала в них. Вера звучала так, будто только что проснулась после долгой ночи, хорошо выспавшись. Так на нее действовали убийства: придавали ей энергии, будоражили ее почти так же, как пенсионеров, которых он опрашивал весь вечер. Как-то раз, выпив слишком много стаканов виски, она сказала, что ради этого и была послана на Землю. — Конни Мастерс, — сказала она. — Это имя тебе о чем-то говорит? Имя было смутно знакомым, но не настолько, чтобы внятно ответить. Он знал, что, как только поговорит с женой и выслушает в подробностях, как прошел ее день, сядет за ноутбук и проведет большую часть ночи в поисках информации для другой женщины его жизни. Глава девятая Конни не смотрела новости по телевизору с того дня, как погиб Элиас. Она постоянно боялась мельком увидеть там себя: бледную и молчаливую на той первой пресс-конференции или сбегающую по ступеням здания суда, под дождем, когда дело было окончено. Она знала, что это далеко не конец. Сейчас она предпочитала смотреть что-нибудь легкое, отвлекающее от забот: документалки о знаменитостях, сюжеты о продаже домов или о переезде на юг. Каждый вечер, когда Элис уже лежала в кровати и спала, Конни наливала себе бокал вина, съедала готовый ужин и погружалась в глупости с экрана. Она пережила еще один день. Элис пережила еще один день. Одно это было достойно празднования. Скука — невысокая цена. Было почти десять часов, когда позвонил ее бывший муж. Ей так редко звонили в последнее время, что звук телефона поверг ее в шок. Она почувствовала, что дрожит. — Да? Раньше ей поступали звонки с угрозами, но потом перестали. Возможно, газетная статья в память об Элиасе снова все всколыхнула. — Это я. Она не ответила, и он добавил: — Фрэнк. Рявкнул так, как будто она глухая или старуха. — Да, — ответила она. — Я поняла. Что тебе нужно? Наверное, звонит насчет каникул Элис. Он говорил о том, чтобы свозить ее в поход по Франции в июне. Конечно, она согласилась, она ведь не могла лишить дочь такого удовольствия. Но все это время в голове маячило недовольство. Совершенно не взрослая зависть. «Почему я тоже не могу поехать?» — Хотел узнать, в курсе ли ты. Насчет Дженни Листер. — А что с ней? Она никогда особенно не любила Дженни. С виду дружелюбная. Поддерживала. Но на самом деле совершенно безжалостная, стальная. Приверженная принципам. — Она умерла. Убита. Первой реакцией Конни — конечно, совершенно ужасной — была мысль о том, что самодовольная Дженни Листер получила по заслугам. Затем она подумала, что это может сильно усложнить жизнь. Что, если всю историю с Элиасом снова поднимут на поверхность? И только потом она ощутила мимолетное чувство вины, потому что в глубине души знала, что Дженни повела себя с ней так же, как и любой начальник на ее месте, и что, будь это дело в руках кого-то другого, все прошло бы точно так же. Фрэнк все еще говорил: — Извини, если побеспокоил. Я подумал, тебе стоит знать. — Да, — ответила она. — Спасибо. Я об этом не слышала. Она положила трубку. Фоном все еще трещал телевизор, и Конни его выключила. До нее донеслись звуки с улицы: ручей, бежавший по гальке на другом конце сада, шорох листьев яблони по окну на втором этаже. И голоса в ее голове. Конни поежилась. Она вдруг почувствовала влагу дома, представила себе, как та сочится сквозь каменный пол, сбегает по беленым стенам, зеленая и склизкая, как камни в ручье. Конни поднялась наверх, стащила покрывало с кровати и спустила его в гостиную, налила себе еще бокал вина — больше, чем позволяла себе обычно. Свернувшись на небольшом диване и подоткнув под себя покрывало, она предалась воспоминаниям о Дженни и Элиасе, горюя по обоим так, как умела. Получалось не очень, но, по крайней мере, она впервые попыталась. Когда начало светать, она все еще сидела на диване, а бутылка вина опустела. Дженни Листер наняла ее на работу. Конни попала в социальную сферу, когда ей было под тридцать, после того как некоторое время, по иронии, проработала в местной газете. Что ее привлекло? То же, что и всех, наверное. Романтическое представление о том, что она сможет что-то изменить в жизни людей. Во время тренинга она представляла себе такую картину семьи, сохранившейся благодаря ее поддержке: мальчик с растрепанными волосами и девочка с большими грустными глазами, забравшаяся к ней на колени, благодарившая ее за помощь маме и папе. Конечно, полный бред, но ей всегда нужно было немного похвалы, чтобы чувствовать себя хорошо. А Дженни на похвалу не скупилась — по крайней мере, вначале. Раз в месяц у них проходила консультация в кабинете Дженни. Настоящий кофе, вкусное печенье — обычно домашнее. Дженни была одной из тех суперженщин, которые пекли по выходным, ходили в театр и читали правильные книги. Такой женщиной, которой, возможно, была новая любовница Фрэнка. И Конни обсуждала с ней все ее дела. Они трудились в команде по защите прав детей — самая волнующая и драматичная область социальной работы. Никаких старушек с недержанием, никаких вонючих мужчин с шизофренией. Дженни руководила усыновлением и устройством детей на воспитание, занималась анализом и обучением потенциальных приемных родителей, но основная работа Конни заключалась в курировании детей из группы риска. Конечно, некоторых из них в итоге усыновляли или отдавали на воспитание, но, пока Дженни болтала с милыми приемными родителями из среднего класса, навещая их в зеленых пригородах, Конни пропадала в самых отвратительных районах на северо-востоке. Сплошное собачье дерьмо и граффити и никаких мальчиков с растрепанными волосами и девочек с грустными глазами. Иногда ей казалось, что Дженни понятия не имеет, каково это. Сначала на этих консультациях Дженни говорила нужные слова: «Похоже, у тебя установились очень хорошие отношения с той мамой, и пойти с ней в группу для новорожденных было отличной идеей». «Ты совершенно права, что настояла на разговоре с классным руководителем». И Конни выходила от нее на подъеме от кофеина и одобрения. Впрочем, потом количество дел Конни увеличилось, визиты в семьи стали обыденностью, клиенты иногда смешивались в голове: Ленни — это та со вшами или из квартиры с ротвейлером на цепи в кухне? Дженни стала все чаще хмуриться, и Конни чувствовала, что переходит в оборону. Она всегда следила за тем, чтобы в записях был порядок, — издержки прошлой профессии. И она умела хорошо рассказывать истории. Но иногда, подходя к квартире с матерью-подростком, съехавшейся с агрессивным мужиком со странным немигающим взглядом, она чувствовала невероятное облегчение, если дверь не открывали. Даже если ей казалось, что она заметила, как в окне спальни мелькнуло женское лицо, она писала в дневнике «Дверь не открыли» и ехала на следующий объект. Платили ей недостаточно, чтобы справляться с таким количеством насилия. В подобных районах даже копы действовали вдвоем. Обнаружив, что она беременна Элис, Конни испытала облегчение. Может, она и забеременела, чтобы был повод отдохнуть от работы? Фрэнк, услышав новости, особой радости не испытал. Она приготовила ему ужин, зажгла свечи, купила цветы, а все, что он смог на это сказать, было: «Не лучший момент, детка». Он только заступил на должность художественного руководителя театра, потерял в деньгах, уволившись из колледжа Ньюкасла. Может, он на тот момент уже начал спать с этой его новой молоденькой подружкой. Может, поэтому ему было так неловко. Она поддержала его в решении уйти из колледжа, несмотря на то что это означало, что ей придется продолжать заниматься социальной работой, хотя ее тошнило каждое утро при мысли о том, как ей нужно будет ехать по текущим делам, видеть жалких матерей и неряшливых отцов. Тогда она поняла, каково ему было заниматься работой, которую он ненавидел. Ей не хватало смелости крикнуть: «А как же я? Куда мне сбежать?» Догадывалась ли она, как близка была к тому, чтобы его потерять? Что еще одна просьба — и он отправится в объятия тощей дизайнерши, работой которой восхищался? Но беременность, по крайней мере, означала, что она сможет уйти в декрет, передохнуть. На время задвинуть панику. Привести жизнь в порядок, купить коляску и разложить ползунки на белом крашеном сундуке. Фрэнк чувствовал себя обязанным ее баловать, привязался, сам того не желая, к малышу, толкавшемуся внутри ее живота. Когда Конни вернулась на работу, Дженни отнеслась к ней с заботой. Восторгалась фотографиями Элис. «Ты уверена, что хочешь этим заниматься? Для многих молодых мам такая работа оказывается слишком напряженной, принимают ее слишком близко к сердцу. В нашей профессии есть и другие направления. Они приносят столько же удовлетворения, но при этом не такие сложные». Старушки с недержанием. Уход. Конни отказалась от предложенных вариантов побега. Почему? Из гордости, а также потому, что альтернатива была бы еще хуже. Потому что считала, что материнство чему-то ее научило, подарило ей эмпатию, которой раньше не хватало. Она объяснила все это Дженни, сбивчиво и запинаясь, и была вознаграждена широкой улыбкой. «Ну хорошо. Тогда за работу». И на следующей неделе Конни познакомилась с мамой Элиаса. Мэтти была хрупкой и поломанной. Большую часть жизни она провела под опекой, после того как ее мать-одиночка, студентка, от нее отказалась. Она переходила от одних опекунов к другим, почему-то никто так и не удочерил ее. Казалось, все неудачи с поиском приемной семьи не на ее совести — она во всем была податливой, стремилась угодить. В шестнадцать ей нашли квартиру. Не в каком-нибудь жутком муниципальном районе, а в небольшом новом жилищном кооперативе. Все благодаря святой Дженни, которая с самого начала боролась за Мэтти. В семнадцать лет девушка обнаружила, что беременна. Когда Конни впервые с ней встретилась, Элиасу было шесть. Обворожительный ребенок. Явно смешанных кровей. Кофейного цвета кожа, черные волосы. Не растрепанные, но очень кудрявые. Это был ребенок из студенческих фантазий Конни, ребенок, которого она спасет, чьей спасительницей она станет. Отец мальчика в истории не фигурировал. Пока ребенок был маленьким, Мэтти справлялась без поддержки соцработников. Она отводила малыша в ясли рядом с домом, регулярно посещала с ним врачей. Судя по всему, она была гиперопекающей матерью, если не невротичной. По сравнению с безответственными несовершеннолетними матерями-наркоманками, с которыми часто приходилось работать медикам, с ней иметь дело было легко и даже приятно. Не великого ума девушка, говорили они, но заботливая мать.