– Аид? Мысленно встрепенувшись, я все равно не могу отвести от нее взгляд. – Ты прекрасно выглядишь. Она осматривает свой наряд и проводит ладонями по бедрам. – С этим платьем Джульетта превзошла саму себя. Оно обманчиво простое, но крой и ткань просто непревзойденные. Я осторожно снимаю щенков со своих коленей и встаю на ноги. – На ком-то другом оно бы не выглядело так восхитительно. – А теперь ты дразнишь меня. – Но она улыбается, точно ее радуют мои комплименты. Мне приходится сдержать порыв и не давать обещания, что буду каждый день делать ей комплименты, раз от них ее лицо приобретает такое выражение. Заметила ли она, как неспешно расслабилась и раскрылась за последние несколько недель? Я заметил. Она перестала тщательно следить за своими словами, перестала воспринимать каждый разговор как поле битвы, из которой может не выбраться. Еще одно явное свидетельство ее доверия. Того, что она чувствует себя в безопасности. Персефона кивком головы указывает на щенят, выражение ее лица становится снисходительным. – Ты уже думал, как назовешь их? – Собака. – Я говорю не всерьез. А только чтобы увидеть, как она закатывает глаза. Персефона не разочаровывает. – Аид, у тебя три собаки. Нельзя называть их всех «собакой». Им нужны клички. – Цербер. – Я указываю на самого крупного из трех щенков, который даже в этом возрасте уже вожак. – Этого зовут Цербер. – Мне нравится, – улыбается она. – Теперь двух оставшихся. – Я хочу, чтобы ты дала им имена. Она хмурит брови, и впервые с момента, как она зашла в комнату, вид у нее становится нерешительным. – Не думаю, что это хорошая идея. – Потому что она уйдет. Чутье подсказывает мне отступить, защитить себя, но близость момента разлуки делает меня безрассудным. – Персефона? – Да? – Неужели я слышу надежду в ее голосе? Боюсь предполагать. Я бы мог сейчас сказать ей множество вещей и хочу это сделать. Проведя с ней последние несколько недель, я стал так счастлив, как не был еще никогда на моей памяти. Она то бросает мне вызов, то восхищает. Мне кажется, что даже спустя десятилетия, она сумеет меня удивить. Внезапно я испытываю отчаянное желание, чтобы эта зима никогда не заканчивалась, весна не наступала, а мы с ней остались здесь навечно. Но нет никакой вечности. Не для нас. Шагнув к ней, я беру ее лицо в ладони. – Если бы мы были другими людьми в других обстоятельствах, я бы встал на колени и умолял бы тебя остаться, когда закончится зима. Я бы перевернул небо, землю и саму преисподнюю, лишь бы ты была со мной. Она смотрит на меня своими карими глазами и облизывает губы. – Если бы… – Ее голос звучит так нерешительно, что мне хочется заключить ее в объятья, но в то же время я не хочу даже пошевелиться из страха, что она так и не закончит фразу. Но она не заставляет меня долго ждать. – Если бы мы были другими людьми, тебе бы не пришлось умолять. Я бы обосновалась в этом доме, и только катастрофа заставила бы меня уйти. Если бы. Ключевое слово, жизненно важное слово, которое запросто могло бы обернуться стометровой стеной между нами и будущим, которого мне хватает глупости желать. – Но мы не другие люди. Ее глаза начинают блестеть. – Да. Мы не другие люди. Все мое тело наливается тяжестью, как только правда пробирает меня до нутра. Я люблю эту женщину. Мне приходится собраться с духом, чтобы не следовать своим словам. Не встать перед ней на колени, умоляя остаться. Выкидывать такой номер нечестно по отношению к ней. Я не хочу быть очередным надзирателем, которым она со временем начнет пренебрегать. Персефона хочет стать свободной и сможет достичь этого, только покинув Олимп. Я не могу допустить, чтобы из-за меня она не осуществила свой план. Отказываюсь быть помехой. Голос звучит хрипло, когда я наконец произношу слова. Не те, что заставят ее остаться со мной. Быть может, я люблю ее – черт, от одной этой мысли голова идет кругом – но если признаюсь ей в этом, все изменится. Я не устрою ей такую ловушку. – Оставь мне частичку себя, маленькая сирена. Дай щенкам клички. Она поджимает губы и в конце концов кивает. – Хорошо. – Персефона отступает назад, и я отпускаю ее. Смотрю, как она наклоняется приласкать щенков, которые пытаются вскарабкаться по ее ногам. – Этого будут звать Харибда. – Харибда? Она пропускает мой вопрос мимо ушей. – А эта малышка будет Сциллой. Я моргаю. – Эти имена просто… нечто. – Правда ведь? – она отвечает озорной улыбкой. – Такими они и вырастут, я уверена. В комнату врывается Джорджи и, взглянув на нас, упирает руки в бока. – Почему вы все еще здесь? – Придумываем щенкам клички, – непринужденно говорит Персефона. – Знакомьтесь с Цербером, Харибдой и Сциллой. Джорджи кивает, словно это совершенно нормальные, предсказуемые имена. – Хорошие, сильные клички для хороших, сильных собак. А теперь проваливайте отсюда и дайте мне с ними поиграть. – Едва увидев, как мы заходим в дом, она заявила, что щенки – внуки, которых у нее никогда не будет. Что-то мне подсказывает, что в будущем мне еще придется побороться с ней за возможность провести время со щенками, но мы что-нибудь придумаем. Я протягиваю Персефоне руку, и она подает мне ладонь, грациозно и царственно, как королева, которой я ее только что назвал. Пока мы идем по коридорам к комнате в подвале, я позволяю себе представить, каково было бы, не будь мы ограничены во времени. Если бы она правила вместе со мной, как темная королева при короле нижнего города. Я бы не позволил ей бесконечно оставаться в тени. Старался бы дать ей каждую крупицу света и счастья, что смог бы найти. Но этому не суждено случиться. Я смотрю вперед и останавливаюсь перед дверью. – Ты знаешь, как все устроено. Если передумаешь или захочешь прекратить, скажи мне, и все закончится. Она отвечает едва заметной улыбкой. – Я знаю. – На миг становится взволнованной, но почти сразу же это прячет. – Я готова. – Не страшно, если это не так. Персефона открывает рот, будто передумывает. – Я нервничаю сильнее, чем ожидала. В прошлый раз мы занимались сексом в тени, и, хотя, люди смотрели, ощущения были другими. Когда я думаю об этой фантазии, она кажется мне возбуждающей и реальной, но оттого, что все произойдет на самом деле, мне немного… страшно. Я всматриваюсь в ее лицо. Не могу понять, то ли вижу приятное волнение, то ли она начинает жалеть, что попросила об этом. – Ты не обязана это делать. – Я знаю. – В ее голосе вновь слышится уверенность. – Знаю, что с тобой я не обязана делать то, что не хочу. – Персефона делает глубокий вдох и расправляет плечи. – Может быть, мы сможем действовать по обстоятельствам? – Так и сделаем. – Сам не знаю, что сейчас чувствую. Я не против секса на публике. При правильных участниках и понятных ожиданиях он может быть чертовски жарким. Когда Персефона наконец-то призналась, что хочет именно этого, я был возбужден не меньше нее. Но в ту ночь я не испытывал таких острых чувств. Я знал, что она была мне небезразлична, но вот любовь? Я не испытывал ее на протяжении тридцати трех лет, а потому почти убедил себя, что вообще на нее не способен. Судя по всему, эта женщина сделала меня лжецом. Мы идем дальше и, войдя в двери, оказываемся в комнате. Я разослал приглашения только утром, но помещение переполнено. Возможно, они пришли поразвлечься, но на самом деле заявились посмотреть еще одно представление со мной и любимицей светского общества, которую я украл у Зевса из-под носа. Однако, будь это правдой, тогда я смог бы оставить ее здесь. Я беру ее за руку, и мы начинаем пробираться через комнату. Единственный путь к трону ведет нас через ряды кресел и диванов. Так специально было задумано, чтобы все могли смотреть на меня, как на тигра в зоопарке. Находились достаточно близко, чтобы прикоснуться, но они знают, что не стоит даже пытаться. Пока мы идем через комнату, я замечаю несколько знакомых лиц. Эрос снова здесь, сидит, опустив одну руку мужчине, а вторую женщине на плечо. Одаривает меня высокомерной улыбкой, когда мы проходим мимо. Похоже, в кои-то веки никто не начал вечеринку без нас. Все ждут начала шоу. С каждым шагом поступь Персефоны становится все более неестественной. Оглянувшись, я вижу, что взгляд ее карих глаз стал безжизненным, хотя лучезарная улыбка не сходит с лица. Опять маска. Черт. Мой трон, как всегда, пуст. Опустившись на него, я усаживаю Персефону на колени. Она так напряжена, что дрожит, и это лишь подтверждает мои подозрения. Я подтягиваю ее ноги выше и перекидываю через свои, укрывая ее собственным телом, насколько это возможно. – Сделай медленный вдох, Персефона. – Пытаюсь. – Ее голос звучит так, будто она захлебывается. Не от желания. Не от предвкушения. А от страха. Взяв за подбородок, я приподнимаю ее лицо, чтобы она посмотрела мне в глаза.