– Посчитай! Я начал думать, от чего можно избавиться. Ну, посмотрим, что он там насчитает. Четыре рубля, объявил трактирный служака, который явно живет с чаевых. Сам внимательно смотрит за моей реакцией – убегу или нет. Наш затрапезный вид, видимо, внушал ему подозрения. Я порадовался в душе доступности суммы. Изгнания удалось избежать. – Тебя как звать-то? Половой слегка ошалел. Ему на внешний вид можно дать лет тридцать-тридцать пять, видал виды, и на службе, явно, не первый год. И, похоже, впервые кто-то из посетителей поинтересовался его именем. – Олег – еле слышно. – А отчество? Ощущение было, видимо, умопомрачительное. Его аж качнуло, и он ухватился за край стола. – Акимович. Я вынул из кошеля рубль. – Это за еду задаток. А дети у тебя есть? Трактирный старослужащий был потрясен. Даже хозяин харчевни никогда этим не интересовался. – Трое: два мальчика и девочка. – А вот это, Олег, им на подарки. Я выдал еще полтинник. Он пытался что-то возразить. – А тебе – после окончания еды. И моего таланта – добавил про себя. Половой поскакал на кухню, как молодой олень. К нам, вначале, он брел, как старый лось. Ну ладно, полно других забот. – Я, ребята, хочу снять часть дома с другом. Хозяйка пусть тоже живет. Но родственники, многочисленные друзья, брехливая собака – нежелательны. Владетельница лучше пожилая. Длинный Егор тут же среагировал. – Я у такой старушки живу. Вчера, когда дрова колол, она попросила найти еще парочку жильцов. – Надо поглядеть на дом, – заметил я. – Он замечательный: и просторный, и крепкий. Муж плотник был. В годах тоже, но крепкий. Этой зимой от простуды помер. – Бабушка-то не жадная? – Она без мужа обнищала совсем. Мы с ней вчера последнюю краюху хлеба доели. Сегодня голодная сидит. На огороде пока только лук да укроп выросли. Хозяйка говорит, пусть хоть на хлебушек за проживание расщедрятся. Тут Олег принес гуся. – Послушай, – решил я, – очень быстро принеси курицу, каравай хлеба. Что еще? Егорка потупился. – Так мечтали вчера о пироге с рыбой! – Есть? – Найдем для хорошего человека. – Курицу заверни получше, нам на вынос. – Постараюсь. – Неси. Вопрос о моей платежеспособности больше не стоял. Флейтиста пробило на слезу. – Отработаю, отслужу. Что хотите… – До старушки далеко? – Я махом! – Не торопись. Мы тут изрядно посидим. Бабульке скажешь, что харчи сам за сегодня заработал. Его возражения типа – это же вы, я пресек. – Ей будет приятно, а мне все равно. Там решишь: вернуться к нам или до завтра. – Повернулся к ребятам, – Знаете, как его найти? Они задвигались, зашумели. – У нас есть место встречи, найдемся… Акимович принес все, что требовалось. Курица была тщательно завернута и пирог с караваем тоже. Да, для хорошего человека, все отыщется и все переделается. Я этого навидался в свое время. Но у Егорки-то сегодня и сумки нет, свирель свою в руках вертит, думает – как все ухватить. Поможем. Я взял в руки свою сумку, широко ее раскрыл, скомандовал: клади сюда еду! Молодой растерялся: как же, надо же пораньше… Дурень этот, видимо, полагает, что старший припрет бабке жранину поздно или завтра. И эх! Ласково объяснил, что положим бабушке кушать, флейточку сверху, чтобы не изломать, и побежит он сам, немедленно и очень быстро – кормить старушку. Окрыленный Егорушка быстренько уложился, подхватился и унесся. Половой уже наносил еды и ждет указаний или дальнейшего улучшения своего финансового положения. Ну, пусть подождет, денег пока нет и неизвестно, когда будут. – Акимович, мы поедим, нас не тревожь. Надо будет, позовем. – А вот… – Ничего пока не надо. И мы набросились на гуся. После первых укусов его ноги я понял, что упущено. Водка! Мы же должны отпраздновать покупку домры. Сказал об этом музыкантам. Они одобрили, налили себе пива. Я от пенной радости отказался – не люблю. Плеснул себе водки. Вздрогнули. Вот тут уже заели основательно. Помня о том, что между первой и второй перерывчик небольшой (мудрость алкоголиков), шмякнул вторую. Похорошело. Как иностранцы, пить по двадцать граммов в час, русский не будет. Нашему главное – не опиваться. Если ты пьешь больше меры: роняешь морду в салат, не можешь идти, говорить, делаешься буйным, опохмеляешься, на другой день тянет выпить – все, приехали. Это может длиться долго. Смешно глядится в театре и кино, звучит в анекдотах, читается в книгах – а на самом деле это надвигающийся ужас. Ты умный, успешный, удачливый человек, лишаешься в жизни всего: с работы тебя вынуждены выгнать, жена рано или поздно, намучавшись, уходит, дети ненавидят. Поэтому как увидел первые опасные признаки – больше в рот алкоголь не бери. Иллюзиями себя не тешь. Да я волевой, брошу в любой момент – это фикция, на ней сгорели миллионы мужчин и женщин. Это ты сейчас все можешь. А втянулся в каждодневную пьянку – воля твоя слабеет, за стакан водки продашь и мать, и жену. Да, об этом много говорят и пишут, но миллионы из года в год попадают в этот капкан. Сейчас и мне пора сделать паузу. Я взял домру в руки и начал играть разные мелодии своего времени. Кабак заинтересовался. – А ты петь-то можешь? Хотелось ответить: с трудом и матом. Но не время. – А о чем петь? – О любви! – и последовал жеребячий хохот. – О вашей между собой? То-то я вижу, как он тебя обнимает и целует… – Ты что хочешь сказать, гад? – Ну, что я вас любить не буду. Тут пошел хохот всей харчевни. Двое с красными рожами подлетели к нашему столу. Да мы тебя сейчас… Я не боялся. Их двое, нас пятеро. Сейчас они проорутся, пошумят и уйдут. Но все решилось иначе. Уверенный хриплый голос сзади решил поучаствоват в этом празднике жизни. – Что-то вы сегодня наглые… Зажились, видно на белом-то свете! Сзади, за трактирными грубиянами, стояли, подбоченясь, три добрых молодца с саблями на боку, похоже привычные к бою. Лица, продубленные, ветром и дождем, уверенные. Ощущение, что нужно будет – и против десятка встанут. Торговцы их знали. Они торопливо сорвали шапки и кланяясь забормотали: – Мы не хотели…мы все поняли… – Пошли вон, – сказал, как плюнул, боец. Наглецы махом унеслись из кабака прочь. Я встал побеседовать с уважаемыми людьми. Они крепко пожали мне руку. – Этих гнид мы давно знаем. Приказчиками у купца Скорина служат. На ушкуи часто берем у них крупу, муку. Уж не знают, как нас лизануть. Ну да ладно. Мы к тебе по делу. Вы ведь скоморохи? – Ну, да. Обычно нас шестеро, сейчас один отошел. Спеть что-то надо? – Мы ушкуйники. Парень у нас молодой, атаман ватаги. Вон сидит. Печалится он последнее время. Полюбил девицу, купеческую дочь. И потерял покой. Обычно пьет по чуть-чуть или вовсе не употребляет, ну не любитель. А сегодня одну за одной, одну за одной…, почти не закусывает. И печальный, будто умер кто. – Не любит его девушка? – вникал я дальше. – А вот это выяснить Матвею не удалось. В дом к ней его не пускают, волкодавов спускают. Отец говорить не хочет. Ходит она только в церковь. Рядом бабка, злая, как черт. Матвей пытался поговорить, старуха-приживалка огрела его палкой, с которой ходит. А мать в другую церковь отец водит. – А я чем могу помочь? – Ну, присядь к нему, отвлеки чем-нибудь, спой песенку. С нами он говорить не хочет. Денег мы дадим. – Сейчас, только подумаю. В раздумьях прошло минуты две.