– Это нетрудно. Можем хоть сегодня начать. Ну уж дудки! Нынче никакой тренировки не получится: он будет петь дифирамбы Елене до ночи, постоянно отвлекаясь. И уйти уже будет неудобно, обидится. Поэтому пусть бежит к своим друзьям и изливается им. – Сегодня никак не получится – тебе нужно добыть деревянные мечи и хорошо бы плохонькую кольчугу. – На тебе же есть уже. В запас, что ли? – Нет, это чтобы показать действие самострела. И мне нужно за арбалетом зайти. А перед этим браться за переезд к бабушке Аграфене, у которой снял комнату вчера. Еще нужно дождаться земляка, с которым вместе решили на новом месте пожить. – Поискать его нельзя? – Где он бегает по нашим делам, неизвестно. – Да, это может затянуться… И у кого из наших лежат деревяшки, знаю. А вот кольчугу нужно будет где-то поискать…, – тут новгородский орел задумался не на шутку. Я прервал его размышления. – Лучше скажи: ты что делаешь завтра? – С утра иду в церковь, еще кое-куда надо сбегать, накопились последнее время дела. Да, последнее время, он явно был не делец. – Ну давай после обеда здесь встретимся. – Давай. Мы пожали друг другу руки. – Слушай, – припомнил ушкуйник, – а вот песню, что ты пел вчера первой, можешь сейчас исполнить? Как-то тронула меня. Я заплачу. – Денег с тебя не возьму. Написана на английском. – Ты и там жил? – Нет, слышал как-то давно, еще подростком. Взял в руки домру и запел опять по-русски, а потом на языке оригинала. Корчма стихла. Олег втихую опять стал держаться поближе. Кажется, пробрало всех песней из очень далекого будущего. Двое чисто выбритых подошли, поздоровались, попросили записать им песню. Иностранный акцент резал ухо. Выяснилось – английские купцы, пришли за медом, ворванью и пушниной. Предупредил сразу: даром ничего делать не буду. Они тут же спросили у неласкового аборигена – сколько возьмешь? Решив не баловать иноземцев, зарядил три рубля. Британцев недолюбливаю за Крымскую войну, главный итог которой – уцелевший Лев Толстой, наш национальный духовный символ. Тертые жизнью иностранцы пытались жаловаться на бедность и торговаться, но были решительно пресечены. Я подозвал Кузьмича и спросил расчет, показывая непреклонную русскую решительность и полное отсутствие национальной доверчивости. Помявшись, англичане вынули деньги. – Записать могу только по-нашему. Вашего языка не знаю. – Как же ты поешь? – Запомнил с голоса английского певца, он приезжал к нам. Подумалось – только это было так давно… – Запишем сами. Рванули у нас остатки бересты, видимо решив, что с паршивой овцы хоть шерсти клок, сели писать. Диктуя заметил, что один пишет английскими буквами, а другой непонятными кривульками. Решив проявить бдительность сталинской поры, начал допрос. – А это что за буквы? Мы так не договаривались! Чужеземцы, чувствуя нехорошее обострение отношений, пахнущее новыми финансовыми вливаниями, быстренько объяснили, что так рисуют музыку. Международный конфликт был исчерпан. Оживившийся в преддверии доброй драки Смелый, опять начал обдумывать свои юношеские дела. Закончили и разбежались. Глава 5 Я подался на постоялый двор. Фрол сидел с приятной женщиной, весело проводя время за бутылкой вина, закусывая лесными орешками и пряниками. – А я уж думал куда компаньон делся, не случилось ли чего! Гляжу – нужный музыкальный инструмент купил? Садись, обмоем. Не стал жеманиться, присел, промочил горло славным винишком. Купец представил подругу: Екатерина. Она ласково улыбнулась. – Можно Катюша. Обрадовавшись интересному совпадению, негромко запел песню с таким же именем сталинской поры. Женщина ойкнула, прижала ладошки к загоревшимся щекам. Кузьмич, разливая остатки винца, загомонил. – Вот спасибо, уважил! Я с ее мужем лет пять на базаре рядом стоял, подружились. Дома у них бывал, иногда обедал. А в прошлом году он пошел за товаром в Устюг и не вернулся вместе с судном. Вышел сегодня на торг, с Гостомыслом пообщаться, а вместо него – Катя стоит. Торговлишку бросили, пошли без гомона посидеть, а тут и ты подошел. Рассказал ей о своих печальных делах, Катюша о муже. Так и сидим. У нее от Гостомысла остались дом, лавка, двенадцатилетняя дочка Берислава. А с товаром туго, приходится тут брать, прибыль невелика. – А ты нам место на рынке купил? – Пока денег только на ходку и хватит. Ладья и что продать, все есть. Я мгновенно припомнил ловкость купчины к работе за прилавком и предложил. – А давай первый товар Екатерине подвезешь? Женщина с надеждой глядела на него, видимо, не хуже меня понимая, что этого твердолоба подбить на что-то новое – нелегко. Фрол задумался, потом выдавил: – Это, тут думать надо… Пока вина бы взять… Мы с Катей как-то враз поняли, что он пока бродит, ничего путного не выдумает, а вот дрянь какую-нибудь – пожалуйста. Я убежал, а она осталась его обрабатывать. Спустился в харчевню, взял еды, выпить и вернулся. Не торопился, понимая, что купец при мне будет усиленно ерепениться. Погуляв, пришел. Фрол уже глядел орлом. На меня не глядя, зарычал: – Я уже все решил! Привезу – свалю все Катеньке и снова уйду за товаром. Денег она за это время спроворит. Мне подумалось: ай да баба, ай да молодец! Рассказал про свои похождения. Историю в церкви пока утаил. А то дойдет до родителей Елены раньше времени, опять будут ненужные трудности. Рассказал про домик Аграфены. – Вот и молодец, а я уж было завтра хотел бегать. Сегодня же и перетащимся. Сидели, беседовали. Потом решили, что пора идти. Фрол тепло простился с купчихой, и мы пошли. Прибыли на постой. Торгаш остался на улице с хозяйкой, обсуждать условия аренды. Я понес вещи в дом. Немножко повалявшись, тоже пошел на улицу. Оглядевши окрестности, взялся колоть чурбачки. Оказывается, бревна купил Егор на все заработанные деньги. Теперь до зимы для печки хватит. Мы с Фролом переглянулись: заработаем, обеспечим. Кузьмич добавил: – Нужно прикупить крупы всякой несколько мешков, соли в запас. Вдруг осада вражеская, наголодаешься. Хоть и близко соль, а обложит враг, взвоешь. Егорка заныл. – Это расходы большие, пока заработаю… Рыжебородый его метания пресек, объяснив, что втроем тут теперь квартируем. Потом пошли глядеть погреб. Он оказался довольно-таки большим и сухим. Хозяйка объяснила, что набить льдом было в эту зиму некому: хозяин поболел и умер, жила одна, впроголодь. Фрол огляделся, при свете последней свечки в доме, и мы полезли наверх на переговоры со старушкой. Выяснилось, что в дом кое-что нужно: свечи, горшки, побившиеся без хозяина, иголки и нитки. Других денег она с нас брать и не планировала, только на еду. Кузьмич этот альтруизм, бессеребренье пресек в корне и решил выдавать по полтиннику в месяц. Как она не отказывалась, вопрос был решен. После наказали нас утром будить только при пожаре, и разошлись по комнатам. На следующий день мы с ушкуйником встретились у корчмы. Оба были сытые, поэтому пошли сразу за город, где можно было тренироваться спокойно. Я нес арбалет, Матвей две хорошо обструганные деревяшки и пробитую в двух местах кольчугу, на поясе обычная его сабля. По дороге он рассказывал про то, как с утра прыгал возле церкви. Елена не заставила себя долго ждать. Увидев его, прибавила шагу и налетела как ураган. Сразу обхватила двумя руками, стиснула. Затем отвела за церковь. Старуху отослала на службу. Ее невнятные и негромкие речи пресекла жестким: Бог простит! Бабка, до выхода народа, больше не мешалась. А они стояли, говорили и миловались. Видимо, обнимались и целовались. Она говорила, как вдруг вчера сильно полюбила, он пел похожие песни. Рассказала, что вчера горевать, даже для вида, не могла. Летала как на крыльях. Радость и счастье переполняли ее, душа пела. Такого веселья у девушки не было никогда. – А нищие? – Они туда и не заходят. Потом Матвей проводил любимую до дому. Елена рассказывала про свою ранее не интересную жизнь, о глуповатых подругах, трогала саблю. Бабушенция молча плелась сзади. В общем, встреча пролетела незаметно. – И, видимо, ты был прав. Теперь ее силой тащить не надо, пойдет куда надо со мной. О главном плюсе, я даже и не взялся с ним рассуждать, молод еще. Девушка идет замуж не потому, что подруги выходят, а она отстает, не из-за любопытства: а что, а как… Хочет замуж по сильной любви. Усиливает эффект необходимость таиться, обманывать родителей. Поговорить обо всем можно только с ним, с желанным. У девицы с бедным жизненным опытом это обостряет чувство многократно. – А что твои друзья ушкуйники? – Радуются, что отошел от уныния. Скоро в поход идти, сидим из-за того, что у Авдея в ушкуе нелады. И вдруг я – из-за какой-то там купеческой дочки так сник! Хотели уж тащить меня к ведунам. Но тут вдруг господь послал певца. Теперь и я заинтересовался. – А что за люди ведуны? – Они видят болезнь и лечат, не прикасаясь к больному. – А как это? – Как это у них обычно делается. Посмотрят, поводят руками – и готово.