– Меня он биться учил, навидался его навыков. Теперь никого не боюсь. Как-то на нас с ним разбойники на дороге напали кучей. Он живых, как обычно, не оставил, а я приобрел саблю из дамасской стали. Мордастый, почему-то шепотом, сказал: – Мы же не знали, обмишурились. – Вы на последнем вече были? – спросил я. – А как же! Редко кто пропускает, обычно все ходят. Судя по понурому искалеченному парню рядом, он как раз эта редкость и есть. – Значит, меня должны помнить. Они неуверенно стали вглядываться. – Что-то не припоминаем… А что ты там делал? Дрался что ль за кого? Или выступал? – Выступил не на шутку! – рявкнул я самым низким и грубым басом. Тут же запел высочайшим голосом, похожим на мальчишеский: Дева Мария… Караульщики ахнули, и бросились меня обнимать. Враз узнали, подумалось мне. – Мы оба на твою церковь денег дали! – Скоро она вашей будет. Отстроим стены, поставим купол, и доски отсюда на пол и скамьи пойдут. – Караулить будем, как свое! И сменным накажем приглядывать особо внимательно! Выскочивший на шум Матвей озирался, не силах ничего понять – от его пилорамы до Новгорода ох и далеко, вечевой шум не расслышишь, новости не доходят. Ермолай удивлялся необычным переменам моего голоса. Чтобы не объясняться, запел «Аве Мария» на музыку Шуберта и стихи кирпичника Ярослава. Начиналось, правда, все на стихи шотландца Вальтера Скотта – это была третья песня Эллен. Через несколько лет австриец Франц Шуберт написал, для того, чтобы стать известным за границей, на это произведение музыку. И эта песня стала, благодаря исполнению юного итальянца Робертино Лоретти, самой известной мелодией этого композитора. Мне, конечно, до красоты великолепного голоса 20 века не дотянуть, но я тоже старался спеть эту теперь русскую молитву от всей верующей души. Закончил. Слушатели какое-то время постояли в оцепенении, а потом взрыв эмоций! Буря чувств! Слава Богу, получилось. А то была после вече гаденькая мыслишка, что новгородцы больше перед князем рисуются, чем радуются молению Богоматери. Ан нет. И Мстислав далеко, а реакция та же. Однако очень хотелось попасть к любимой жене и чего-нибудь съесть. А по пути заскочить к Антону, договориться насчет шуб. Спросил Матвея: – Елене заячья шубенка не нужна? – Ей батя соболиную справил. Ну и ладно. Предложил оставить Зорьку для доставки Ермолая домой. Молодые предпочли идти пешком, не торопясь. Поскакал к Антошке. Возле его двери в окне мерцал огонек. Остальная родня, видимо, уже умостилась почивать – дом стоял темен. Ночь подкралась незаметно. Постучал сразу в окошко. Никакого стука не получилось. Вместо стекла был натянут бычий пузырь – бедновато живут. Пощупал дверь. Может кожемяки чью-нибудь здоровенную шкуру натянули? Слава богу – тут дерево. Вежливенько потарабанил. Через короткое время начала кричать злобная Анна. – Кого тут еще на ночь глядя черт принес? – Черт принес хозяина! Не выйдет Антоха немедленно, может считать себя уволенным – громко обозначил я свою позицию. Бабенку лучше сразу унять. А то ишь распоясалась! Тихонько ойкнули внутри. Антошка у меня на службе получает немало. Потеряешь такую работу, умаешься опять жить впроголодь. Подкаблучник вылетел из избы сразу же, тускленькая свеча в правой руке. – Хозяин, что случилось? На коляску жалоба? – подобострастно забасил он. – Ты не воруешь ли там? – зарычал я, вспомнив успехи другого своего приказчика – Алексея, показанные им на ниве торговли досками. – С ушкуйниками приду, просто посажу на кол! Этого Антон совсем не боялся. Кареты делали другие, и в их качестве он не был убежден. А это была его епархия, и тут бывший скорняк чувствовал себя совершенно уверенно. Бас зазвучал голосом несправедливо обвиненного в нечестности и краже человека. – Не воровал, и не буду! За каждую доверенную медную копейку отчитаюсь! Стало легко на душе. Давно уже вижу, когда мне лгут. Меня не обманешь. В речах Антона вранья не было ни крупицы. Честный парень, вот и все. – Извини, погорячился. Выявил, что там, где ты доски брал, приказчик сильно проворовался. – И сразу… на кол? – Да нет. Побили, отобрали деньги и выгнали с работы. А предложения были интересные… С горячим сердцем и в твой дом пришел. Анна еще закричала, и я рыкнул. А тревожу так поздно, мне помощь нужна. – Да я для тебя, что хочешь сделаю! Такое дело мне придумал! Денег дал больше, чем братья. Заботишься, как отец родной! А ведь почти и не знаешь меня. Неграмотного взял. Все, что нужно, переделаю. И опять – ни слова лжи. Пора за дело. – Антон, ты пару женских шуб можешь пошить? – Легко. Показывай шкуры. Темень уже была изрядная. Свечка еле светит. Чего он тут увидит? Надо, наверное, мех в дом тащить, а утром будет мудренее, как говорится в русских сказках. – Отвязывать с лошади надо, – сообщил я парню. Он, почти не глядя потер пальцами свободной руки отворот шкурки. – Заяц местный. Забит недавно. Шкура выделана очень плохо, кем-то очень неловким в скорняжном деле – сообщил Антон голосом профессионального оценщика – мастера своего дела, знающего о предмете исследования все, что нужно. – Зверек уже взрослый, еще не линял. На нем дыры есть? Эксперт может думает, что над подсыхающей шкуркой уже успела позабавиться затаившаяся возле пилорамы моль? Или что она обгрызла безответное травоядное в глухой чащобе еще полное сил и рвения подхарчиться слегка уже жухлой травкой? Или не наелся ли зверь чего-нибудь ядовитого, ухудшающего качество меха? Слаб я в этой зоологии. И энтомологии ухватил совсем чуть-чуть, из прочитанных в детстве книжек. Из бабочек помню только вьющихся возле дома крапивницу да лимонницу. Какого-нибудь махаона и не видал сроду. О! Есть ведь еще и невиданный мною ночной бражник! Может это какая-нибудь зловещая древнерусская моль, которая бражничает после победы над очередным проеденным зайцем? Ничего не знаю! А ушлые предки ценную бабочку извели вместе с жутковатым коркодилом? Или сама усохла от поганой экологии 20 века от здоровенного насекомого до мелкой домашней моли? Кругом сомнения и догадки… И до всезнайки Интернета еще почти тысяча лет. Решив отмазаться от сомнительной темы, начал вилять. – Да я этих зайцев и не видал вовсе, привязали к Зорьке уже в тюках… – Как был добыт зверек? – пытал меня дальше дошлый эксперт, обучавшийся своему ремеслу с детства – драли собаки? Попали стрелой? – Да силками изловили. – Значит дыр на шкурах нет. На крупных баб нужно будет пошить? – Вот такого роста, этакой ширины, – эротично показывая руками, начал было я голосом сильно охочего до женщин стареющего ловеласа, но был безжалостно пресечен молодым приказчиком. – Гораздо больше моей жены? – Это нет. Чуть выше одна, чуть ниже другая, талии на разной высоте, ширина плеч… Он отмахнулся рукой от ненужных подробностей. – Карлицы или высоченные есть? Толстухи и иссохшие, как щепки? – Обычные женщины. – Сошью. Когда нужно сделать? – Не торопись, до зимы еще далеко. А что, шкурки такие же жесткие и кособокие останутся? – Подольше отмочим, хорошенько растянем, станут отличные. Очень тяжело заниматься с такими, что также толком не выделаны, брошены в сундуках на несколько лет. Вот с теми морока! Иной раз бьешься, бьешься, плюнешь и выкинешь. А эти еще заструятся! Правда, ненадолго. Не ноский очень мех, самый слабый из всех. Которые из воды звери, у тех ужасно прочный мех. Выдру и не выносишь. – А соболь как? – вспомнил я дар Лениного папаши. – Почти как выдра. Купчина богат! И единственную дочку, шмыгнувшую без родительского благословения с бандитом-ушкуйником, видимо, сильно любит. Вдобавок, разбойник остепенился, приобрел лесопилку, занимается приличным делом. В чужие края бегать убивать, слава богу, перестал. И внуки уже на подходе. Чего еще желать немолодому уже человеку? – Не знаю, хватит ли шкур, прикинуть надо. – Если из этих сшить не удастся, купишь на рынке нужное число шкурок. Они, поди, недорогие? – В цену грязи.