– Моя королева, все это делается для того, чтобы конунг остался жив после вчерашнего несчастья. Или ты хочешь остаться вдовой из-за его жалобы? – спросил я тоже по-шведски. – А зачем эти вонючие смерды? – растерянно спросила Кристина. – Эти особо преданные своему королю люди посажены так близко, чтобы удержать его от попыток встать. Любая попытка – и швы, положенные мной и боярином ночью, разойдутся. – А что же делать? – Прикажи своей женщине, чтобы сбегала на кухню и принесла кувшин с чистой водой. Поить больного нельзя, нужно только смачивать губы тканью. Кормить вообще нельзя! Ткань вот лежит, – с этими словами я выдал компаньонке одну из оставшихся со вчера чистых тряпок. – А мы удаляемся. Мужики, – велел я караульщикам, – освободите табуретки, посидите пока вон в том углу. И мы с боярином весело пошли завтракать. Пока ели, Богуслав рассуждал. – Ловок ты, конечно, необычайно. И по-ихнему чего-то ввернул, загасил свару. А подумал, как князю помочиться и все прочее, сходить? Говорить, когда ем, не люблю. Но боярин был близок мне по духу – всю ответственность брал на себя. Таких людей я уважаю. – Боярин, – начал было я. – Вместе такое дело тянем! Зови меня Богуслав. – Я не из знатных. – Не знатность говорит о человеке. А твои заслуги говорят сами за себя. Зови меня по имени. Я тоже представился – Владимир, просто Владимир. Продолжили беседу, дожевывая ароматную курочку. – Сегодня, Богуслав, сходим на базар, закажем там у резчиков вещицу из дерева, чтобы Мстислав мог на нее лечь. Это, чтобы он сходил по большому. Желательно это сделать побыстрее. Я, конечно, расслаблю князю кишки, но к послезавтра эта штука должна быть. У нас, в дальних краях ее зовут судно или утка. При моих словах – дальние края, боярин поощрительно кивнул головой: не будешь же каждый раз, когда недалеко чужие уши, огород городить, завесу ставить. – А как же эта утка выглядит? Я описал и показал размеры руками. – Тут нам не резчик, а хороший столяр нужен. На рынке-то они не всегда сидят, очень часто мастерскую возле собственного дома имеют. – Боярин подозвал подавальщика. – А где вы деревянную посуду берете, все эти чаши, ковши, миски? – Пафнутий делает. – А где его найти? – Если нужен, прямо сейчас приведу. Только он не наш, не княжий. – А чей? – Твой, боярин. Он к нашей поломойке Настьке прилип, замуж зовет. Она пока не идет. – А чего так? – Настька свободная, а Пафнутий твой холоп. За него выйдешь, сама холопкой станешь. – Зови! Очень быстро привели Пафнутия. Он был огненно-рыжим и страшно лопоухим. Увидев своего боярина, склонился в низком поклоне. – Ты посуду делаешь? – зарычал Богуслав. Молодой рыжик аж затрясся, видать, сильно боярин прославился своим добрым нравом среди подвластных ему людей. Трепеща, начал оправдываться в неведомых и ему самому прегрешениях. – Я ничего не брал, ничего не делал, ничего не знаю! Что ж, уголовный кодекс он практически выбрал. Для политического сыска хорошо бы добавить: не замышлял, не науськивал, не организовывал. Но сейчас это еще не развито. Осталось только крикнуть на прощанье: я больше не буду! – когда будут уводить на эшафот. Богуслав понял, что перегнул палку и решил сменить тактику. Этак заменить для наибольшей эффективности зверский кнут на приятнейший пряник. – Не трясись, дурачок, – голосом ласкового папеньки начал вторую попытку боярин, – никто тебя ни в чем не винит. Надо одну деревянную вещицу сделать. Это оказало замечательное воздействие. – Что хочешь сделаю! – Вот и чудненько. Сейчас тебе лекарь все объяснит. Я рассказал, показал на пальцах, что мог. Было видно, что паренек не понял ни шута. Потом взял ковш и еще раз изложил, сопровождая свои мутные речи более наглядным показом. Наконец до юного столяра дошло. – Сделаю! Завтра к обеду сделаю! Вроде бы и неплохо, срок реальный. Богуслав опять продолжил беседу. – А на волю хочешь? Почти за просто так получить мою настоящую вольную на бересте? И тут мы увидели, что в глазах парня засиял, как писал Федор Иванович Тютчев: И сквозь опущенных ресниц Угрюмый, тусклый огнь желанья. – Что надо исполнить? – перехваченным, хриплым от вожделения голосом спросил Пафнутий. – Сделать судно сегодня к вечеру – елейно поманил его рабовладелец. – Будет! – страстно заверил пылкий влюбленный. – Но гляди, будут занозы, задиры, ранящие кожу, кого-то засекут в ночь насмерть! Ах времена, ах нравы! – Хоть языком отлижу, будет нежная поверхность, как кожа у ребенка – заверил столяр. – Беги, работай. Молодец унесся быстрее ветра – зарабатывать вольную жизнь и любимую девушку в придачу. – Хорошо, что ты решил отпустить Пафнутия, живой ведь человек, и влюблен, похоже, очень сильно. – Мне на него наплевать с высокой колокольни, – ответил добрейшей души человек, – их у меня две сотни душ. Сделает дрянь, засеку сегодня насмерть и не расстроюсь. А Мстислав у меня один, мне с ним век доживать, вот за него и беспокоюсь. – Может, отзовут тебя завтра, кто ж знает? – Я знаю. Мне Мономах перед нашим отъездом приказал служить его старшему сыну до самой смерти! А он решений не меняет никогда. Сколько Мстиславу в Новгороде править? – Двадцать два года. – Значит, я тут буду проживать до конца дней моих. – Покажи-ка правую ладонь. Богуслав охотно предоставил ладошку, похожую на лопату, для исследования. Линия жизни была довольно-таки длинна, но боярин не долгожитель, это точно. – Да поживешь еще изрядно… – Не виляй! Сколько? – Лет десять еще. – И гадалка в Чернигове мне почти то же самое сказала. Умрешь, говорит, в 69 лет в Новгороде в конце весны. Ну, неважно. Сегодня-то, что будем делать, когда князя погонит по маленькой? Ты ему чего-нибудь парализуешь, или пусть прямо в кровать ходит? – Здесь проще. Ухватим отсюда любой ковш и какой-нибудь таз, чтобы его туда выливать, а не бегать каждый раз на улицу. – А зачем таз? Возьмем какой-никакой бочоночек или жбан. – И то верно. Мы отобрали на кухне нужные емкости, небольшой бочонок потащил подавальщик, и вернулись в княжескую опочивальню. Там все было чинно, по-скандинавски. Две наследницы викингов работали вовсю. Наперсница смачивала тряпочку в небольшой глиняной мисочке, которая по размерам смахивала на посуду для кошки и передавала ее Кристине. И вот тут начиналось священнодействие. Княгиня некоторое время встряхивала ткань в воздухе, потом растягивала ее двумя руками, дышала на нее, видимо, чтобы подогреть, и не спеша обрабатывала губы мужа. Мстиславу вся эта процедура уже надоела. Он понимал, что его попытки пресечь женский коллектив обречены на провал, но еще пытался переломить ситуацию.