– Но мы и не туристы. – Подожди, а что тут в палатке завернуто? – Ха! Кружка. Чай. Доширак! Шоколадка! «Альпен Гольд»! Доширак ладно, с той Можайки мог остаться. Но странно: эти шоколадки я давно не ем. Откуда она здесь? – А я ем. Давай разделим ее скорее, у меня руки трясутся, от голода, наверное. – А ешь всю. Я же говорю, я давно их не ем. Переел в свое время, в «Пятерочке» по тридцать девять рублей по акции были. Разожжем костер, вскипятим воды в кружке на палочке. Палочку только удобную поможешь найти? И заварим тебе доширак и чай. – В смысле «тебе», а ты? – А я снега поем. С детства люблю есть снег, только в Москве он грязный, а тут чистый, хороший. Ну, может быть, чуть-чуть доширака у тебя отъем. – Иван, все, я, кажется, успокоился. И, кажется, все понял. – А это сахар в голову тебе ударил, и ты успокоился. – Мы с тобой ехали в точку на южной окраине Лося. Ну, Лосиного острова, так? – А не в Раменки разве? – Ну какие Раменки, они в прошлый раз были. – Я забыл. – И значит! Блин, ничего не значит… И ничего я не понял. Мы заблудились на Лосе. – Если бы мы заблудились на Лосе, здесь, во-первых, был бы другой воздух, я же говорю: мягкий, влажный и холодный. Но не морозный, как здесь. А во-вторых, мы должны были бы увидеть здесь лосей. Ну опять лицо… Мы же с Данилой когда снимали хату на Лосе летом десятого, видели лосей! Ту страшную хату на Лосе помнишь, где все время казалось, что там кто-то умер, и мы там все время бухали? Ну помнишь, когда пожары и дым? Я тогда универ закончил и не знал, что делать. Я, впрочем, и сейчас не знаю. Но тогда, когда мы уставали бухать на хате, то есть в выходные, мы выходили из дома, переходили дорогу, заходили в лес и начинали бухать там – с такой вот как раз шоколадкой, кстати, на закусь – и к нам подходили лоси! Видели настоящую лосиху с настоящим лосенком, он сосал из нее молоко! Очень трогательно было. – Да, но к чему это? – А здесь лосей нет. – Правда, давай костер делать. Я вон веток наковырял. – Давай. С жидкостью все горит. «Сжигаю, чтобы поле было чистым»… – Хаски опять? – Не, Скриптонит. – А почему понятно, если Скриптонит? – А почему мы на Лосе, если мы возле Ирбита? – Давай скорее воду греть и доширак заваривать. Вот тебе палочка удобная. – Вот удивительно, да, что в детстве доширак воспринимался как деликатес, как подарок, как праздник. Хотя он и сейчас так воспринимается… Из Иркутска – «из Города» – привозили. Ты палатку уже поставил! Только она тут во что-то упирается, все-таки надо было расчистить не только от снега, но и от шишек. Нет ничего неприятнее, когда шишка под палаткой… Ха. Ты будешь смеяться, но я опять нашел коньяк. Так что живем. Хоть и опять «Кокте́бель»… – «Коктебе́ль». – Но только этот «Коктебе́ль» уже точно надо растянуть до дома. Вот почему ты просто молча пьешь и совсем не удивляешься, что на нашем пути везде закладки с коньяком? Опять лицо… Ну да, есть чему удивляться кроме этого. Но только коньяк делим честно и пьем аккуратно! Его я не готов тебе весь отдать, как шоколадку. Хотя его я тоже перепил в свое время. – У тебя вода закипает. – Вот и доширак сейчас заварим. С красненькой приправой! Ты любишь с красненькой приправой? – Люблю. Все любят с красненькой приправой. – Это потому что ты в общаге не жил. А вообще уютненько получилось, да? В палатке, с костром, с едой и даже с бухлом. Только по-прежнему у нас нет того, за чем мы шли изначально. Хотя хорошо, что пока нет. Что бы мы, снег ели? Но я верю, что и это найдем, и домой с ним вернемся. – Иван, тебе страшно? – Мне обычно всегда страшно. Поэтому, когда страшно по-настоящему, мне не так страшно, как остальным. – Даже мне почему-то сейчас не очень страшно. – Ну ты шоколадку съел, коньяка выпил, и сейчас еще доширака заточим. Слово вспомнил из детства. Даже я не откажусь от доширака. Только он сначала должен дойти. Палочки! Смотри, я придумал: палочками вот этими тоненькими можно есть доширак. Ну прямо как мы с Соней макарошки наши гречневые едим. Вроде дошел. Давай. Если бы ты спросил меня, к чему я сказал «завтрак в Ирбите»… – А ты сказал «завтрак в Ирбите»? – Да. Когда ты сказал, что мы возле Ирбита. – Мы не возле Ирбита. – Давай поедим, согреемся и потом опять продолжим искать себя. Так вот, завтрак в Ирбите… Звучит как готовое название для рассказа, да? – Допустим. – Мы с Соней ездили осенью в этих краях. – В каких «этих»? – Мы же договорились поесть, успокоиться и согреться. Ладно, не в этих. Просто: в окрестностях Екатеринбурга мы ездили. – Ну. – И остановились в Ирбите. Взяли в гостинице номер с завтраком. Мы по привычке из прежних времен думали, что завтрак – это когда мы идем в специальный уютный зал и сидим там за шведским завтраком до обеда. И всю «Нутеллу» из трехлитровой банки себе выдавливаем. И Соня, как всегда, говорит, что ей неловко со мной сидеть. Как, например, в Красноярске на книжной ярмарке, напомни, потом расскажу. А завтрак в Ирбите нам принесли в номер, в постель, рано. Там был чай из пакетиков, сухие булочки… Ну, в общем, не впечатлил нас тот завтрак. А сейчас у нас с тобой что-то похожее. Но тут, где мы оказались – где бы мы ни оказались – этот завтрак лучше любой трехлитровой «Нутеллы». – Иван, а чего ты боишься? – Что Соне будет плохо. Тогда мы вернулись в Москву из этих… из тех краев, и ей было плохо. А я испугался и не был с ней рядом. Вот этого я боюсь больше всего: что я испугаюсь и не буду с ней рядом. Потом ей опять было плохо, но я уже был рядом с ней. Мы сидели в вестибюле больницы, она, как всегда, говорила, что ей неловко со мной сидеть, и что со стороны по нам непонятно, кто к кому в больницу приехал. Мы сидели возле турникета, туда постоянно подъезжали люди на колясках, и я открывал им турникет, как бы выпускал их на свободу. Я привез ее любимые конфеты, халву в шоколаде, и подкладывал перед ней незаметно, когда она отворачивалась, а она удивлялась, что они не заканчиваются. Это было страшно, но все равно хорошо, потому что мы были вместе. – Доедай доширак. – Спасибо. Приедем домой, обязательно надо будет макарошки сделать. А, еще вспомнил, чего боюсь. Ты вспомнил Николаса Кейджа… – Это ты вспомнил Николаса Кейджа. – А я объясню, к чему я его вспомнил. Соня же киноман, а я кино не люблю. И в самом начале, когда познакомились, она спросила, какое кино я люблю, и я зачем-то назвал «Покидая Лас-Вегас». Старый, не очень понятный, бесконечно печальный фильм с ним в главной роли. Хотя я никогда не досматривал его до конца, потому что и так понимал, чем все закончится. Там алкоголик-писатель пьет с проституткой в гостинице, а потом умирает. Вот такая история. Вот чего я боюсь. – Я бы сейчас не отказался покинуть этот Лас-Вегас. – Мы всегда что-то покидаем. А потом мечтаем вернуться. Но вернуться нельзя. – Не надо, сейчас мне опять станет страшно. Тем более темнеет. – Ну как темнеет. Так и не рассветало ведь. Просто, когда смотришь на свет, тьма вокруг кажется ярче. Ну, в смысле, темнее, плотнее. – Так, насчет света, давай веток еще накопаем. Сколько, тебе хорошая женщина по телефону сказала, надо их ждать? – До конца суток. – А как мы поймем, что конец суток? Ты же пауэрбанк посадил. – Так зато я узнал, что есть смысл ждать до конца суток. – Но как мы об этом узнаем?! – По внутренним ощущениям. У меня есть встроенные часы. – Лучше бы у тебя был встроенный GPS. – Он у меня тоже есть, и кажется, что здесь мы из-за него. – И который час по твоим встроенным ощущениям? – Четыре часа двадцать минут примерно. – Утра? – Нет, шестнадцать в смысле. Дня. Хотя я не совсем уверен, дня или ночи. Хотя может быть и двадцать часов… – И четыре минуты? Пошли за дровами. – Пошли. Но надо отдельно рассказывать, что значит «до конца лета». – Я надеюсь все-таки, до конца суток. – Перед майскими в двадцать первом году Соня сказала мне: давай расстанемся до конца лета…