Меланхолия, конечно, вернулась. Недавно сказал это Соне, она аж привстала: а до этого что было?! «Сангвиния»??? Писатели-невротики, вроде Толстого, обожают свою меланхолию и даже особенно не стесняются этого. Больше своей меланхолии я люблю мою Соню. Потому что только с ней меланхолии нет. Просто нет. Хорошо, я мог купить по дороге блок сигарет примерно за тысячу, но тогда где еще восемь? Я иногда задаю очень простые вопросы, от которых все прячутся. Простые вопросы – это единственное, от чего я не прячусь. Почему за одни наркотики сажают в тюрьму, а другие продают в магазинах с едой? Разве сидеть в тюрьме – не вреднее наркотиков? Почему наказывают за преступление, в котором нет потерпевшего, кроме самого преступника, который и есть единственный потерпевший, которого и наказывают? Фраза почти как у Льва Николаевича, и пафос такой же. Почему человек в новогоднюю ночь может купить в магазине с едой восемнадцать бутылок тяжелых наркотиков, сесть в такси и поплыть в меланхолии, и за это его не посадят в тюрьму? Напечатают на бумажке, что бухло теперь тоже нельзя, и будем за бухлом ходить по лесам. А я не хочу за бухлом ходить по лесам, я вообще уже достаточно ходил за бухлом. Ходить за бухлом даже в магазин страшно, не говоря про леса. Я знаю, вас раздражает наивность. Вам кажется, я притворяюсь наивным. Да, я всегда притворяюсь наивным, нормальным и вру, и за это почему-то дают деньги, на которые можно купить еды в магазинах с бухлом. Вам тоже сейчас захотелось сказать, что вы тоже всю жизнь притворяетесь. Да, мы все одинаковые, такие тонкие, непонятные, разные. Может быть, по дороге тогда я купил еще секс-игрушку, тыщи за две? Хорошо, но тогда где еще шесть? Если бы меня спросили, кем я на самом деле мечтаю работать, я бы честно сказал: сценаристом порно без мужиков, но с машинами. Потому что есть прекрасный жанр Fucking Machines с милфами без порноплатьев, красивее ничего вообще не придумать, но какие у них скучные, одинаковые сюжеты! Все хорошо, только одно и то же. Но, наверное, за это я их и люблю. Больше всего люблю, когда каждый день одно и то же. И народу немного. Вообще, чем меньше людей вокруг, тем лучше, особенно в порно. В первую очередь в порно. Если бы меня спросили, но ведь не спросят. Никогда не спрашивают ни о чем действительно интересном, а всегда говорят лишь о том, что и так всем известно. Люди всегда говорят примерно одно и то же, но каждый раз стараются сказать это как-то иначе. Вот это «как-то иначе» – единственное, что иногда интересно. Прямые ответы на простые вопросы пугают вас больше всего. Смотреть на вещи просто и прямо, как Лев Николаевич, никто не умеет, а кто умеет, боится. Я тоже боюсь. Хорошо, вы не спросите, тогда я спрошу себя сам: а если не сценаристом порно с машинами и милфами без порноплатьев, тогда кем ты мечтал бы работать, Иван? Вас пока не готовы позвать на собеседование на вакансию сценариста порно с машинами, мы не дадим вам за эти сценарии денег, на которые можно купить еды в магазинах с бухлом, кем вы видите себя через пять лет? Где еще, в какой сфере деятельности и жизни вы могли бы не притворяться? Наверное, еще я мог быть если не автором, то критиком этих фильмов, делать на них обзоры в ютубе. Иван, мы вас услышали, мы обязательно с вами свяжемся позже, посоветуемся с коллегами и вернемся с ответом, доброго вам времени суток. Спасибо, коллеги. Ночь – самое доброе время суток, потому что все спят, и можно не притворяться. А ночь может быть всегда, нужно просто закрыть шторы и открыть коньяк. Допустим, был еще коньяк за еще одну тысячу, но тогда где еще пять? Кажется, я все понял. Тогда, в новогоднюю ночь, я потратил не десять, а пять тысяч, а вторые пять я отдал мошенникам из агентства знакомств, в котором не было девушек для знакомств. Но тогда где я взял еще пять, ведь мошенникам я точно отдал десять? Нет, я опять ничего не понял. Зато я понял кое-что поважнее: порно без мужиков – это мой ответ знакомствам без девушек. Вам кажется, что я протестую? Да нет, я молча и даже с радостью принимаю ваш непонятный мир, просто иногда я устаю бесконечно от необходимости притворяться и врать, чтобы ходить за едой в магазины с бухлом, и тогда мне нужно немного побыть одному. Сходить за бухлом в магазины с едой, закрыть шторы, выключить свет и сидеть, просто сидеть, в темноте, одному, с милфами и машинами. Про порно с машинами вы не знали, дипсоманию я объяснил, но что такое дромомания, вы же в курсе? Это когда человека тянет уйти из дома и бродить где-то без цели и смысла. У меня если есть какая-то мания, то противоположная: я иногда так сильно не хочу выходить из дома, что кажется, что из-за этого ко мне приедет полиция. Полиция же не приезжает просто так, а только если есть общественная опасность: например, человек, как нам кажется, заболел ковидом, или не хочет выходить из дома, не хочет никуда идти, никуда ехать, ни с кем разговаривать. Смотрит на мир в глазок, и мир ему непонятен. Звонят и просят прийти. Я говорю, что не смогу сейчас прийти. Они не понимают, начинают доказывать, что нужно прийти. Я объясняю: я не смогу сейчас прийти. Я не смогу сейчас прийти. Я не смогу сейчас прийти. Нужно много-много раз повторить, чтобы поняли. Тогда, возможно, отстанут. У меня же все получается с третьего раза. Соню только жалко, что из-за меня у нее теперь тоже так. Тогда, в сентябре, я закрыл шторы и выключил свет не из-за того, что случилось. Я просто устал от этих бесконечных уральских дорог. Соня меня простила, потому что во второй раз я уже был с ней в больнице и подкладывал ей конфеты, халву в шоколаде, и она удивлялась, что они не кончаются, и непонятно было со стороны, кто к кому приехал в больницу. Через пять лет я вижу себя тем, кто качает коляску, платит за домик и пишет нормальный, понятный роман, как у Льва Николаевича. Про Ясную Поляну напомните, потом расскажу, про нее надо отдельно и долго рассказывать. Соня как я, только лучше: она тоже всех раздражает, но как-то умеет оборачивать это на пользу себе. Я смотрю на это ее волшебство и радуюсь. Соня же фея не только справедливости, но и колясок, домиков и романов. С ней люди перестали выгонять меня, когда я их раздражаю, потому что они наконец поняли, что ничего плохого я никому не делаю, и отстали. Я просто иногда устаю притворяться и врать. Я просто совру, я просто совру. Люди могут что-то, чего ты не можешь. Я зато умею разговаривать сам с собой и могу давать интервью себе же. Я учился этому с самого первого класса и, пожалуй, достиг в этом некоторых высот. Пусть это прозвучит немного нескромно. Пусть это прозвучит, а потом давайте послушаем тишину. 21:55 Дромомания – Иван, просыпайся. Да вставай ты! – Что случилось?! – Много всего. Но ты все проспал. – Что??? Где мы? – Мы опять в лесу. – Так мы же и были в лесу? – Да, но у нас был костер, палатка и немного еды. А теперь опять ничего нет. И мы опять заблудились. – Мы же и так… – Ты можешь встать со снега? Замерзнешь же. – Кажется, я незаметно допил коньяк и уснул. Прости! – Да ладно, проехали. – А почему ты не злишься? – Потому что, кажется, то, что ты ушел с коньяком, нас спасло. – От чего?! – Это главный, как ты говоришь, вопрос – от чего… – Ничего не понимаю… – Мы пошли собирать дрова. У тебя был коньяк. В какой-то момент я понял, что не слышу тебя. Пошел искать, долго искал и нашел тебя здесь. А потом услышал вертолет. – Это же были спасатели!!! – Нет. – А кто?! – Не знаю. – Военные? – Нет. Они опять были в белых накидках. То есть, я не знаю, «опять» ли, и «они» ли. – Блин… – Да. Я все хорошо слышал и, кажется, даже видел. Хотя как я мог видеть? – я, пока искал тебя, ушел далеко от нашего лагеря. Но я все равно видел через кусты: прилетел вертолет, из него вышли люди в белых накидках и в респираторах. – Блин… – Да. – А те тоже были в респираторах, ты не помнишь? – Кто «те»? – Которые были в начале! – В начале была полиция, ты же сам говорил. – Это не могла быть полиция. – А это не могли быть спасатели. Тебе неинтересно, что было дальше? – Они увидели, что нас нет, и стали искать? – Да. Но найти нас они не смогли, потому что мы заблудились. Палатку они сожгли, а костер, наоборот, потушили. – И улетели? – И улетели. – Ну, слава богу. Нам опять повезло. Пойдем посмотрим. – На что?! – На то, что осталось. – Там ничего не осталось. И мы уже далеко от того места. – Тогда откуда ты знаешь? Как ты мог это видеть? – Я уже не уверен, что я это видел. Но я точно слышал вертолет. – Мало ли вертолетов над Уралом летает. – Каким Уралом?! – Бесконечным. – Ты напугал меня своими белыми тенями, и может, мне вообще все привиделось. А потом ты ушел в темноту с коньяком. Почему ты ушел в темноту с коньяком? – Потому что я что-то почувствовал, нехорошее. Но если бы я стал тебе объяснять, ты не поверил бы. Но я знал, что ты будешь меня искать, если я заблужусь отдельно от тебя. В общем, непонятная интуиция опять завела меня непонятно куда, но отвела нас от чего-то еще более непонятного… – Да ладно? – Я дозвонился до кого-то, это я помню точно, и звучало все вроде нормально. Что пришлют вертолет и спасут нас. Но потом я почувствовал страх и тревогу. – Да ладно?! А до этого что ты чувствовал? – У меня странная интуиция, которая работает редко и странно! Но работает же? Ты же сам говоришь, что это спасло нас! – Да, но от чего? – От тюрьмы. – Не думаю… Возможно, от чего-то похуже.