– Передай мне еще коньяка. – Допивай. Надо с ним уже завязывать, кстати. – Да ладно? – Да. Во-первых, это очень плохой наркотик. А во-вторых, скоро нам потребуется свежая голова. Сознание ясное, не раздвоенное. – И трезвый желудок. – Про желудок вообще молчу. Я съел бы, кажется, целого мамонта. Это возле дома у нас магазин, где хорошие женщины, и мы покупаем там курочку. Перешли на нее в последнее время, представляешь. Когда я прошу самую большую, жирненькую, хорошая женщина говорит: у вас не курочка будет, а мамонт. И когда Соня потом ходит в серых пижамных штанах с черными сердечками, у нее такие ножки хорошие, и я ее так люблю, что я не выдерживаю и говорю, что она сама как курочка. И она понимает и соглашается. – Соня тоже поняла, что с тобой проще всего соглашаться… А птичка-то, кстати, как называется? – Не знаю. – Как в деревне вы ее называли? – Никак, у нас ее не было, это ваша, городская, европейская птичка. – Давай придумаем ей название. – Названий может быть сколько угодно, и даже хороших, но настоящее имя появляется в самом конце. То есть, когда она доведет нас до дома, тогда и узнаем, как ее звали. У нас вот на даче живет своя птица, мы ее назвали Элеонора. Сначала мы видели четыре синих яичка в гнезде, а потом застали, как появились птенцы, и она их кормила. Но это имя уже занято. И оно ей не подойдет. – Слушай, а что вообще изменилось? Запела птичка, и все, мы увидели выход? – Мы изменились. Вокруг такая же тьма, но мы в ней увидели свет. Возможно, мы этот свет себе придумали. Но, может быть, придуманный свет выведет к настоящему выходу? Это ведь тоже будет то, чего не может произойти, но… – Все, я понял, не говори никаких слов больше. Дай я прислушаюсь к темноте. Ну что, безымянная птичка, веди! Алё, птичка, ты где? Спряталась твоя птичка. Ей тоже, наверное, неловко с тобой лететь. – Чтобы лучше слышать птичку, надо самим побольше молчать. – Ну слава богу, ты тоже что-то там у себя понял. 23:11 Outro – Иван, не обижайся на меня и по возможности не жалей ни о чем. Я вернусь, и все вернутся, и мы еще как следует поговорим. Просто о жизни, о детстве, о грусти, об одиночестве и о любви. Без политики и без острых вопросов. Да и какие к тебе могут быть острые вопросы… Я хочу поговорить потом не как журналист и блогер, а просто как ровесник. Порефлексировать вместе над ушедшей эпохой. Исследовать наше поколение. Я знаю, что ты меня сейчас не слышишь, но верю, что ты меня поймешь. Когда ты проснешься, меня уже здесь не будет. А ты снимешь похмелье своей бесконечной, как ты говоришь, юности и вернешься к себе и к людям. Необязательно всегда смотреть на мир в глазок. Иногда можно распахнуть дверь, встретить новую жизнь и произнести небольшой монолог. Слышишь? Я знаю, ты не слышишь, но чувствуешь. Я вижу, тебе интересно со мной. Да и мне с тобой тоже. Какой-никакой друг должен быть, это вы с Соней точно подметили. Вот тебе твоя кола на утро. А потом я вернусь и доделаю с тобой интервью, обещаю. – Соня доделает. – С тобой интервью можно делать прямо во сне… Но однажды придется проснуться. Я только знаешь чего не пойму. Последний вопрос, и я еду. Почему в первом романе у тебя все разные, а во втором все одинаковые? – Если в романах все будут разные, то романы получатся одинаковые. – Ок… А вот еще, почему этот роман такой маленький? – Я убрал лишние слова. – Оок… Про что ты мне еще не рассказывал? – Про пиццу и ниппели. – Как они связаны? – Сложно. – Ооок… Про что еще? – Про Шунту и про драники. – Что такое Шунта? – Потом расскажу. – А что там произошло? – Заблудился. – Ооок… А про драники что? – Я Соне сказал, что не ем их досыта, жертвую ей, и у нас из-за этого была драма. – Ну и драмы у вас… Иван, а у тебя есть какая-то самая-самая заветная мысль Ивана, которую ты не постесняешься сказать только пьяный во сне? – Есть. – И какая она? – Не помню. – Ладно, ты же пьяный, во сне… Поеду я, прощай. – Подожди. Вспомнил. – Ну? – Мне иногда кажется, что я тут у вас самый трезвый. – Не думаю… – Как их терпеть на трезвяк? – Надо терпеть, они же тебя терпят… А кстати, к кому ты так часто обращаешься во множественном числе? – К воображаемым друзьям. Я один, но их у меня много. – Ты не один. – Соня в пути. – Просыпайся. – Я сплю. – Прощай. – До свидания. 23:45 Время возвращаться – Иван, я пластилин нашел, прикинь. – Какой брусочек хорошенький! Как в детстве, с полосочками. Давай из него что-нибудь слепим. – Я не умею лепить. – Я тоже, но это нам не мешает. Соня любит лепить пельмешки, и я иногда соглашаюсь, хоть и совсем не умею. Давай из пластилина пельмешки слепим. – Давай лучше поймем, мы правильно вообще идем? – Сейчас правильно, да, в сторону дома. – Мне кажется, тут на пару пельмешек всего. Нет смысла. – Смысл есть, когда любишь кого-то. У нас есть две незамысловатые мысли Ивана и Сони, по одной на каждого: «Соня любит» и «Ваня будет ругаться».