Я чувствовала, что на этом наш разговор может оборваться, потому что она продолжала смотреть куда-то мимо, а ее тело отстранялось от меня, словно что-то его отталкивало. Однако мне не хотелось с ней расставаться, потому я и спросила: – Ну и как дела на раскопках? Ирен то ли проигнорировала мой вопрос, то ли не расслышала, то ли решила, что он не стоит ответа. – Мама говорит, что твое имя все время мелькает в спортивной хронике. – Она решила сменить ему. – Ага. Ты все еще ездишь верхом? – Семь раз в неделю. У нас есть конюшни, и тропы через лес проложены прямо по территории кампуса. – Она провела рукой по волосам, и я узнала жест ее мамы. – Мой парень Харрисон тоже ездит верхом. Вообще-то он игрок в поло, и очень даже неплохой. – Она упомянула своего парня как бы невзначай, но я слишком давно ее знала, чтобы на это клюнуть. – Его действительно зовут Харрисон? – улыбнулась я. – Да. – Ее тело опять напряглось. – Что в этом смешного? – Ничего. Очень подходящее имя для богатенького наследника, который играет в поло. – Ну, так и есть. Я бы тоже пошутила над именем твоего парня, но мы же обе знаем, – она наклонилась поближе, – что у тебя его нет, верно? – Вообще-то есть, – улыбнулась я, пытаясь разрядить обстановку. – Как ни странно, его тоже зовут Харрисон, и он играет в поло. – Но это не сработало. – Проехали, – сказала она, отворачиваясь от меня и делая вид, что заинтересовалась пареньком, который зашел что-то спросить в учительскую. – Мне пора идти, меня мама ждет в машине. – Ладно, – сказала я. – Позвони мне как-нибудь на этой неделе. – Постараюсь. – Я так и знала, что она это скажет. – Но вообще я очень занята. – Тут, словно вспомнив о своем новоприобретенном положении в обществе, Ирен добавила: – Приятно было повидаться, Кэмерон. – Голос у нее был как у героини фильма о викторианской эпохе, зачитывающей вслух чопорное письмо, присланное ей подругой. – Передавай, пожалуйста, привет бабушке и тете. – Кхм, ладно, – промямлила я. – Какая-то ты странная. Но Ирен уже ушла. Мне вдруг вспомнилось цоканье ее ботинок по паркету. Она как-то по-особенному ставила ноги при ходьбе, и этот звук – цок-цок-цок – навсегда связался с ней в моей памяти. Однако мягкие мокасины, в которые она была обута сегодня, удалялись по начищенному полу совершенно беззвучно. Ни шороха. Ни стука. Ни-че-го. * * * Примерно в то же время я узнала, что тетя Рут занимается сексом с Рэем, торговым представителем «Шван фудс». Однажды днем, когда Рут думала, что я пропадаю где-то с Джейми, а на самом деле я заперлась в своей спальне и украшала кукольный домик, я их услышала. Я стянула в «Бене Франклине» флакон с металлизированными блестками и тюбик с пастой для декупажа и теперь устилала пол чердака толстым ковром из блесток вперемешку с монетами, которые мне удалось расплющить, положив на рельсы возле откормочной площадки. На экране мелькали кадры «Иствикских ведьм», но звук был почти на нуле. Когда я возилась с кукольным домиком, я так погружалась в себя, что Рут иногда приходилось звать меня по три раза, прежде чем я услышу. Поэтому когда я обратила внимание на стоны, то предположила, что это Шер или Сьюзан Сарандон, но потом взглянула на экран, а там Джек Николсон, один в этом своем огромном особняке, ужасно переигрывал и замышлял свою страшную месть. Конечно, Рэй и Рут вели себя вполне сдержанно, но секс есть секс, и эти звуки трудно с чем-то спутать, особенно когда их издает кто-то в комнате прямо под тобой. Мне не хотелось ни подслушивать, ни выдавать своего присутствия, поэтому я, как могла, сосредоточилась на кукольном домике, дожидаясь, пока они вылезут из кровати, и стараясь не представлять то, что происходит в бывшей спальне моих родителей. Рэй мне, пожалуй, даже нравился. Он обожал «Монополию», готовил вкусный попкорн и регулярно пополнял наши запасы продукцией «Шван фудс», а иногда даже приносил деликатесы вроде крабовых ножек. Они с Рут любили обмениваться впечатлениями о своих поездках по растрескавшимся дорогам восточной Монтаны, в которые их увлекало служебное рвение, и иногда даже разъезжали вдвоем по другим городам, а я от души радовалась, что они нашли друг друга и теперь могут вместе бесконечно перетирать эту свою хрень. Когда все стихло, я спустилась вниз. Они сидели на диване, укрывшись пледом, и смотрели футбол. – Привет, Кэмми, – сказала Рут. – Ты только вернулась? Я могла бы соврать, но не видела в этом смысла. Теперь, узнав, что Рут занимается сексом, я наконец-то увидела в ней живого человека. Два последних года она была лишь неким средством, обеспечивающим мои нужды, – заменой родителям, а еще женщиной, чьим стандартам я никогда не смогу соответствовать. Но с Рут, предававшейся радостям плоти до брака, я, наверное, могла бы подружиться. Поэтому я ответила: – Нет, я была наверху, делала уроки. Рэй прочистил горло и шумно вздохнул. Не отрывая глаз от экрана, он начал теребить кольцо на крышке пивной банки. – А мы и не знали, что ты дома, – сказала Рут, меняясь в лице. Она не покраснела и не смутилась, но все равно выглядела как-то по-другому. – А я вот была. В комнате воцарилось неловкое молчание. Я пошла к морозилке и взяла фруктовый лед на палочке, чувствуя, что сегодня я его заслужила. Потом спустилась вниз к бабуле. Она сидела в своем большом кресле и вязала крючком плед для Рэя. Он, разумеется, выбрал расцветку футбольной команды Кастера: синий, золотой и белый. – Вот она, моя ворчунья, – сказала бабуля, взглянув на меня поверх своих очков для чтения. – Услада моих утомленных глаз. Я рухнула на диван. – Ты меня видела вчера за ужином, сегодня утром на кухне и… – Хватит умничать, – ответила она. – Ты же знаешь, что я имею в виду. – Знаю. – Так оно и было. Мы уже давно ничего не делали вместе, только мы вдвоем. – Ну и? – спросила она. Она всегда так начинала разговор. – Да ничего. – Я выковыривала остатки апельсинового сорбета из бумажного стаканчика. – Ты знаешь, что скучно бывает только тем, кто сам скучный? – Значит, я скучная. – Мне так не кажется, – ответила бабуля. – Поди достань мне синюю пряжу. – Она указала крючком на моток в корзине рядом с моими ногами. – Да не заляпай весь пол своим сорбетом. Я засунула фруктовый лед за щеку и бросила ей клубок. Мы замолчали и какое-то время слушали радиопередачу о сельском хозяйстве. – Рэй все еще там? – наконец спросила бабуля. Я кивнула: – Видимо, останется на ужин. – Ну и как он тебе? – Не знаю. Пожалуй, ничего, – сказала я. – Вроде милый. – По-моему, ты совершенно права: парень он хороший, работяга. Не то что те, с кем она встречалась еще до свадьбы твоих родителей, все в шляпах да без скота и относились к ней, словно она призовая лошадь: сегодня носятся с ней, а завтра – отработанный материал. Но Рэй, похоже, задержится. – Ты уже и об этом успела подумать? – удивилась я. Мне и в голову не приходило так далеко заглядывать в будущее Рут. – Они же только начали встречаться. – Нет, тигренок, – возразила она. – Рут уже не девочка. Не забывай, в ее жизни произошло столько же перемен, сколько и в твоей. Думаю, отношения пойдут ей на пользу. – Что ж, тогда я рада, – серьезно ответила я и ничуть не покривила душой. А потом добавила то, чего говорить не собиралась, как-то само с языка слетело: – На днях я виделась с Ирен Клоусон в школе. Она просила передать тебе привет. – Не знала, что она вернулась. Чем она тут занимается? – Приезжала погостить, – ответила я. – На каникулы. Уже уехала, наверное. – Надо было позвать ее к нам, – сказала бабушка. – Хотелось бы ее повидать. Вы же раньше были не разлей вода. – А теперь нет. – Я снова почувствовала себя очень несчастной и решила, что на этом разговор окончен, но бабуля добавила: – Нет… Потому что они умерли, да? – Нет, не только поэтому, бабуль. – Нет, – повторила она. – Не только поэтому. * * * Коули Тейлор не была типичной девушкой с ранчо, которая всюду ходит в синей куртке с эмблемой ассоциации БФА («Будущие фермеры Америки») и проводит свободное время в учебно-опытном хозяйстве. Оно располагалось в большом металлическом ангаре, который вырос словно из-под земли на парковке перед школой. Там проводились уроки агротехники: ученики осваивали трактор, определяли разновидность зернового грибка и много матерились. Некоторые девчонки, посещавшие эти занятия, были такими же городскими, как и я, но старательно маскировались, выбирая ремни со сверкающими пряжками размером с голову и ублажая в обеденный перерыв наших местных божков – Сета и Эрика Кернов, которым суждено было в скором времени выиграть Чемпионат США по родео, – в их пикапе. Коули не нужно было притворяться крутым ковбоем – она и так им была. Каждое утро она проезжала шестьдесят с лишним километров от семейного ранчо до города на своем пикапе, а после занятий возвращалась обратно. До девятого класса она посещала маленькую сельскую школу в Снейквиде и всегда была первой из двенадцати учеников, но теперь старшие классы там закрыли, и все двенадцать девятиклассников присоединились к нам. Осенью мы с Коули начали вместе посещать уроки биологии. Она не села за последнюю парту вместе с другими ребятами из БФА, хотя там ей оставили местечко. Она выбрала первую парту и задавала умные вопросы о том, как лучше делать разрез, проводя вскрытие; я же провела семестр, наблюдая, как постепенно темнеют ее выгоревшие за лето волосы. Они у нее слегка кудрявились, и я представляла, что от них исходит аромат пионов и сладкой свежескошенной травы. Я провела много времени, размышляя о том, чем же пахнут волосы Коули Тейлор. Вместе с ней за столом сидели двое ребят из студенческого совета, в том числе Бретт Итон, который выглядел таким же бравым, как юноша на плакате, призывавшем идти в космонавты. К тому же он был на удивление приятным парнем и довольно приличным футболистом. К Хеллоуину они с Коули уже начали встречаться, и тогда меня это огорчило куда меньше, чем ковбоев с задней парты, которые, стоило лишь мистеру Карсону отвернуться, соревновались, кто из них доплюнет жевательный табак до лабораторной раковины. В декабре за несколько дней до Рождества Коули и ее мама присоединились к «Воротам славы». Это было как раз то время года, когда даже самые заблудшие души возвращаются в лоно церкви, включая бабулю Пост. Обычно они начинали тянуться на службы за несколько воскресений до сочельника – хотели, наверное, чувствовать, что заслужили Рождество Христово, как прочие благочестивые прихожане. Я не сразу заметила Тейлоров, потому что во время службы в церковь набилось слишком много народу, но позднее – когда я уже посыпа́ла пончики пудрой для «кофейного причастия» (как я его называла), в котором принимали участие только пожилые прихожане да неофиты, – я их разглядела. Бабушка назвала Коули и ее маму фигуристыми и была права. Они обе были высокими и стройными, но не тощими. На обеих красовались свитера с высоким воротом: черный – на Коули, красный – на ее маме. В те годы слава Синди Кроуфорд еще не померкла, она то и дело мелькала на обложках журналов, снимала видеоролики для желающих поддерживать себя в тонусе и вела дурацкое шоу про моду на MTV, но тем утром Коули дала бы фору этой супермодели со знаменитой родинкой. К тому времени, как Коули меня заметила, я уже складывала бумажные салфетки (что было совершенно бессмысленно, поскольку Рут потом переделала всю работу за меня). Точнее сказать, к тому времени, как я заметила, что она меня заметила. Она широко улыбнулась, выглянув из-за спины своей мамы, но тут к ней подошел какой-то старикан – наемный работник на ранчо – и чмокнул ее в щеку. Потом он переключился с дочери на мать, и я только и могла разглядеть, что лицо Коули; все остальное терялось за бескрайней фланелью его рубашки. И тут Коули мне подмигнула. Будь это кто-нибудь другой, например тот же работник на ранчо или один из студентов местного колледжа, которые вечно слонялись вокруг, утаскивая остатки пончиков в свое общежитие, – я бы не удивилась. Разозлилась бы, да и только. Так часто делают, желая приободрить осиротевшую пацанку. Но Коули заставила меня почувствовать, что между нами есть какая-то тайна. Если бы не «кофейное причастие», вокруг собралось бы гораздо больше наших сверстников, которые знали Коули куда лучше, – людей ее круга. Занятия клуба «Сила духа» посещало всего девяносто с чем-то человек, и в то утро, на фоне жующей в коридоре молодежи, вокруг которой с визгом носились ученики начальной школы (им наконец-то не нужно было сидеть смирно, как последние полтора часа), я просто-таки радовала глаз. Среди постоянно растущей паствы преподобного Кроуфорда в то воскресенье нашелся лишь один прихожанин, посещавший старшую школу, но и тот смылся сразу после службы. Конечно, был еще Клэй Харбо, гениальный программист, которому разрешали проводить свободное время в компьютерном классе, где он с легкостью настраивал всевозможные программы, чем и поражал воображение библиотекарей. Однако он вечно бубнил себе под нос, не отрывая взгляда от кроссовок, и весь пропах черной лакрицей, которую, насколько мне известно, никогда не жевал.