Нейт все не отдавал мне кассету. Делал вид, что разглядывает обложку, на которой Мариэль Хемингуэй переживала внутреннюю борьбу. – Потом расскажешь, как тебе, детка? – хмыкнул он. – Девчонки знают толк в парных упражнениях. – Он слегка присвистнул и облизал губы. Я вернула фильм, выбрав время, когда прокат закрыт. Положила в ячейку возврата. Когда я пришла в следующий раз, Нейт промолчал, и я понадеялась, что он забыл. Надежды надеждами, но я была не такой дурой, чтобы брать этот фильм еще раз, даже если бы мне очень захотелось. Иногда я представляла себе ту сцену из фильма, только вместо актрис в ней были мы с Ирен. Это видение настигало меня внезапно, помимо моей воли, – обычное дело для подобных мечтаний. * * * Бабуля и тетя Рут без меня решили, кто из них оформит опеку, где и на что я буду жить. Я могла бы и сама начать расспросы, но если бы стала спрашивать, задавать им важные вопросы, то напомнила бы всем, включая себя саму, что теперь я сирота, нуждающаяся в попечении, и вспомнила бы, почему осиротела, а мне не нужно было лишнего повода об этом думать. Поэтому я никуда не ходила, кроме школы, а когда была дома, сидела в своей комнате и смотрела все, что только могла достать: «Магазинчик ужасов», «Девять с половиной недель», «Волчонок», «Девушки из исправительной колонии», – и совершенно без всякого удовольствия. Обычно я уменьшала звук и не выпускала из рук пульт, чтобы нажать на «стоп», как только шаги тети Рут послышатся на лестнице. Я словно бы переносилась внутрь стеклянного шара, позволяя всем тем решениям, которые принимались насчет меня за кухонным столом, кружить вокруг, словно пластиковый снег. Я заледенела, слилась с пейзажем, стараясь ни во что не встревать. И, знаете, по большей части это работало. Бабуля окончательно переехала из своей квартирки в Биллингсе в наш подвал, где папа в свое время установил ванну, однако так и не успел закончить ремонт. Пришлось парням, с которыми он работал, делать все за него: за месяц или около того они поставили стены из гипсокартона, так что у бабули теперь были собственная спальня и гостиная с синим ковром и новым регулируемым креслом для отдыха. Получилось миленько. Рут, понятно, не могла больше работать стюардессой на своих авиалиниях, проживая в Майлс-сити, Монтана. Конечно, у нас есть свой аэропорт, только вот размером он не больше сдвоенного каркасного дома. Он обслуживает частные самолеты и рейсы авиакомпании «Биг Скай Эйрлайнз», которую люди иначе как «большой ужас» не называют, потому что там так трясет во время полетов, что почти всем пассажирам требуется второй гигиенический пакет. В любом случае их крошечные самолетики, в которых пассажиров раз, два и обчелся, летают только по Монтане, так что там не нужна девушка в униформе, разносящая имбирный эль и пакетики с орешками. – Это новый этап моей жизни, – все время повторяла Рут в первые месяцы после аварии. – Я никогда не планировала быть стюардессой до конца своих дней. Да, это новый этап. Под «новым этапом» она подразумевала офисную работу на подрядную фирму моего отца. Раньше бухгалтерией занималась мама – бесплатно, по вечерам после работы в Музее Танг-ривер, но Грег Комсток, который хоть и сохранил имя компаньона, но теперь руководил всем в одиночку, решил принять тетю Рут в штат официально. У нее появились собственный стол, табличка, на которой значилось ее имя, и выплачиваемая дважды в месяц зарплата. Осенью тете Рут пришлось вернуться во Флориду – продать свою квартирку в кондоминиуме, собрать вещи и утрясти прочие вопросы, без решения которых она не смогла бы перейти на новый этап своей жизни. И еще ей надо было сделать операцию. – Ничего особенного, – сказала она нам. – Обычное дело с моим-то диагнозом. Почистят немножко, вот и все. Диагнозом тети Рут был нейрофиброматоз. Она страдала им с самого рождения. Дедушка и бабушка Уинтон заметили у нее опухоль размером с арахис посреди спины, когда она была еще совсем малышкой. Кроме опухоли, на плече и на бедре у нее были отметины, напоминавшие цветом кофе с молоком (на медицинском жаргоне они так и называются «кофейные пятна»). Доктора сказали не волноваться, но чем старше становилась Рут, тем больше опухолей появлялось у нее на теле, причем некоторые из них были довольно крупными – размером с грецкий орех, а иногда даже с кулачок младенца – и на таких местах, где красотка вроде Рут не хотела бы их видеть ни во время купального сезона, ни на выпускном. В общем, после обследования все эти доброкачественные новообразования удалили, за исключением того, которое было у нее на спине, поскольку оно не особенно увеличивалось. Нет, сначала оно подросло, но потом приостановилось, и хирурги не решились оперировать так близко к позвоночнику. Там оно и осталось. Мне казалось странным, что тетя Рут, безупречная во всем, с такой легкостью говорит о россыпи опухолей, которые не могут не действовать ей на нервы (в этот раз речь шла о двух: одна была на правом бедре, а другая – под коленкой). Но, видимо, она уже привыкла к тому, что раз в пять лет ей приходится ложиться под нож. Для нее это была лишь косметическая процедура, способ сохранить красоту, пускай даже требующий чуть больше усилий. На все про все ей понадобился месяц, в течение которого дом опять принадлежал только нам двоим, мне и бабуле Пост. И это было замечательно. Самым значительным событием того периода стал приезд маминой подруги Марго Кинан. Она специально заглянула, чтобы увидеться со мной. Рослая и длинноногая, Марго Кинан когда-то была теннисисткой и выступала на полупрофессиональных турнирах сразу после колледжа, пока ее не пригласили работать в какую-то крупную компанию, производившую спорттовары. Когда она гостила у родителей, она всегда учила меня играть в теннис и позволяла брать свою чудесную ракетку, а однажды летом даже поехала со мной на озеро Сканлан поплавать. И еще она всегда привозила нам подарки: из Испании, из Китая – отовсюду. К ее приезду родители запасали джин, тоник и лаймы, чтобы потом смешивать ее любимый напиток. С мамой они дружили еще с младшей школы. И, что самое главное, их объединял тот день на озере Квейк. Ведь это Кинаны, родители Марго, уговорили моих бабушку с дедушкой ехать в Вирджиния-сити в день землетрясения, а сами остались на стоянке. Это они потеряли сына, который приходился Марго братом. Теперь Марго жила в Германии, поэтому об аварии ей стало известно лишь через месяц. И тогда она прислала мне букет. Не всей семье Пост, а мне лично. Это была огромная композиция из цветов, названия которых я никогда не слышала. К ней прилагалась карточка, на которой говорилось, что Марго навестит меня, как только вернется в Штаты. Несколько недель спустя она позвонила, но я была в школе, поэтому разговаривать ей пришлось с бабулей Пост. Она сообщила, когда приедет, и еще – что хотела бы пригласить меня куда-нибудь на ужин. Бабуля приняла приглашение от моего имени, и я не возражала. Марго появилась в пятницу вечером на покрытом пылью синем автомобиле, который взяла напрокат в аэропорту Биллингса. Из окна дома я наблюдала, как она поднимается на крыльцо. Она вроде бы стала еще выше ростом и сменила прическу: теперь у нее была короткая асимметричная стрижка, блестящие темные волосы она заправляла за ухо. Бабуля открыла дверь, но я уже была тут как тут. Когда Марго наклонилась, чтобы обнять меня, я не застыла в оцепенении, как делала все эти месяцы, а наоборот – обняла ее в ответ. Думаю, никто из нас этого не ожидал. Я ведь не очень-то хорошо ее знала. От нее пахло грейпфрутом и мятой, чисто и свежо. Пока мы пили кока-колу в гостиной, Марго рассказывала о Берлине и о том, чем занималась, вернувшись в Штаты. Потом она бросила взгляд на синий циферблат своих серебристых часов, больших, как у мужчины, и сказала, что нам надо поторапливаться, не то наш столик отдадут кому-нибудь другому. Забавно, потому что «Фермер и бык», отделанный деревянными панелями, на которых тут и там были развешаны набитые опилками охотничьи трофеи, хоть и считался лучшим мясным рестораном в городе, все же ютился между барами и никому, кроме Марго, не приходило в голову бронировать там места заранее. Надо сказать, она заметно нервничала, открывая передо мной дверцу машины и предлагая самой выбрать, какую радиостанцию слушать те шестьдесят секунд, которые нам предстояло ехать по Мэйн-стрит. Когда я не проявила никакого интереса, Марго сама покрутила ручку переключения каналов, но ни одна из трех пойманных станций ей не понравилась, а потому, состроив недовольную гримасу, она выключила магнитолу. Мне тоже было не по себе, словно я на свидании, что, в общем-то, так и было. Парочка довольно замухрышистых фермеров, которые направлялись туда же, куда и мы, проводила Марго любопытным взглядом – наряд и прическа выдавали в ней приезжую. Когда мы пробирались мимо них к своему столику, они еще раз обшарили ее взглядами с ног до головы. Как только принесли напитки – джин с тоником для Марго и «Ширли Темпл» для меня (с двойным вишневым сиропом, льда совсем чуточку), – атмосфера явно разрядилась. – Странно все это, правда? – начала Марго. – Неловко – так, наверное, точнее. – Она сделала долгий глоток. Кубики льда налетели на дольку лайма. – Однако я все равно рада, что мы с тобой здесь сидим. Мне понравилось, что она сказала «мы с тобой», словно мы действовали сообща, а не она одна все это устроила для меня. Я почувствовала себя совсем взрослой. – Я тоже. – Я сделала глоток своего моктейля[3], надеясь, что выгляжу так же загадочно, как Марго, которая не сводила с меня глаз. Она улыбнулась, а я, помню, покраснела в ответ. – Я привезла фотографии. – Она принялась рыться в довольно большой сумке. – Не знаю, какие из них тебе попадались раньше, но мне бы хотелось, чтобы ты оставила себе все, которые тебе понравятся. – И она вручила мне конверт. Перед тем как вынуть снимки, я вытерла руки салфеткой. Я хотела, чтобы она увидела, как серьезно я к ним отношусь. Почти все из них я видела впервые. Сначала шли свадебные фотографии родителей. Да, тетя Рут, должно быть, и тут стала незаменимой помощницей, но истинной подружкой невесты была Марго. Выглядела она прелестно, но мне подумалось, что в этом наряде с длинными перчатками она чувствовала себя не слишком-то уютно, и мне легко было представить себя на ее месте. – А вот твоя мама и этот персиковый ужас. – Марго перегнулась через стол, развернула к себе фотографию, которую я держала в руках, и покачала головой. – Я твердо намеревалась переодеться в джинсы после церемонии, но она отговорила меня, посулив шампанского. – Вижу, это сработало, – заметила я, дойдя до фотографии, на которой она пила шампанское прямо из бутылки, а дедушка Уинтон, каким-то чудом попавший в кадр, улыбался ей широкой улыбкой. Я протянула фотографию, и Марго кивнула. – Ты ведь не помнишь никого из старших Уинтонов? – Нет, все умерли до моего рождения, так что у меня только бабуля Пост, – подтвердила я. – Дедушка Уинтон пришелся бы тебе по душе. И ты бы ему понравилась. Он был такой пройдоха! Мне было приятно услышать от Марго, которая видела меня считанные разы, что дедушке бы я понравилась. Мама говорила то же самое, но в устах Марго эти слова звучали как-то иначе. – Ты знаешь, кто такой пройдоха? – спросила она и помахала официантке, чтобы та принесла ей еще джина. – Да, – ответила я. – Это такой шутник. – Как мило, – усмехнулась она, – шутник, хорошее слово. Фотографии уводили все дальше и дальше в прошлое, замелькали снимки, сделанные, когда мама училась в старшей школе: поездка на природу, футбольный матч, рождественская пантомима. Поначалу Марго нависала лишь над девчонками, но чем старше становились лица передо мной, тем чаще она оказывалась на голову выше и одноклассников-мальчишек. – Вы всегда были очень высокой, – заметила я и тут же смутилась, не успели слова сорваться с моих губ. – В школе меня постоянно дразнили Марго-достань-воробушка. – Говоря это, она смотрела не на меня, а на каких-то людей, которые встали из-за соседнего столика и теперь прокладывали себе путь к салат-бару. – Остроумно, – сказала я. Она засмеялась. – О да. Сейчас я тоже так думаю. Тогда – нет. Официантка принесла Марго второй джин-тоник и приняла заказ. Хотя мы не заглядывали внутрь бордового с золотыми кистями меню, мы точно знали, чего хотим: жареная курица с картофельными оладьями для меня и ростбиф с печеной картошкой для Марго. И еще один «Ширли Темпл». Марго заказала его, даже не спросив меня. И это было мило. Я выудила три фотографии из кучи. На одной родители кружили в танце во время свадебного приема, на другой мама сидела на плечах какого-то щербатого парня, которого я никогда раньше не видела, на третьей две девочки лет девяти-десяти в шортах и футболках с платками, повязанными на головах, стояли, обвив друг друга руками за талию. Я вспомнила, что у нас с Ирен есть точь-в-точь такая же. Положив фотографии перед Марго, я нерешительно передернула плечами. – Ну вот ты и выбрала. – Она кивнула в сторону фотографий. – Та, на которой мы вместе с твоей мамой, была сделана во время слета нашей женской скаутской организации. Я что-то искала на днях и наткнулась на наш старый альбом. Надо бы прислать его тебе, вот уж посмеешься. – Ладно, – согласилась я. Мы переглянулись, а потом, кажется, довольно долго смотрели то ли на стол, то ли на солонку с перечницей. Я сосредоточенно пыталась завязать черенок вишни узлом с помощью языка. Марго, видимо, это заметила. – Мой брат Дэвид тоже так делал. Он мог завязать целых два узелка на одном черенке. Говорил, это значит, что он отлично целуется. Я, как обычно, залилась румянцем. – Сколько ему было, когда… – Я не договорила, но Марго и так поняла. – За неделю до землетрясения ему исполнилось четырнадцать, – сказала она, потягивая свой джин. – Вряд ли за всю свою жизнь он много целовался с девчонками. Может, и вообще ни с кем, не считая твоей мамы. – Ваш брат целовался с мамой? – Разумеется. В кладовке Первой пресвитерианской церкви. – Ну и ну! – выдохнула я. Марго засмеялась. – Все было совершенно невинно. – Она взяла солонку и несколько раз постучала ею о накрытый скатертью стол. – С тех самых пор я не была в Рок-Крике, но собираюсь туда завтра, прямиком из Майлс-сити. Думаю, время пришло. Я не знала, что на это сказать. – Я в любом случае хотела вернуться на то место. Уже несколько лет хочу, – продолжала она. – А я нисколечко, – сказала я. – Думаю, ничего дурного в этом нет. – Марго протянула руку через стол, как будто хотела коснуться моей ладони, накрыть ее своей, но я быстро отдернула руку. Она напряженно улыбнулась и заговорила: – Буду честна с тобой, Кэмерон, ведь ты уже достаточно взрослая, чтобы принять правду. Утешение в горе – не самая моя сильная сторона, но мне и вправду хотелось повидаться и сказать, что стоит тебе только попросить, и я сделаю для тебя все. – Я думала, что за этим уже ничего не последует, но тут она добавила: – Я любила твою маму с того самого дня, когда впервые ее увидела. Слез в глазах Марго я не заметила, и, судя по лицу, плакать она не собиралась, но я точно знала, что если буду продолжать смотреть на нее, то сама расплачусь и в конце концов расскажу о нас с Ирен. О том, что мы сделали, о своем желании, от которого я так и не смогла избавиться. Не знаю уж почему, но я была уверена, что она сможет снять камень с моей души. Я чувствовала: ей под силу убедить меня в том, что в аварии нет моей вины, и ей одной я готова была поверить. Но сейчас я этого не хотела, а потому отвела взгляд и в несколько глотков допила «Ширли Темпл». Я потягивала свой напиток, пока в бокале не осталось ни капельки сладкой ярко-розовой газировки и лед не начал стучать по зубам. Потом сказала: – Спасибо, Марго. Я и в самом деле рада, что вы приехали. – Я тоже. – Она положила салфетку. – Что ж, теперь я готова попробовать что-нибудь из салат-бара. А ты? Я согласно кивнула, и Марго спросила, знаю ли я, как по-немецки будет «уборная», я не знала, и тогда она сказала das Bad, и отчего-то нам обеим стало смешно, и наши губы расплылись в улыбке. Тут она встала и заявила, что на минутку заскочит в das Bad, прежде чем мы продолжим есть. Когда она вышла, я вытряхнула снимки из конверта, отыскала тот, на котором она пила шампанское прямо из горлышка на свадьбе, и засунула под футболку, прижав к телу резинкой от трусов. Я чувствовала, как чуть липкая поверхность фотографии холодит мою кожу. * * *