Казалось, после вчерашней почти бессонной ночи её должно было сморить сразу, но Алёна снова не могла уснуть, ворочаясь с боку на бок. В конце концов она поднялась и села на край кровати Сирила, глядя на его освещённое бледным лунным светом лицо. Парень вздохнул и открыл глаза. — Не можешь уснуть? — он высунул из-под одеяла руку и коснулся руки Алёны. — Тебе нужно отдохнуть. Завтра важный день. — Знаю... Наверное, потому и не спится. Нервничаю немного, — Алёна попыталась улыбнуться. — Иди ко мне, — Сирил приглашающе приподнял край одеяла, и девушка, не раздумывая, скользнула в его объятия. — Не хотел я такой близости между нами, — грустно сказал он, поглаживая Алёну по спине кончиками пальцев. — Поэтому и играл в молчанку в первый день? Хотел оттолкнуть? — она прижалась к нему, впервые так близко и почти без одежды. Он всё ещё не особо интересовал её как мужчина, но... Было что-то более глубокое в её тяге к нему, что-то большее, чем просто поверхностный сексуальный интерес. — Да, — он вздохнул, и его дыхание приятно пощекотало её шею. — Я сразу, с первой минуты почувствовал, что мы могли бы стать очень хорошими друзьями. Но людям в браслетах не стоит заводить друзей. — Ты же знаешь, мне плевать на браслеты. — А мне нет. Я не хочу чтобы на тебя тоже смотрели как на изгоя. — И на это мне плевать. Я хочу быть твоим другом, — упрямо сказала Алёна. — Хорошо, но... Знаешь, тебе всё равно расскажут, — он высвободился из её объятий и лёг на спину, сцепив руки за головой. — Я хочу, чтобы ты узнала правду обо мне из первых уст, а не с чьих-то слов. И тогда уже решай, хочешь ты быть мне другом или нет. — Какую правду? — О том, почему на меня надели браслеты, — горько усмехнулся Сирил. — И кто я вообще такой. Глава 6 Он немного помолчал — видимо, собираясь с мыслями, а может, просто не зная, с чего начать. — Меня зовут Сирил Линдайл, и я был наследником древнего и уважаемого магического рода. Меня действительно называли "восходящей звездой Академии": я закончил несколько её курсов экстерном и был не просто одним из лучших учеников — я был лучшим. На меня равнялись, меня ставили в пример, моим мнением интересовались преподаватели, мне было дозволено участвовать в самых сложных закрытых экспериментах Академии. И всё это — в неполные шестнадцать лет. Мне прочили головокружительную карьеру, передо мной было открыто множество путей... Но я выбрал самый глупый. Алёна слушала его, не перебивая. — При Академии существует также школа жрецов Богини, и неподалёку от неё расположен священный источник, в водах которого проводится один из главных жреческих обрядов. Вокруг этого источника всегда ходило множество слухов, и самым интересным был тот, что обещал бессмертие магу, который сможет окунуться в него. Конечно, многие пытались, но выдержать огромный всплеск магии не мог никто, постоянно происходили несчастные случаи со смертельным исходом, и в конце концов доступ к источнику закрыли. Приближаться к нему теперь было строго запрещено, лишь жрецы Богини имели право подходить к этим опасным водам, да и то при определённых обстоятельствах. Конечно, меня влекла древняя легенда, обещающая бессмертие, и я, будучи самонадеянным юнцом, был уверен, что моя огромная магическая сила запросто справится с испытанием божественных вод. Однако, всё же я не был настолько глуп, чтобы пытаться силой прорваться сквозь охрану. Действовать нужно было тоньше: я решил втереться в доверие жрецов и принять участие в следующем обряде, который должен был проводиться совсем скоро, а потом просто "случайно" аккуратно оступиться и обмакнуть в источник хотя бы одну ногу. Суть обряда в следующем. Как я уже говорил, Богиня не может напрямую присутствовать в человеческом мире, но она хочет понимать людей. И для этого ей нужны... Наверное, "жертвы" прозвучит слишком грубо, но суть примерно такова. Ей нужны человеческие сознания, которые сольются с ней и сделают её понимание людей более глубоким. Примерно раз в сто лет в стране рождается несколько девочек, отмеченных знаком Богини, и все они отдаются на воспитание в школу жрецов, где их с раннего детства готовят к тому, что они должны будут в пятнадцать лет ступить в Источник и слиться с его водами, став частью разума Богини. Им даже имя всем дают одинаковое, имя Богини — Амальтея. Носить они его имеют право до самой смерти, даже если не были в конечном итоге выбраны для ритуала. Родители могут не согласиться отдать ребёнка, но обычно хотя бы кто-то один соглашается, особенно если девочка родилась в бедной семье или в семье потомственных магов, для которых подобное считается великой честью. В тот год в школе жрецов находилось целых пять таких девушек, и только одну должны были выбрать для слияния со священными водами. Я познакомился с несколькими из них, с одной даже завязалось что-то вроде дружбы. Мне нужна была не она сама, а лишь доверие её наставников, но постепенно я начал привязываться к ней... Наверное, даже был немного влюблён, как это свойственно юности. Я ласково звал её Тея, и ей это нравилось. Она была немного робкой и очень живой, интересовалась моими рассказами о мире, о магии, и, несмотря на заложенные с детства устои, не очень хотела сливаться с Богиней, даже боялась этого. Из-за такого её поведения я был уверен, что её не выберут, и мы сможем продолжать общаться дальше... Но всё случилось совсем не так, как я предполагал. Именно Тея стала той, кому суждено было потерять себя и обрести божественное бессмертие. Именно на неё пал выбор Богини. И я забыл о своих планах. Я думал лишь о том, как спасти её. Я узнал обо всём слишком поздно, лишь во время самого ритуала, и мог только кусать локти от бессилия что-либо изменить. Я ведь даже не попрощался с Теей... Я добился своего, мне всё удалось, я стоял в двух шагах от неё — и ничего не мог сделать. Ничего. В отчаянии, в самый последний момент я бросился к ней — бросился прямо в воду, забыв о том, чем мне это грозит. Но она исчезла раньше, и я позорно упал прямо в источник, погрузившись с головой... В этот момент я услышал Голос. Голос, который обещал мне вожделенное бессмертие, одновременно проклиная: моя жизнь остановится на этом дне, я не смогу иметь детей, и все будут сторониться меня, пока я не заслужу прощение. Браслеты на меня надели позже. Естественно, прерывание такого ритуала было серьёзным преступлением, поэтому меня судили и надели эти ограничители, показывающие всем, что я преступник. Я лишился магии, а вместе с ней и всего, что имел: из Академии меня исключили, отец лишил меня наследства и прогнал из дома, крича, что я опозорил весь род. Всё, чем владели Линдайлы, позже отошло боковой ветви, каким-то нашим родственникам с похожей фамилией — Линтен. Так называется город, рядом с которым находится наше родовое имение. Говорят, один из Линдайлов когда-то заделал там бастарда и великодушно подарил ему дворянство и вот такую фамилию... Я не сразу понял, что именно со мной произошло. Мне недавно исполнилось шестнадцать, я был здоров и самоуверен, и слова о том, что моя жизнь остановилась на том дне, всерьёз не воспринял. Гораздо больше меня занимало то, что дальше делать в сложившейся ситуации: матушка в слезах дала мне денег и собрала в дорогу, но я не знал, куда мне идти. Мне хотелось оказаться где-то далеко, там, где никто меня не знает, где не станут тыкать в меня пальцем. Порталами и пешком я отправился на юг, почти к самой границе с Шаах-Дагом, по дороге у меня украли деньги, пару раз избили (я привык во всём полагаться на магию и не мог даже толком дать сдачи), в итоге я оказался в каком-то небольшом южном городе, где ко мне пристала группа пьяных мужчин, пытаясь затащить в переулок с весьма мерзкими намерениями. Спасла меня хозяйка борделя, наорав на них и заявив, что я у неё работаю. Накормив и рассмотрев меня, она и вправду предложила мне работу: в браслетах у меня было очень мало шансов устроиться хотя бы куда-нибудь, а с моей внешностью я, по её словам, мог за год накопить достаточно денег, чтобы открыть какое-нибудь своё дело. Когда я попытался отказаться, она сказала: "Иди, но никто не гарантирует, что твоё изувеченное тело не найдут завтра в канаве. Эти парни редко отказываются от того, на что положили глаз". Я тогда ещё не очень-то верил в своё бессмертие, да и вариантов у меня практически не было, поэтому я остался. Мы заключили контракт на год, но проработал я там около семи месяцев... Меня выкупила одна очень хорошая женщина, вдова недавно почившего графа. Она не была клиентом: по её словам, она просто часто видела меня на крыльце борделя, на рынке или в цветочной лавке, и не могла понять, что такой, как я, забыл в доме удовольствий. Она зашла и предложила мне переехать в её имение, но только если я сам на это согласен. Конечно, я согласился: дама была ещё молода, хороша собой и явно очень добра — лучше уж быть игрушкой такой приятной лайолы, чем каждую ночь обслуживать клиентов. Как видишь, на тот момент я пал достаточно низко, чтобы ни в грош не ставить свою жизнь: я был морально сломлен и ничего хорошего от своего будущего не ждал. Оказалось, что графиня Эртон смертельно больна. Когда я в первую ночь зашёл в её спальню, чтобы предложить себя, она рассмеялась и велела мне идти спать: её измученное болезнью тело давно не желало плотских удовольствий, а даже если бы и желало, она хотела дать мне свободу, а не новое рабство. Меня очень тронули её слова, и я, перед тем как уйти, ненадолго остался с ней, просто сидя рядом и беседуя о прочитанных книгах. Оказалось, между нами было много общего, нам нравились одни и те же произведения, и она попросила приходить к ней ещё. Так мы и разговаривали вечерами, перед её отходом ко сну — иногда я оставался на всю ночь, просто держа её за руку. Я стал считать её кем-то вроде любимой старшей сестры, и она относилась ко мне так же — как к дорогому младшему брату. Если бы не её болезнь, я был бы бесконечно счастлив... Но времени у неё оставалось совсем немного, и я ничем не мог помочь. Днём я помогал слугам по работе в поместье, пытаясь быть полезным хоть чем-то. Мы очень сдружились с управляющим, он оценил мой ум и образованность, и я часто помогал ему с ведением счетов и управлением прилегающими землями. Но в основном на меня поглядывали косо и сторонились: своё дело делали браслеты, к тому же, все считали меня любовником графини Мираэлы. Когда всё стало совсем плохо, когда стало понятно, что она умирает, и никакие зелья не могут облегчить её боль... Я до последнего сидел рядом с ней и держал её за руку. Тогда я впервые преодолел силу ограничителей, я использовал всю магию, какую мог из себя выжать, просто чтобы она ушла спокойно, без боли. Я погрузил её в магический сон и поддерживал его, пока она не вздохнула в последний раз. После этого я упал без сознания — мои руки были прожжены почти до костей. Две недели я провалялся в лихорадке, и за мной ухаживал только старый управляющий. Когда я пришёл в себя, он поведал мне, что завещание графини огласили, и по нему всё, что она имеет, отходит мне, как и фамилия Эртон. А ещё у неё было для меня письмо... Я до сих пор ношу его с собой и помню каждое слово. В нём говорилось о том, как она счастлива была провести последние дни рядом со мной, и как ей жаль, что она смогла подарить мне так мало своего времени. Она предполагала, что её дальние родственники будут пытаться оспорить завещание, и я могу уступить им часть земель, но не более того. Они никак не участвовали в её жизни, ничем не помогали и даже ни разу не навестили, узнав о болезни — об этом всем напомнил управляющий, добавив также, что я помогал покойной графине в её последние часы. В итоге что-то они себе всё же урвали, но немного. После смерти графини я не смог оставаться в доме, где всё напоминало мне о днях, когда я был так счастлив, и о том, что этого счастья у меня больше никогда не будет. Осознав, что я хоть и через адскую боль, но всё же худо-бедно могу пользоваться магией, я оставил поместье на управляющего (оно и по сей день управляется его семьёй) и отправился странствовать, зачаровывая вещи и продавая их тем, кому было плевать на мои браслеты. Я всё ещё старался держаться подальше от мест, где когда-то жил, от Академии и от столицы, где обо мне ходили всяческие слухи, но иногда меня всё же узнавали. Шли годы, я становился всё искуснее в мастерстве артефактора, и моя жизнь стала казаться мне даже вполне сносной. Иногда я навещал своё поместье, управляющего и его семью, но графом Эртоном я всегда был лишь на бумаге. Через какое-то время я заметил, что совсем не меняюсь. У меня так и не появилась растительность на лице, в телосложении изменилось только то, что я худо-бедно накачал мускулы — без магии мне пришлось совершенствовать навыки рукопашного боя, чтобы постоять за себя. В то же время я начал тренировать и навыки мечника, время от времени участвуя в уличных боях на деревянных мечах. Мне это просто нравилось и помогало чувствовать себя менее неполноценным. Прошло ещё десять лет, а я всё так же выглядел на шестнадцать. И тогда я понял: моё время действительно остановилось на том дне. Я взрослел морально, но моё тело оставалось телом подростка — это отчасти мешало мне чувствовать себя полноценным взрослым. Иногда я до сих пор на что-то могу реагировать так, как отреагировал бы очень юный человек — думаю, сказывается именно влияние моего тела. — Гормоны, — кивнула Алёна. — Они здорово могут иногда влиять на мозг. — Примерно в то время, когда я ушёл из поместья Эртонов, передо мной впервые появилась книга с заданиями. Сначала я очень удивился и не совсем понял, для чего она... Да и задания поначалу были странными, вроде: "Собрать десять цветов горелистника в полнолуние". Постепенно они становились ещё страннее и много сложнее: так однажды я получил приказ прибыть ко двору Наместника и вступить в ряды регулярной армии. Я воевал на границе с Рианной и провёл в армии пять лет — мои тренировки с мечом, хоть и деревянным, сослужили неплохую службу, и настоящий меч я освоил быстро. В армии никто не смотрел на мои браслеты, мне можно было носить оружие — в целом, это было неплохое время... Я даже стал кем-то вроде героя, меня по-своему любили, особенно молодёжь, так как я, будучи офицером, выглядел их ровесником или даже младше. По-моему, до сих пор в армии ходят байки о капрале Эртоне, и его никак не связывают с магом-отступником Сирилом Линдайлом. — Как ни посмотри — со всех сторон легендарная личность, — хихикнула Алёна. — Кроме того, что я не старел, я заметил, что на мне стали очень плохо заживать даже мелкие царапины. Сначала я не придавал этому значения, но, видимо, это была ещё одна часть моего наказания. Поэтому я стал постоянно носить с собой зелья регенерации. — Так сколько тебе лет? — с любопытством спросила девушка. Сирил вздохнул. — Уже двести пятьдесят семь лет как мне шестнадцать. То есть... — Двести семьдесят три, — ахнула Алёна. Повисло неловкое молчание. — Ну... Я говорил, что старше, чем выгляжу. — Я даже представить себе не могла, насколько. — Вот... Теперь ты всё знаешь, — сказал Сирил. — И всё ещё хочу быть твоим другом, — Алёна пожала плечами и обняла его, положив голову ему на плечо. — Что, по-твоему, должно было меня смертельно испугать и оттолкнуть? Возраст или работа в борделе? — И то, и другое, — пробормотал Сирил, зарываясь пальцами в её волосы. — Признаюсь, я шокирована. Очень шокирована. Но... Ты не стал для меня кем-то другим, когда я узнала. Да, я не могу сказать, что одобряю работу в борделе, но у тебя всё-таки была безвыходная ситуация. — Я мог отказаться. Мог, в конце концов, гордо предпочесть смерть бесчестью... Тем более, я всё равно не умер бы. — Ты что, проверял? — Дважды. Алёна вздрогнула, когда поняла, что это означало — он пытался покончить с собой. — Я тогда был ещё относительно молод, и моя жизнь казалась мне отвратительной. Я сам себе казался отвратительным... Не буду вдаваться в подробности, но эти попытки окончились лишь долгими мучениями, а смерть так и не пришла. Тогда я решил жить дальше — просто жить, как живётся. — И ты помнишь... Все эти двести семьдесят три года? — Конечно нет. Моя память избирательна — я запоминаю только то, что важно. Пришлось долго этому учиться, иначе в памяти остаются какие-то случайные события, которые мозг посчитал запоминающимися, а необходимая информация может бесследно стереться... Хотя первые годы своего бессмертия я помню особенно ярко и во всех деталях. Без сокращений. Его голос звучал так, будто он не хотел бы помнить всего, и Алёна подумала, что он говорит о борделе. — Было очень плохо?.. — спросила она. Сирил понял. — Мерзко. Нет, не все клиенты были мерзкими, был даже один странный тип, который настолько боготворил моё тело, что платил только за возможность смотреть и слегка касаться. — Это тоже по-своему мерзко, — скривилась Алёна. — Но всё же лучше, чем... всё остальное. Только, прошу... Надеюсь, ты поймёшь, если я попрошу никому об этом не рассказывать? Из ныне живущих мало кто знает об этой странице моего прошлого — точнее, только ты и Тавиэль. — Спасибо, что поделился со мной этим. Конечно, я не расскажу. — Были и хорошие моменты. Хозяйка борделя, Мелисандра, была по-своему неплохой женщиной. Она часто посылала меня в город — то за покупками, то за цветами... Просто чтобы я прогулялся. Я чувствовал себя птицей в клетке, и она это понимала. Алёна живо представила себе это: Сирил, стоящий на крыльце и смотрящий в небо, мечтая улететь прочь вместе с птицами. Сирил, улыбающийся старушкам на рынке. Сирил, подносящий к лицу букет незабудок — сам такой же нежный и прекрасный, как цветок. Совсем юный, наивный, ещё без этой пронзительной жесткости во взгляде. — Что из нашего путешествия ты запомнишь? — спросила она. — Всё, — не колеблясь, ответил Сирил. — Даже то, что мы вчера ели на завтрак? — Это был омлет с сосисками, овсянка и кофе. И ты сказала, что кофе никуда не годится.