Все это могло бы сойти ему с рук, если бы работа не была представлена на оценку. И само собой, Судьи сразу заметили это: произведение так себе и в окончательном виде не представляет собой ничего значительного. Правда, у них оставались некоторые сомнения по поводу того, стоит сохранять его для потомков или нет. Именно поэтому я здесь. Хог сделал многозначительную паузу. Синтия со страхом взглянула на него: – Так вы… так вы… Он улыбнулся: – Нет, Синтия. Я вовсе не Создатель вашего мира. Вы же сами спрашивали меня о моей профессии. Так вот, я – художественный критик. Рэндалл и рад бы был ему не поверить. Но это было для него попросту невозможно. Правда просто-таки звенела у него в ушах, и поделать с этим он ничего не мог. Хог между тем продолжал: – Я ведь предупреждал вас, что вынужден употреблять понятные вам термины. И вы должны знать, что оценить такое творение, как ваш мир, – вовсе не то, что подойти к картине и посмотреть ее. Этот мир населен людьми. Поэтому и рассматривать его нужно с человеческой точки зрения. Так вот, я – человек. Выражение лица Синтии стало еще более обеспокоенным. – Я что-то не понимаю. Так вы просто пребываете в человеческом теле? – Вовсе нет. Я – человек. Среди человеческой расы там и сям рассеяны Критики… люди. Каждый из них является проекцией Критика, но в то же время каждый из них – человек, причем во всех отношениях и понятия не имеющий, что он еще и Критик. Рэндалл уловил небольшую неувязку в рассказе и уцепился за нее так, будто от этого зависела его жизнь, – впрочем, может, так оно и было. – Но вы же об этом знаете… или утверждаете, что знаете. Тут какое-то противоречие. Хог невозмутимо кивнул: – До сегодняшнего дня, до расспросов Синтии, когда стало просто неудобным продолжать действовать в качестве вот этой персоны, – он постучал себя в грудь, – я совершенно не представлял, кто я и что я. Я был совершенно обычным человеком – и только. Даже сейчас я лишь слегка выхожу за рамки моего человеческого облика – настолько, насколько это отвечает моим целям. Просто есть вопросы, на которые в качестве Джонатана Хога я ответить не могу. Джонатан Хог появился как человек, задачей которого было изучать, пробовать, если хотите, некоторые художественные аспекты этого мира. В ходе этого процесса было сочтено целесообразным поручить ему расследование деятельности этих отвергнутых, закрашенных существ, которые называют себя Сыновьями Птицы. А вы оба просто случайно были втянуты в это дело… ну, как почтовые голуби во время войны. Но случилось так, что я обнаружил еще некоторые художественные особенности в общении с вами, и именно поэтому мы сейчас сидим здесь и разговариваем. – Что вы имеете в виду? – Позвольте, прежде я расскажу о вещах, которые мне приходилось наблюдать в качестве критика. В вашем мире имеют место несколько удовольствий. Прежде всего еда. – Он отщипнул от грозди мускатного винограда ягодку, пышную, сладкую, и неторопливо разжевал ее. – Странное дело. Однако весьма приятное. До сих пор никому не приходило в голову делать произведение искусства из самого обычного процесса потребления необходимой энергии. Ваш Творец – настоящий талант. Затем – сон. Странное, расслабленное состояние, в котором создания Творца получили возможность создавать свои собственные миры. Надеюсь, теперь вы понимаете, – с улыбкой заметил он, – почему Критик должен быть настоящим человеком – иначе бы он не смог спать, как человек. Потом – спиртное, здесь сочетаются и еда и сон. Кроме того, существует удовольствие беседы, дружеского разговора – вот как мы сейчас. Это в принципе не ново, но Художник молодец, что включил его в свое Творение. Далее – секс. Вообще-то он довольно смешон. Как критик, я бы вообще списал его со счетов, если бы вы, друзья мои, не позволили мне увидеть в нем нечто, что ускользнуло от внимания Джонатана Хога, нечто, чего мне в моих художественных творениях доселе создавать не приходилось. Впрочем, как я уже говорил, ваш Творец явно наделен талантом. – Он взглянул на них едва ли не с нежностью. – Скажите мне, Синтия, что вы больше всего любите в этом мире, а что ненавидите и чего боитесь? Она даже не сделала попытки ответить, а лишь теснее прижалась к мужу. Рэндалл обнял ее, как бы пытаясь оградить от всех бед. Тогда Хог обратился к Рэндаллу: – А вы, Эдвард? Есть ли в этом мире что-либо, ради чего можно было бы при необходимости отдать душу и жизнь? Можете не отвечать – я видел по вашему лицу и читал в вашем сердце, какие чувства вы испытываете, склоняясь над кроватью. Прекрасная работа, прекрасная – вы оба. Во всем мире я нашел несколько действительно прекрасных образчиков искусства, которых вполне достаточно, чтобы подвигнуть вашего Творца на создание еще одного произведения. Но в то же время здесь столько плохого, жалкого и исполненного чисто по-любительски, что я не склонен был одобрять эту работу в целом до тех пор, пока не наткнулся на это – на трагедию человеческой любви. Синтия недоуменно взглянула на него. – Трагедию? Вы сказали «трагедию»? Он взглянул на нее не с жалостью, а скорее с одобрением. – А как же еще это назвать, моя милая? Она некоторое время смотрела на него, потом повернулась к мужу и уткнулась лицом ему в плечо. Рэндалл погладил ее по голове. – Кончайте, Хог, – бросил он. – Вы снова ее пугаете. – Поверьте, я не хотел. – Однако напугали. И вот что я думаю по поводу вашей истории. В ней такие дыры, что тачка свободно пройдет. Вы все выдумали. – Вы и сами в это не верите. Это было верно: Рэндалл сам не верил в то, что сказал. Тем не менее он отважно продолжал, по-прежнему обнимая рукой жену: – А как насчет того, что у вас было под ногтями? Я вот заметил, что об этом вы даже и не заикнулись. И как насчет ваших отпечатков пальцев? – То, что было у меня под ногтями, просто не имеет отношения к моему рассказу. Оно сыграло свою роль – напугало Сыновей Птицы. Они-то уж знали, что это такое. – Так что же все-таки это было? – Кровь Сыновей… помещенная туда моей другой личностью. А что вы упомянули насчет отпечатков? Джонатан Хог честно опасался оставлять их где-либо. Не забывайте, Эдвард, Джонатан Хог был самым обычным человеком. Рэндалл принялся было возражать, но Хог прервал его. – Понимаю. Честно говоря, я ничего об этом не помню – даже сегодня. Об этом знает лишь моя полная личность. Но вообще у Джонатана Хога была привычка все протирать носовым платком. Возможно, он протер и подлокотники вашего кресла. – Я ничего такого не заметил. – Я тоже. Рэндалл снова бросился в бой. – Это еще не все и даже не половина всего. А как насчет той больницы, о которой вы рассказывали? И кто платит вам деньги? Где вы получаете зарплату? И почему Синтия всегда так боялась вас? Хог бросил взгляд на далекий город: с озера на него надвигалась стена тумана. – На эти вопросы у нас уже почти не остается времени, – сказал он, – впрочем, даже для вас самого не так уж и важно, верите вы мне или нет. Но на самом деле вы верите – и поделать с этим вам ничего не удастся. Правда, вы коснулись еще одного вопроса. Вот, держите. – Он достал из кармана толстую пачку банкнот и протянул ее Рэндаллу. – Они мне больше не понадобятся. Через несколько минут я вас покину. – И куда вы направляетесь? – Обратно к себе. После моего ухода можете сделать вот что: садитесь в машину и через город отправляйтесь на юг. И ни при каких обстоятельствах не открывайте окон до тех пор, пока не окажетесь далеко от города. – А почему? Мне это не очень-то по душе. – Тем не менее таков мой совет. Будут происходить некоторые… изменения, перестройки и все такое. – Что вы имеете в виду? – Я ведь уже говорил вам, что предстоит разобраться с Сыновьями Птицы, с ними и со всеми их делами. – И как же? Хог не ответил, а снова бросил взгляд на стену тумана. Туман постепенно наползал на город. – Все. Мне пора уходить. Делайте так, как я сказал. – Он развернулся и собрался уходить. Тут Синтия подняла голову и заговорила: – Подождите, не уходите! – Да, моя дорогая, слушаю. – Скажите мне только одно: останемся ли мы с Тедди вместе? Он посмотрел ей в глаза и ответил: – Я понимаю, что вы имеете в виду. Но не знаю. – Но вы должны знать! – И тем не менее не знаю. Если вы оба существа этого мира, то вы дальше можете идти бок о бок. Но, понимаете, есть ведь еще и Критики. – Критики? Какое им до нас дело? – Один из вас или вы оба можете оказаться Критиками. Я этого сказать не могу. Помните: Критики – люди, во всяком случае здесь. До сегодняшнего дня я и сам не знал, что я – один из них. – Он задумчиво взглянул на Рэндалла. – Ну, он вполне может быть одним из них. У меня сегодня почему-то возникло такое ощущение. – А-а-а… я? – Я просто не могу этого знать. Но вряд ли. Дело в том, что мы не должны общаться друг с другом – это испортит наш художественный вкус. – Но… но… если мы такие разные, то… – Это все. – Он сказал это не слишком резко, но в словах его была какая-то окончательность, которая поразила их обоих. Он нагнулся над остатками провизии, взял еще одну виноградину, прожевал ее и закрыл глаза. И еще некоторое время продолжал стоять с закрытыми глазами. Наконец Рэндалл окликнул его: – Мистер Хог! Никакого ответа.