Афина неспешным, устало-выверенным шагом двинулась вдоль коридора. Коридор, надо признать, производил впечатление: высокие потолки, ненавязчиво-зелёное оформление, панели в три четверти роста… на одной дубовой панели наметилась трещина от сучка, Кока коснулся её кончиками пальцев — в средней школе он занимался резьбой, с той поры фактура породистого дерева заставляла его трепетать. — Встречались давно, — Завьялова посматривала на Николая Дмитриевича. Но не постоянно, стреляла маячками, как стробоскоп. — Кажется давно… или недавно… у нас сейчас утренники, вы учитывайте. Время смешалось. Как у Лермонтова, в "Бородино" припомните: смешалось время, люди, кони. Я даже не скажу, когда точно виделись. — Тронула пальцами виски. — И какое это имеет значение? Вам надо проверить Полубеска. Степан Полубесок легко мог убить Аркадия. — Убить? — переспросил Николай Дмитриевич. — Степан? Почему вы так думаете? — Вы видели его руки? — Афина развернулась, сложила ладони чашею, заглянула в них. — Такими руками можно задавить телёнка. — Наверное, — осторожно согласился Кока. — Но зачем? — Что, зачем? — Зачем ему убивать лучшего друга? Тем более телёнка. — Лучшего друга?! — удивлению Завьяловой не было границ. — Да они люто ненавидели друг друга! Дала паузу, ожидая реакции "сыщика". "Сыщик" смешался и молчал. Пробурчал "гм-м", потёр лоб. — Из вашей реакции заключаю, что вам неизвестна та история, — проговорила Афина. — И вы не знаете, что Полубесок был с женой Аркадия. — С Лидией? — теперь удивился Николай Дмитриевич. — С Лидией. Николай Дмитриевич уточнил, что значит "был". Завьялова вытянула указательные пальцы и потыкала ими друг в дружку, не оставляя вариантов. Тогда Николай Дмитриевич попросил прояснить обстоятельства. История не отличалась оригинальностью. Молодые люди собрались отпраздновать начало весны, заготовили вина и мяса, отправились на берег реки. Компания самая дружная: Аркадий с Лидией, Степан Полубесок с Мариной… — Был ещё кто-то из типографии, — Завьялова перечисляла, — и этот ещё неприятный хмырь с магнитофоном. Я никогда его не любила. — Во-первых, кто такая Марина, — уточнил Николай Дмитриевич. — Во-вторых, когда именно это произошло? — Во-первых, не перебивайте, это невежливо. Во-вторых, я сама вам всё расскажу. Это произошло пять… или семь лет тому. Марина — это натурщица, девушка, не лишённая привлекательности, однако личность мелкая и склочная. Стёпка писал её портрет, а перед этим она позировала ему для афиши фильма… между нами, потаскуха она первостатейная. Николай Дмитриевич отметил грубое слово — неожиданно грубое — и смену интонации. — В плане культурных мероприятий, ничего интересного не было. Основная забава, это купание Полубеска — он нырял в ледяную воду, распихивал льдины и плавал. Ещё танцы под "Аббу" и шашлыки. — Кто жарил мясо? — спросил Николай Дмитриевич. — Геннадий Легкоступов. У него родственники в Таджикистане, они присылают ему специи. — Ну и? — Что, ну и? Николай Дмитриевич повторил жест указательных пальцев Афины. — Ах, вы об этом! — Афина глубоко вздохнула. — Степан с Маринкой поругались, она немедленно уехала. Потом Стёпка напился, и… вот. — А что делал Аркадий? — Он спал. — Понятно, — проговорил Николай Дмитриевич. Хотя ничего понятно не было. Ничего не прояснялось. Более того, дело путалось и вязло. Напоминало верёвочный клубок, когда тянешь за одну петельку, надеясь упростить "проблему", а вместо кончика вытягиваешь неожиданный узел… и понимаешь, что лишь только туже всё затянул. — А вы? — спросил. — Что делали вы? Завьялова сверкнула очами. Отказаться было невозможным, слишком много деталей она сообщила. Тогда она проговорила: — Я значительно умнее, чем это нужно для счастья. Я покинула компанию засветло… мой удел — сцена. Я служу Мельпомене, и глупые человеческие игры не для меня. Уж простите! "Э-нет! Шалишь, брат… в смысле, сестра! Лукавишь!" — злился Кока. Завьялова распрощалась с ним, напомнив, что у неё вот-вот должна начаться запись: "Режиссёр будет записывать фонограмму. Мои голосовые связки должны отдохнуть, голубчик!" "Непременно!" — поклонился Николай Дмитриевич. Он передвигался по тенистым кулуарам театра, нащупывая выход, а в большей степени, давая себе время для размышлений: "Никуда ты не убежала с того пляжа, актриса, ты всё видела, смотрела во все глаза… Но зачем? Зачем ты рассказала мне? Сплетничала?.. — Становилось смешно, потом, без перехода, грустно. — А ведь она права, Полубесок мог придушить Аркашку запросто… не в том смысле, что убил, а защищаясь… первым полез, понятное дело, Аркашка, выпил для храбрости и полез мстить за жонкину честь, дурачок… ага, допускаю, семь лет спустя решился на возмездие! Семь лет! — Мысли толкись в голове, напоминая голубей, которым кинули пригоршню проса. — А хотя бы и семь… почему нет?.. дело чести не имеет срока давности. Случилась драка, Полубесок удавил конкурента, а теперь строит из себя невинность…" Вслух Кока передразнил художника: — Куда он побежал? Не за молоком ли? не за квасом? не винишка ли побёг купить?! Вдруг неожиданная на себя досада: "Фу ты, господи! О билете не расспросил, разиня!.. — Афине следовало задать вопрос о лотерейке непременно. С другой стороны: — А что бы это поменяло? Ничего! Афина дышит и врёт… врёт и дышит… правды для этой женщины не существует вовсе, как нет для неё и лжи — существует лишь только её трактовка и неправильная. Восхитительная женщина! Мечта поэта!" Мировоззрение Николая Дмитриевича лопнуло… в смысле, дало трещину… в смысле, в ранжировании женщин на "что-то есть" и "чего-то не хватает" появилась третья уникальная категория — Афина Завьялова. Кока остановился и вытянул руку — он опять оказался возле дубового сучка. Значит, он ходил кругами. Завьялова водила его за нос. "Мы трижды прошли мимо её гримёрки, однако внутрь она не пригласила". В это мгновение Николай Дмитриевич остро пожалел, что втянулся. Опыт подсказывал, что поток лжи только начался: "А я под ним верчусь, напоминая школьника под дождём, — ухмыльнулся. — Когда влюблённый дуралей ждёт свою пассию. С другой стороны, иначе бы я не познакомился с Афиной". Завьялова не вписывалась в схему. Была исключением. Ей очевидно нравилось быть женщиной, нравилось влиять на противоположный пол и соблазнять, но — и в этом таилась исключительная загадка! — она хотела быть мужчиной! Мужчиной, чтобы повелевать и владычествовать напрямую, без посредников. "Внутри неё стоит добротный турбированный движок, — размышлял Николай Дмитриевич, — однако коробка передач и рулевое управление нехороши". Ещё подумал, что кабы годков было меньше, так увлёкся бы Афиной с головою… со страстью, с цветами и гитарой под балконом… а теперь? теперь токмо заунывная мысль: "Несётся она куда и как попало. Без царя в голове живёт. Кабы ей мужа авторитетного бог послал, вроде меня, чтобы тот взнуздал, растолковал что почём… ан время от времени и фингал поставил… так нет такого мОлодца… пропадёт баба попусту, а жаль". В преисподней театра что-то треснуло, будто разорвали простыню, следом заиграл оркестр — его не было слышно в полной мере, однако звуки духовых доносились: геликон волновал атмосферу, звуки литавров делили пространство на доли. "Фонограмму пишут, — сообразил Николай Дмитриевич. — Пошла запись". — Здравствуйте! — проговорило откуда-то сбоку, притом таким неожиданным и ласковым тоном, что Кока отпрянул и поднял кулаки. — И тебе… здравствуй, — ответил, — незнакомец. Если ты не призрак. Из-за портьеры, из закоулков драпировки (так показалось), на самом деле из дверей с биркой "Администрация" появился человек. Человек в высшей степени непримечательный. Среднего роста, не широкий, не тощий… Николай Дмитриевич обежал его глазами и подумал, что мужчине лет чуть больше шестидесяти… однако ни щетины на лице нет… нет и седины в волосах, даже роскошного серебряного локона (о котором мечтают щёголи) — нет. Шатен, примятый возрастом и бытом. "С такой физиономией замечательно грабить сберегательные кассы, — думал Николай Дмитриевич, — ни один свидетель не запомнит". Меж тем, Человек Без Лица протянул Коке узкую ладошку и назвался: — Григорий Алябьев. Имею честь рекомендоваться. Друзья зовут меня Груней. — Николай… Николай Дмитриевич… если позволите. — Позволяю! А вы, собственно, кто? По делу к нам, голубь? Или так… — Естественно, по делу, — огрызнулся Николай Дмитриевич. — Кабы не было повода, зачем бы я припёрся? — Театр утомил его своей натуральной фальшью. — Из прокуратуры. — Вот и прекрасно! — обрадовался Алябьев. — Быть может, вы ищите Аркадия Лакомова? — Допустим. — Прекрасно-прекрасно, голубь! — всплеснул бровями Алябьев. — Просто восхитительно! Значит, он ваш знакомец, передайте ему, пожалуйста, денежку! — Из-за спины он вытянул кулак с купюрами и монетами: — Семь рублей и сорок две копеечки, будьте любезны!