"Изменять нет нужды. Изменять глупо! Просто чувства необходимо обновлять… как масло в моторе или побелку на потолке". В молодости Кока дрался с любимой женой до крови. Однажды она так отрихтовала его скалкой (удачно схватила орудие, когда диспут разгорелся на кухне), что муж три недели провёл в санатории. И что вы думаете? Иные пары после такого "избиения младенцев" разводятся, в семье Николая Дмитриевича воцарилась благодать и зацвели райские кущи. На полгода или даже дольше. "Чувства — они, как постромки, их постоянно нужно подтягивать. — Николай Дмитриевич смотрел на продавщицу Варю и не понимал, как такая молодая красивая (кровь с молоком во все щёки) девка может быть такой малахольной. — Отношения постоянно нужно выяснять… не для того, чтобы что-то там выяснить (меж мужиком и бабою ничего сложного нет, не теорема Пифагора!), но, чтобы каждый день обновлять любимую, заставлять её жить! и меняться самому в бесконечной жажде. Отношения не терпят застоя, неужели вы этого не понимаете?!" С возрастом оба угомонились. Супруг (Кока) по мере сил подначивал супругу на ссору, но та — вот безгранично хитрое создание! — не шла на открытый конфликт. Женщина изучила мужа, и умела вызывать его ревность мелкими штрихами — взглядами, намёками… безответными телефонными звонками, недоговорёнными фразами. Строго говоря, Николая Дмитриевича громили его же собственным оружием. "Хорошо живётся мусульманам, там каждый день муж имеет право на свежую жену. Что делать нам, православным? Изменять? Никоим образом! Измена низит… выхолащивает душу! Если нет возможности сменить супругу, надо… — в этой точке размышлений Кока обычно хлопал себя ладонями по пузу, — обновить супругу! Надо заставить её измениться! И лучший для этого способ — скандал!" В качестве компенсации за своё поведение, Николай Дмитриевич купил квадригу кур-двухлеток — "Лидке сгодятся", — вышел из магазина довольный и полными лёгкими втянул городской сизый воздух. Жизнь казалась прекрасной. *** Лидия стелила дяде на диване, в зале. Сама ложилась в спальне. Меж залом и спальней существовал коридор в два аршина шириною. С "рождением" коридора тоже связана история. По задумке архитекторов, одна комната (двухкомнатной квартиры) смыкалась со второй, а уже потом обе "ячейки" выходили в коридорчик к кухне и ванной. Кажется, это называется "проходной зал". Однажды Лидухе засвербело в одном месте, и она потребовала от мужа разделить комнаты: отлучить от зала кусочек и превратить его в продолжение коридора. В идейном смысле, посыл был верен… кабы дело происходило, допустим, в замке английских лордов. На практике, получился заполненный бытовой мелочью коридорчик, плюс, маленький куцый зал, напоминающий келью монаха… который молится югославской "стенке" (за шестьсот рублей) и австрийской люстре в такую же цену. Хрустальную люстру о двенадцати рожках, промежду прочего, Николай Дмитриевич доставал лично… ко дню рождения племянницы… в подарок. — Лида, ты спишь? — вполголоса спросил Николай Дмитриевич. — Нет, — ответила племянница. — Как будто, — А чего? — Сон бежит. Сегодня приходила скандальная заказчица… всю душу вынула, стерва. Все образцы перевернула, все ткани перемяла, всех мастеров обругала. — И чего? — А ничего. Ушла и ничего не заказала. — На учёт таких надо ставить! — посочувствовал Николай Дмитриевич. — В поликлинике. Отвратительные встречаются в природе личности… сам часто сталкиваюсь с такими типусами. Помолчали, прислушиваясь к ночи. Ходики сговорчиво тикали. На улице протарахтел автобус. Николай Дмитриевич спросил: — Ты помнишь Эдика Усольцева? Вы с ним сидели за одной партой, кажется. В десятом классе. — Конечно, помню. Мы очень дружили. Я думала, стану его женой. — Да-да, это он. Опять пауза, опять ночные колдовские звуки. — И чего? — Николай Дмитриевич. — А ничего. Его родители в Мурманск уехали. И Эдик с ними. — Жаль… — Ты даже не представляешь, как! — Заскрипел матрас, Лида приподнялась на локте; в бликах луны, Николай Дмитриевич видел её намазанный кремом лоб и голое плечо. — Знаешь, как я его любила! Жизнь бы отдала, кабы он приказал… сказал бы, иди в огонь — пошла бы не задумываясь! Николай Дмитриевич выгнулся под одеялом на "мостик", поправил перекрутившиеся "семейки". Спросил об Аркадии. — Аркадия я люблю! — искренно ответила Лида. — Всей душой. Каждой клеточкой тела! Каждый мой вздох о нём. — Дак?.. и как же? — удивился Кока. — Одно с другим? И того любишь, и этого? — Того любила, а этого люблю. Лида не чувствовала конфликта или даже противоречия. Как верный солдат под присягою она отдавала себя без остатка всякому текущему командиру. — Послушай… — Николай Дмитриевич помедлил, — а ты была с Эдиком? Как женщина? — Никогда! — откликнулась Лида. — Ни одного разочка! До свадьбы этого нельзя. — Ты верна мужу? — Верна. — Тогда почему с Полубеском легла? В спальной зашуршала простыня, Лида вплыла в зал, завёрнутая в саван, как привидение. — Тебе Афина нашептала? — Допустим. — Вот ведь дура! Сама Степана добивается, а на каждую женщину клевещет! Каждую юбку воспринимает, как личного врага. — Афина? Добивается Степана? Не думаю. Мне показалось, они ненавидят друг друга. На кухне задребезжал холодильник, из крана закапала вода, Лида попросила починить: — Утром посмотришь кран? — Посмотрю, конечно, посмотрю! — заёрзал Николай Дмитриевич. — Так что с Афиной? — Она очень несчастная женщина. — Афина? — Да! — Несчастная? Этот сфинкс с мотором? — Ты даже не представляешь насколько! С самого рождения. Она очень красивая, ты видел, но её мать была просто красавица. Академическая греческая красота: высокий лоб, идеальные пропорции… тонкий нос длинною точно в треть лица, и губы такие… как тебе объяснить… такие ещё называют призывными, к поцелуям зовущими. Когда она улыбалась, зрители в зале стонали — удивлялись, как все её жемчужные зубы умещаются во рту!.. Афина мне показывала фотографии. Мать пела в Большом. Замуж она не собиралась, детей, понятное дело, не хотела и беременность скрывала. Афина родилась у нас, здесь, когда театр был на гастролях. Недолго думая, мать пристроила младенца… — В детский дом? — Не перебивай, дядя! История настолько удивительная, что ты даже не можешь вообразить. Мать наняла кормилицу, дала ей денег, обещала высылать ежемесячно. Несколько лет высылала исправно, потом уехала в Париж, и там осталась. Там она, кажется, вышла замуж и оставила сцену. — А ребёнок? — Афина жила с няней. — В смысле, они голодали? Скитались? Не ухвачу подвоха. — Подвох в том, что Афина свихнулась на искусстве. Как начала понимать разницу меж мужчиной и женщиной, так и стала подбирать себе в мужья артиста. Но обязательно такого, чтобы с громким талантом. Блестящего. Когда закончила школу, поехала в Ленинград, поступила там в институт… каким-то туманным способом. А может законным — я не знаю точно. В сущности, она способная девчонка, говорят, на олимпиаде по математике призовое место заняла. Летом, на втором или третьем курсе познакомилась с антрепренёром театра. Сошлась с ним, договорилась, что переведётся в театральный, несколько раз выезжала с труппой в область, на шефские спектакли. Говорит, что любила своего лысика безмерно. — Лысика? — У него волосы на темени вылезли, пришлось наклеивать парик… такую аккуратную нашлёпку сверху. — Зачем? — В театре оскорбительно быть лысым. — Понимаю… на автобазе тоже лысым неприятно… но ты продолжай. — Забеременела. Ребёнок родился здоровеньким, потом умер.