— Спокойно, Захар не хотел меня обидеть, — Боб посмотрел на приятеля, — но обидел. Ладно, проехали! Захаревич только пожал плечами. Как человеку науки ему были непонятны такие вот сугубо человеческие проявления у коллеги. Шульга был блестящим аналитиком, ради завершения дела уединившимся в этом гараже на отшибе. Его, как и самого Захаревича, всегда интересовало только одно: восстановить картину событий и найти истину. Он редко обращал внимание на все, что большинству смертных было так необходимо для самовыражения: комфорт, статус, семья. «Почему вдруг сегодня такая чувствительность? Не иначе как баба замешана». Захаревич оглядел Шульгу с ног до головы. «Да, так и есть, недавно у затворника был секс. И, судя по тоске в глазах, даже с элементами чувств и долей сантиментов». Боб прервал ход его мыслей: — Но это обстоятельство, как обычно, не приняли во внимание? — Самоубийство очевидно. Эмоционально Татарский был нестабилен. Так проще объяснить записку. Насильственная смерть — это лишние вопросы. К офицеру полиции, прежде всего. Твой друг Калганов без того уже отписывается. — Ладно. Это все равно складывается в общую картину. Нет сомнений — это Портной. И он явно подставляет Воху. Захаревич протянул руку к Бобику, намереваясь его погладить, но тот попятился и зарычал. — Смотри-ка, обиделся. — Захар повернулся к Борису. — Что думаешь? — Думаю, Портной где-то рядом. Он каким-то образом узнал, что мы его ищем. И это ответный удар. — Простая математика? — Захаревич подмигнул. Теперь пришла очередь Боба удивиться. Во-первых, игривому настроению эксперта, хотя тот рад новой зацепке, и это-то как раз понятно, а во-вторых, потому что Захар помнит эту присказку про математику. Неужели Боб так часто произносит ее вслух? «Плохо, Шульга! Если ты предсказуем в таких мелочах, значит, в больших делах тебя тоже не трудно предугадать. Стоит ли удивляться, что Портной подошел так близко?» Боб уставился в небо, крупная снежинка упала ему прямо на зрачок глаза. Усилием воли он заставил себя не моргнуть. Захар наблюдал за переменами в настроении приятеля не таясь, и ему не очень нравилось, как сегодня выглядел Боб. «Потускневший взгляд, запавшие щеки… Неужели Шульга сдался? Захотел уюта и женского тепла?» — Борис! Где тут у вас борща можно поесть приличного? Боб вздрогнул от неожиданности. — Да есть тут харчевня за углом. Вполне цивильно. — Заводи собаку, и пошли поедим. — Пойдем. Правильно говорить пойдем. — А мне один черт. Главное, чтобы со сметанкой и черным хлебом. Боб улыбнулся. Да. Неплохо было бы сейчас навернуть борща. В последний раз он ел первое на базе отдыха «Под соснами» у Радужного. Вся та поездка обернулась для него двумя трупами и сумасшедшим сексом с прекрасной Элеонорой. Скучал ли он по ней? Воспоминания откликнулись тупой болью в затылке, тогда у него как раз была реабилитация после сотрясения мозга. Отставник-офицер в Ирпенском лесу пытался прикончить его, потому что Боб вычислил, как именно была убита Алла Татарская. А месяц спустя мертвый фотограф в соседнем номере вызвал новый приступ тошноты. Красные струйки на белом кафеле, стекающие в воронку душевого слива, так и стояли перед глазами. А через день — синеватое лицо утопленника Гоши в полынье на фоне истерики его обезумевшей матери. И хотя Эля тогда даже помогала ему в расследовании, проявив завидную силу духа, но заниматься этим постоянно или терпеть подобный образ жизни своего мужчины она, конечно же, не захотела. Какой женщине такое бы понравилось? Смерть кружила рядом с Бобом, нарезая круги и с каждым новым витком сужая радиус действия. Пожалуй, ближе к смерти, чем он сам, был только Захаревич: тот смотрел ей прямо в закрытые глаза жертв на столе в прозекторской. Возможно, именно это так сблизило мужчин в последнее время. Сейчас они могли бы смело назваться друзьями, если бы оба нуждались в друге. Бобу и Вохи-то было подчас многовато с его куревом, амурными делами, пьяными скандалами. Хотя от Захаревича, при всей фантазии, Боб такого ожидать не мог. С экспертом они в первую очередь уважали друг в друге крепких профессионалов. Им обоим этого было достаточно. Но если бы вдруг именно сегодня Захаревич развязал, они, скорей всего, крепко бы напились и начали обниматься на прощание. Но алкоголь уже давно был пройденным этапом и для Боба, и тем более для Захара, который по молодости грешил, балансируя на грани зависимости. Сознание должно было оставаться чистым и незамутненным 24 часа в сутки, особенно теперь, когда Портной сделал открытый ход. И горячий борщ на брудершафт при таком раскладе был лучшим решением. — Это ты здорово придумал, Захар! — Боб запер дверь гаража под недовольный скулеж оставленной собаки. — Ага! Со сметанкой и черным хлебом! И корочку чесночком натереть! Боб похлопал эксперта по плечу, на что тот, молча, кивнул. В этот момент оба были действительно рады друг другу. Боб вспомнил рассказ Рэя Брэдбери, которым зачитывался в детстве. Про рыцарей и паровоз. Из-за смещения во времени рыцари бросались на паровоз с копьями, в тумане принимая его за дракона. Рыцари, конечно же, погибали. А машинист с кочегаром недоумевали, что ж такое творится-то на этом участке дороги. Кем они были с Захаром? Рыцарями или машинистом с кочегаром? Как бы там ни было, а дракона им нужно остановить. Любой ценой. 14 Спальный район, застроенный так называемыми хрущобами еще в шестидесятые годы прошлого века, затерялся среди высоких новостроек, которые за каких-то пару-тройку лет выросли на первой линии вдоль центральной магистрали. Старые обшарпанные пятиэтажки с усохшими от старости деревьями во дворах казались декорациями к черно-белому фильму эпохи неореализма. У подъезда крайнего дома по улице Бойченко топталась пожилая женщина, закутанная в вязаный пуховый платок, накинутый поверх пальто. Она кого-то поджидала, отмахиваясь от голубей, налетевших целой сотней. Когда в конце улицы показался старик в ондатровой шапке-ушанке, она оживилась и засеменила навстречу. Старик опирался на добротную резную трость и вышагивал, почти не хромая. Завидев старушку, он махнул рукой то ли в знак приветствия, то ли пытаясь ее остановить: — Ну, что вы суетитесь, Власовна? Я бы и сам зашел. Право, не стоило беспокоиться. Власовна заулыбалась, прикрывая рот морщинистой ладонью. — Ой, да ничего, Ильич. Я тут было приболела, три дня из дому не выходила. Спасибо, Света, жиличка твоя, в аптеку сбегала. Хорошая девочка. Вот, думаю, встречу тебя, да и воздухом заодно подышу. Власовна порылась в карманах, достала ключи на брелоке и протянула старику. — Держи свои ключики, Валерий Ильич. Светочка занесла. Вчера. Поздно вечером. Странно так. Я уже легла, а она звонит в дверь. Да так настойчиво. Я уж подумала: не случилось ли чего? «Уезжаю срочно», — говорит. Ильич покрутил в руках ключи и внимательно их рассмотрел. — Действительно странно. Деньги за месяц отдала, а прожила неделю. Сорвалась, мне ничего не сказала. — Я боюсь, Ильич, как бы она чего не вынесла и не сбежала. — Власовна прищурила один глаз, будто и не восхваляла эту самую жиличку минуту назад, как добрую и порядочную девушку. — Чего там выносить-то, Власовна? И потом, давно бы вынесла, не ждала неделю. — Старик задумался о «ценностях» в своей квартире. — Ладно, чего не бывает. Пошли, глянем вместе, чтобы ты успокоилась. Держись за меня, а то скользко. Власовна с удовольствием ухватилась за руку деда. Она уже и забыла, когда шла вот так вот под руку с кавалером. «Что значит бывший инженер, — думала Власовна про Ильича, — интеллигентный, статный. — Она нарочно замедлила шаг, авось встретят хоть одну соседку из тех, кто в теплые вечера собирается на лавочке. — Надо будет его пирогом угостить. С потрошками. На большее пенсии не хватит, если еще кофе купить. А летом можно будет в парк сходить, там по субботам духовой оркестр играет мелодии времен нашей молодости». Власовна унеслась мыслями далеко вперед, и на ее морщинистых щеках проступил робкий легкий румянец. Вскоре пара скрылась за углом, так никого и не встретив по дороге. 15 Ильич, подслеповато щурясь, попытался вставить ключ в замочную скважину и промахнулся. Ключ с неприятным скрежетом царапал металл, то и дело минуя зазубренную прорезь. Старик похлопал себя по карманам и с досадой крякнул: — Вот незадача — очки забыл! Никак не могу привыкнуть. — К этому привыкнуть невозможно. Возьми мои, Ильич. — Власовна сняла с переносицы очки, на правой дужке перемотанные изолентой. — Авось подойдут. Старик пристроил их на крючковатый нос и обрадовался: — Таки подошли! Надо же! Наконец двери открылись. Однако Ильич снова замешкался на пороге. Вот так сразу заходить внутрь было отчего-то страшно. Наверное, после всех этих бабских россказней про грабителей и наркоманов, которыми его стращали соседи, прознав о намерении сдавать квартиру. За спиной кряхтела Власовна, и это заставило старика приободриться. Мужчина он все-таки или так, погулять вышел? Крохотная прихожая однокомнатной квартиры кричала о бедности и заброшенности: вешалка с одним уцелевшим крючком, потемневшие оборванные обои и потрескавшийся линолеум, старый дисковый телефон на трехногом столике. Ильич окинул все это добро подслеповатым взглядом и вздохнул: «Быстро пролетела жизнь. А вроде как ничего и не нажито». Дверь в комнату стояла приоткрытой. Ее пошатнуло сквозняком от входной двери, и она жалобно скрипнула. Ильич по-хозяйски толкнул дверь носком сапога и замер. — Ну, что там? — На этот раз Власовна отодвинула его локтем и протиснулась вперед. — Господи! Кто это? Ильич, не отрывая взгляда от тела, процедил сквозь стиснутые зубы: — Звони, Вера! Куда надо звони! Вера Власовна попятилась, держась руками за стену. Все-таки интуиция ее не подвела. Всегда она беду за версту чуяла. Следом за старушкой отступил Ильич и, стараясь не глядеть внутрь комнаты, рывком прикрыл за собой дверь: — Ну, звони же! Скорей! — В состоянии ступора ему не пришло в голову, что он и сам может набрать нужный номер. Власовна сняла трубку, но вдруг схватилась за сердце и сползла по стене на пол. Трубка на витиеватом шнуре выпала из ее рук и теперь смешно подпрыгивала над линолеумом, имитирующим паркет. Ильич совсем растерялся: куда же ему звонить в первую очередь: в полицию или в «скорую»? Он поднял трубку и глянул на Власовну. Калоша сползла с ее ноги, открывая аккуратную латку на пятке серых толстых колгот. Глаза старика увлажнились от острой жалости, когда-то Вера Власовна была комендантом ЖЭКа и слыла грозой округа. Он всегда уважал ее, а ей, в свою очередь, нравился Ильич, она не раз обращалась к нему за помощью в жилищных делах, еще при покойнице жене. — Вера! Слышишь? Ты держись! Непослушными пальцами старик набрал номер «скорой». 16 Востроносенький, с умными голубыми глазами молодой старлей Кошель ерзал на стуле. Носов смотрел на него сверху, уперевшись руками в стол, отчего паренек нервничал. Стопка папок с бумагами съехала на угол стола, и Кошель следил за ней, упадет или нет? Смотреть прямо в глаза Носову ему отчего-то было неудобно. Распахнулась дверь, и в кабинет буквально ворвался Воха. — Здорово, мужики! Капитан Калганов вливается в родной коллектив! — Он почесал щетину и втянул носом воздух. — Эх, родная рутина! Старлея Воха сразу и не разглядел, пока Носов не шагнул ему навстречу. Рукопожатие было сугубо формальным.