— Я не знаю. Думаю, одногруппник наших парней, — ответил я. — Я знаю, чей это голос. Основы психологии у них читаю. Дальше есть что? — спросил Игорь Николаевич. А дальше пошла запись диалога наших сыновей. Я очень надеялся, что отцы узнают голоса своих отпрысков. Своего-то я сразу узнал… «— … Федька! Чапай, иди к нам… — Мне журнал нужно отнести… — Слушай, так ты мусором решил стать? — Не понял… — Что «не понял», мусорок?! Говорят, ты в Кикотя собрался? (университет МВД им. Кикотя) — Слышь, Астах! Не нарывайся! — Чапаев, так ты и правда ментом хочешь стать? На хрена оно тебе… Пошли с нами в Академию гражданской защиты… — Смирный, а ты-то чего? — Так у него же папаша — мусор! Фу! Чувствуете, пацаны, как помойкой завоняло? Вали отсюда, мусор, в свою мусарню! Твоё место у параши, ментяра позорный! — Ну, ты, Астах, сука! — А! Б…, ты мне нос сломал!» Дальше были слышны несвязные звуки и нецензурные выкрики несовершеннолетних мужиков, поэтому я выключил запись и обратился к присутствующим: — Думаю, для более объективного расследования и оценки этого происшествия можно было бы приобщить и эту запись. Как считаете, товарищи отцы? Голоса своих парней узнали? Реакция на запись начала конфликта меня удивила. Отцы курсантов Астахова и Смирновых сидели не шелохнувшись, молча изучая свои кулаки и не глядя в мою сторону. Пришлось продолжить: — И ещё. Это так… по-мужски. Попробуйте представить на месте моего сына… ваших. И как кто-то, не подумав, называет его мусором или крысой штабной, или… а потом оскорбляет при нём вас. И если ваш пацан растёт мужиком… — Виноват… Андрей Васильевич, кажется? Не могли бы вы вот на этот номер сбросить эту аудиозапись с вашего телефона? — неожиданно перебил меня полковник Смирнов. — И мне… И мне, пожалуйста, — вполголоса попросил генерал-майор Астахов, записывая на листке бумаги свой номер мобильного телефона. — Это возможно, — согласился я и сбросил отцам-командирам аудио-факты. — Недавно по центральному телевидению наш президент выступал, — как бы про себя произнёс со своего места заместитель начальника училища. — Он рассказывал, что вырос на питерских улицах в непростое послевоенное время. И что, если драки было не избежать, он бил первым. Главное — нужно быть уверенным, что ты прав. Я так думаю, — задумчиво закончил полковник. — Думаю, Владимир Владимирович прав. Вот мой первым и ударил, — неожиданно жёстко ответил я. — Уверен был, что прав! — Разберёмся, Андрей Васильевич, разберёмся! Честно говоря, не думал, что мой вот так может… — раздосадовано хлопнул по столу своей большой ладонью, генерал Астахов. — Кстати, я не в штабе служу… — Да и мои парни… Вроде не балую, учатся неплохо, спортом… А тут вдруг! — встал со своего места и заходил по кабинету полковник Смирнов. — Если необходимо, товарищи «полководцы», я и мой сын готовы принести свои искренние извинения вам и вашим потерпевшим сыновьям… — начал было я, чувствуя, что ещё чуть-чуть — и мои «внутренние тормоза» не выдержат. — Давайте так поступим, — взял инициативу в свои руки, генерал Астахов, — Игорь Николаевич, вы, конечно, влепите этим… гладиаторам по дисциплинарному взысканию. Каждому «сеньке по шапке», как говорится. А мы «разборы полётов» со своими сыновьями дома проведём. Как Андрей Васильевич говорит, по-мужски. Ну, а эти… справки о телесных повреждениях… Считайте, что не было их. Начиталась, дура, детективов, — почти шёпотом закончил генерал. — Согласен с Владимиром Николаевичем. Я со своими джигитами дома поговорю. По-приятельски. Спасибо, Андрей Васильевич, как говорится, за свет в конце тоннеля, — невесело мне улыбнулся полковник Смирнов. — Спасибо за понимание, мужчины. Ну, а то, что подрались… Они будущие офицеры. А русский офицер должен уметь драться! За себя, за семью, за страну… — С президента пусть пример берут, в конце концов! — негромко засмеялся Игорь Николаевич, протягивая мне руку. * * * Неожиданно наше совещание получило достойное продолжение. В ресторане грузинской кухни тут же, на Енисейской улице. И я про себя понял ещё одну вещь. Я совершенно не могу отказывать в просьбах генерал-майорам. Может быть, конечно, не всем, но Астахову не смог. Это он затащил нас в «Мимино». Володька оказался классным парнем и генералом не игрушечным. Две командировки на Кавказ, Сирия… Грудь в крестах! О Смирнове сказать ничего не могу, кроме того, что Витёк смолотил две порции хинкали, пока мы с Астаховым Чечню вспоминали. На прощание обменялись визитками и намерениями поддерживать отношения. * * * Ирке Чапаевой позвонил уже из дому. Из ванной (чтобы своих не разбудить). «Бывшая» не спала. Видно, ждала моего звонка. — Привет. Всё нормально. Я говорю — всё нормально с твоим Федечкой… Ну, с нашим… Дай ему трубку. Ну, разбуди… Нет… Нет, я сказал… не пьяный… — Привет, па. Ты чего? — Ничего. В смысле нормально всё, можешь завтра спокойно идти в училище. — Не, завтра не пойду. Завтра воскресенье. Выходной, па. — А! Понял… Слышь, сынок… А ты куда после экзаменов будешь поступать? — Ну, па! Мы уже сто раз об этом говорили. В институт МВД я буду поступать. На специальность «Оперативнорозыскная деятельность». — А! Ну, понял. Спокойной ночи, сынок. — Пока, пап! * * * А ночью мне целых три сна приснились с абсолютно разными сюжетами. Первый и третий не помню, а вот второй… Будто иду я по Тверской улице, а под ногами не тротуарная плитка, а деревянный настил скрипит какой-то. И по пути люди попадаются одетые по «моде» середины девятнадцатого века. Дамы в длинных платьях с зонтиками, мужчины в сюртуках и котелках, с тросточками в руках. Вдоль дороги фонари чугунные, с обгаженными воронами и голубями светильниками. А дорога… дорога брусчаткой и булыжником выложена. Да не ровно так, без разметки совсем. Куда городское начальство смотрит? Нет на вас Собянина… А по дороге той телеги громыхают на конной тяге, брички, повозки разные всякую всячину прут. Верховые на породистых жеребцах и кобылках, даже одну карету видел. И всюду кучи… кучи… кучи конского навоза. Запашок, я вам доложу, далеко не столичный стоит. Но народ носы не воротит, видно привыкшие. Дохожу до первого перекрёстка и вижу… Прямо в центре проезжей части на здоровенной бочке полицейский с полосатой палкой в руках стоит. Мундиришка на нём кургузый, мятый какой-то. Сапоги на ногах стоптанные, конским навозом испачканные. Лицо недовольное, опухшее, небритое. Видно, вчера в кабаке допоздна с околоточным пьянствовали, да по доступным девкам таскались. Небось, жалование пропивали, ироды. И вот стоит он такой, на бочке топчется, куда кому ехать палкой своей полосатой показывает. Да знай всё покрикивает: — Куцы прёшь, деревенщина? Глянь, куда я тебе палкой-то тычу, нехристь! — Ай, мать твою! Харитон! Опять кобылу свою капустой кормил? Смотри, обосралася, зараза! Подбирай незамедлительно! Оштрафую! — Здравия желаю, господин поручик! Ох, и славный у вас жеребец! Гарцует, как под генерал-аншефом! А потом вдруг смотрю: полицейский ко мне поворачивается, палкой на меня машет и орёт во всё горло: — Ну, что, батюшка, зенки-то вытаращили? Довольны? Хотели, чтобы я полицейским стал? Ha-те пожалуйста вам! А пошёл бы в военное училище, сейчас бы на жеребце по Тверской дефилировал! Чай, ужо подпоручиком был бы. А я башкой верчу, чуть котелок не слетел, не пойму, к кому это он, болезный, обращается. Но чувствую что-то своё… родное… и голос до боли знакомый, только пропитый чуток. — Куды прёшь, холера! Взад поворачивай, басурманин хренов! — недовольно топорщит усы полицейский, уже отвернувшись от меня. И тут я пенсне своё на нос надеваю и вижу… Бля!!! Это ж Федька, сынок мой единоутробный! Тут и проснулся, слава богу! Выкуп за чеченца Проходя через турникет дежурной части, я услышал приглушённый стеклянной стеной крик: — Товарищ подполковник! Товарищ… я за вами уже помощника послал. Телефон не отвечал… Вас генерал вызывает. Передали, что срочно!