— Сказали одного спасённого тела мало. Сказали, что орден не дадут, но два последних выговора с тебя снимут, — смеясь, ответила Корниенко. — Понял, спасибо. Умеешь ты поторговаться. Виолетт, разреши мне на допросе Гефтмана присутствовать? — спросил я, зная принципы работы Корниенко. — Чапаев, ну ты же знаешь… Кстати, а ты в курсе, что убивец от адвоката отказался? Ладно, пущу. Только сам знаешь почему! И ещё… Сидеть мышкой, мамочку не перебивать. Понял? — Встречаемся без пяти у второй допросной, — ответил я, принципиально не ответив на крайний вопрос еледачки. * * * К 10–00 мои ребята «нарыли» много чего интересного на Гефтмана Марка Борисовича, 1976-го года рождения, еврея… и т. д. Образование высшее музыкальное. Закончил Московскую консерваторию по классу вокала. Имел приличный баритон. Но для Большого театра «приличного» баритона не хватило, нужен был выдающийся. А вот в хор двухметрового парня, поющего на бис «С чего начинается Родина» и «День Победы» взяли, как говорится, с руками и… Женился, родилась дочь Соня. Жили небогато, но дружно. Одной большой еврейской семьёй. Конечно же, в одной квартире с родителями Марика в Мытищах. Молодого баритона с его патриотическим репертуаром начали приглашать на корпоративы ВПК, вечера встреч ветеранов, левые сборные концерты. Всё шло хорошо, пока однажды прямо на репетицию хора не пришли люди в чёрной униформе с автоматами и не спросили у дирижёра: — Гефтман у нас кто? Следующий вопрос был задан Марку Борисовичу при сорока шести свидетелях (участниках хора): — Вы Гефтман? Вам принадлежит гараж номер девяносто семь в гаражном кооперативе «Автолюбитель-2»? — Да… но я, собственно… Окончание ответа уже никого не интересовало. Да он и не мог ответить. Двое крепких парней в чёрном завернули ему руки назад так, что он разбил себе нос о собственные колени. Невысокого росточка худощавый следователь мило улыбнулся женскому ряду хора и на прощание проинформировал: — Товарищи! Только что на ваших глазах задержан сексуальный маньяк. Он насиловал и убивал детей. Ну, что же вы? Продолжайте репетировать… со второго куплета, пожалуйста. * * * Во вторую допросную Гефтмана привели быстро. Конвойный отстегнул наручники с правой руки задержанного и пристегнул его к скобе металлического, вмурованного в пол стола. Социально опасный. Положено. Корниенко представилась и представила меня. Предупредила о ведении видео- и аудиозаписи допроса, а также праве подозреваемого на адвокатскую защиту. Пока Виолетта Юрьевна объясняла по протоколу права обвиняемого, я внимательно следил за бывшим ведущим баритоном академического хора. Первое, что бросалось в глаза, — несоответствие внешности с паспортными данными. Согласно информации в анкете, Гефтману сейчас едва за сорок. А перед нами сидел пожилой мужчина, скорее даже старик… Глубокие морщины, неестественно тёмный цвет кожи, пронизанная мелкими ярко-красными капиллярами, абсолютно лысая кожа на голове. Я же помню его фотографию… Чёрная густая шевелюра, приятное лицо, смеющиеся глаза. Ей всего лет пятнадцать! — Какие-то пожелания перед допросом? Может быть, воды хотите? — ровным голосом поинтересовалась следователь. — Воды не хочу. Кофе хочу. И пожрать чего-нибудь домашнего. Кормят тут у вас… а у меня желудок нежный, — негромко, но уверенно произнёс подозреваемый. — Знаешь что, Гефтман… — тихо прошипела В. Ю. Но я уже звонил Дроздову, слегка качнув спинку стула Корниенко: — Ваня, сделай по-братски. У меня в кабинете на сейфе термос стоит и контейнер с харчами. Позавтракать не успел, Ксюха с собой завернула. Я во второй допросной, занеси, пожалуйста. Минуты через три в допросную вошёл слегка запыхавшийся «официант» и, сверкнув недобрым взглядом в сторону упыря, положил передо мной пакет. Я забрал из пакета вилку с маленькой ложечкой и поставил прозрачный контейнер перед Гефтманом. В меню завтрака «по-домашнему» входило два бутерброда с ветчиной и мои любимые сырники со сметаной и сгущёнкой. — Придётся руками, сам понимаешь. Приятного… Выйдем? — предложил я Виолетте. Старший следователь по особо важным делам «испепелила меня взглядом, собрала в совочек останки и развеяла их на сквозняке коридора изолятора временного содержания». — Ты какого хрена, Чапаев? — Стоп, Виола! — Вот зараза! Ты же знаешь, я ненавижу, когда меня так… — ткнув меня в грудь своим маленьким, но жёстким кулачком, сказала В. Ю. — А я говорю: стоп! Ты посмотри на этого мужика. Он к нам разговаривать пришёл, а не отвечать на протокольные вопросы. И, если мы не дадим ему возможности выговориться, уйдёт в себя, замкнётся, и никакая пресс-хата, никакой подсадной не помогут. У него за плечами одиннадцать лет «строгой» колонии по самой хреновейшей и позорной статье, плюс почти два года психушки… Я вообще удивляюсь, как он выжил! Водички она ему предложила. Если нужно будет, я ему ещё и гамак в допросной подвешу. Виолетт, я тебя прошу, не летай на метле, — аккуратно поправив лацкан на форменном кителе «важнячки» и «сдув пылинку» с воротника, попросил я. — Ага. Ты ещё предложи ему «чистуху» написать, добренький ты мой. Забыл, как он с топором стоял? — спросила В. Ю., но уже было видно, что она поостыла и думает над тем, что я ей сказал. — А почему нет? Мужик сам пришёл. И топор… И орудие убийства добровольно принёс. Ты подумай… — попросил я, похлопав себя руками по карманам кителя. А пока старший следователь думала, я сбегал на этаж выше, выгреб из кошелька последние рублики и поменял их на два «американо» в бумажных стаканчиках у кофе-автомата. Мы зашли в допросную, когда «лесоруб», как прозвала его следачка, наливал из моего термоса в мой стаканчик мой кофе. Ну, прямо не допрос убийцы получался, а «чаепитие в Мытищах». Сделав первый глоток, Гефтман чуть поморщился и спросил: — А ты чё, начальник, кофий без сахара пьёшь? Не люблю… пусть принесут. — Марк Борисович, хорош выделываться… — сделав определённые усилия над собой, попросил я, нечаянно сломав шариковую ручку, — мы так поняли, ты поговорить пришёл. Если это так, то давай, слушать мы готовы. «Чистуху» оформим, я тебе обещаю. — Да не смеши ты меня… Какая к херам «чистуха»? Извините великодушно, девушка. Сколько следствие по делу будет идти? — уже другим тоном спросил у следователя Гефтман. — Ну… согласно УПК РФ минимум два месяца, но, как правило, больше… В вашем случае не меньше шести-восьми месяцев, я думаю, — честно ответила старший следователь по особо важным делам СК РФ. — О! А нету у меня этих месяцев, понимаете? Нету! У меня четвёртая стадия рака. Меня из психушки отпустили на досмотр родственникам… Это, я так понимаю, чтобы хоронить не за государственный счёт. Я через две недели помереть должен, а я тут с вами сижу, кофий распиваю. Доктор честно сказал, когда выпускали, что могу рассчитывать максимум на три месяца при хорошем питании и уходе. Вот и считай… Два месяца этих демонов искал, две недели присматривался и топор точил… И сколько у меня осталось, пальцы загибаешь? Если через пару недель не сдохну, считай, в долг буду жить, — насмешливо подытожил Гефтман. — Чего вы добиваетесь, Гефтман? — спокойно спросила Валентина Юрьевна. — Да так… ничего особенного. Хочу, чтобы те, кто последними услышат меня… поняли, что не было у Гефтмана Марка Борисовича другого выхода, — глядя в глаза Корниенко, спокойно ответил обвиняемый. — Послушайте… мне нужно помыть руки. Мне срочно нужно руки помыть! Руки… Мы с Виолеттой увидели, как вдруг быстро начал внешне меняться Гефтман. Он безжалостно сильно дёргал левую, прикованную наручниками руку, пытаясь освободиться и встать. Из-под «браслета» лоскутом завернулась содранная кожа, на стол брызнула кровь. Лицо и безволосый череп стали красными и покрылись мелкими капельками холодного пота. Из мгновенно покрасневших, как у вампира, глаз полились натуральные слёзы, изо рта по подбородку текла, пузырясь, слюна. А Гефтман всё повторял и повторял: — Помыть руки… кровь… мне нужно руки помыть. Пустите меня! С мылом… с мылом… Корниенко нажала кнопку вызова конвоя и вошедшему сержанту спокойно сказала: — Сержант, отведите обвиняемого в туалет. А когда Гефтман вышел, улыбнулась мне и сказала, потирая руки: — Нет, ну ты понял? Артист! А, ну да. Он же консерваторию закончил. Им там актёрское мастерство преподавали. Знаешь, что сейчас было? Он нам показал, что он может. Мол, не захотите меня слушать, я вам тут такое представление устрою! Он два года в психушке провёл, Чапаев. Это он сам себя туда определил, когда ему диагноз поставили. И знаешь почему? Он прекрасно понимал, что с такой болезнью из зоны выйти не удастся. И тогда капец его плану возмездия. Не успеет топориком помахать! Вот и начал «косить». Артист, одним словом! — Ну, тогда давай дадим ему понять, что мы готовы быть теми «последними» ушами, на которые он рассчитывает. У нас другого выхода нет, Виолетта Юрьевна. Или мы его слушаем и закрываем дело по «чистухе», или он «сливается» и в смирительной рубашке едет заканчивать свою грешную жизнь обратно в психушку, — соглашаясь с Корниенко, ответил я. — Сюрприз хочешь? Пятнадцать лет назад дело об изнасиловании и убийстве несовершеннолетней Кузнецовой И. Н. возбуждал и брал под арест Гефтмана следователь Саблин С. М. А ещё… Сиди на попе ровно, Чапаев! Приговор по 131-й выносила народный судья Мытищинского городского суда Саблина Марина Ивановна. Царствие им небесное… хотя уже сомневаюсь. Врубаешься? — победоносно сообщила мне «особо важная следачка». — Ну, я, собственно, понимал, что копать нужно прошлое. Даже не удивлюсь, что Гефтман о нём и хочет нам рассказать. Так сказать, излить душу. Также думаю, что и мотивы вчерашних убийств связаны именно с прошлым, а 131-я, часть 3-я тут не главная мотивация к мести. Тут, Виолетта, какая-то цепочка событий прослеживается, — уверенно заявил я, наблюдая, как в допросную вводят нашего арестанта. Выглядел Гефтман по-другому. Побледневшая кожа лица, мокрый от воды ворот и закатанные рукава рубашки. Запястье левой руки перевязали, и теперь сквозь бинт ярким пятном проступал «раствор бриллиантовой зелени». Внешне спокойное лицо убийцы иногда пронизывала сиюминутная гримаса боли. Видно, болезнь безжалостно пожирала его изнутри. — У вас всё нормально, Гефтман? Можно начинать? — спросил я, держа палец на кнопке «запись» установленной на штативе камеры. — С чего начать? — по-хозяйски наливая в стаканчик остатки кофе, в свою очередь спросил подозреваемый. — Кстати, хозяйке своей передай: сырники зачётные, как у моей Лизоньки. — С момента вашего задержания, — что-то пометив у себя в журнале, ответила Виолетта Юрьевна. — Понял. Постановление о моём задержании предъявил мне следователь прокуратуры Саблин Сергей Митрофанович. Прямо на репетиции. А когда меня уволокли, объявил коллективу народного хора и оркестру, что я и есть тот самый сексуальный маньяк и убийца пропавшей три месяца назад девочки. В первый день допроса не было. Определили меня сразу в СИЗО в общую «хату». В ту же ночь меня и «опустили». Получается, что ещё против меня дело об изнасиловании не возбудили, а жопу уже продырявили. Не по понятиям… Это Саблин, паскуда, мне дорогу назад таким способом перекрыл. — А доказательная база на чём основывалась? — спросила В. Ю. — База? — усмехнулся Гефтман. — За два года до этих событий умер мой дядя Лёва (мамин брат). Дядька был одинокий, поэтому всё, что он после себя оставил, разделили между родственниками. Мне достался гараж. Без машины. На другом конце города. Мама сказала: «Марик, сдавай гараж в аренду и получай чистые деньги без налогов». Я послушный сын и сдал гараж одному мужчине. Договорились, что он будет перечислять деньги мне на карточку каждый месяц. Так и было. Мужик платил каждое пятое число месяца, я шёл в супермаркет и покупал на эти деньги еды. Откуда мне было знать, что этот мужик — педофил, а гараж использовал для своих гнусных потребностей? — А когда вы этому мужчине сдавали гараж, вы видели его паспорт? Может быть, копию сделали? — спросила Корниенко, не поднимая от своих записей головы. — Шутите? Какие копии, девушка? Это всего лишь старый кирпичный гараж дяди Лёвы. Он же его не унесёт в сумке. Приятный такой молодой мужчина. Высокий. Носил чёрную фуражку, на мою похожую. Знаете, такую, как у Жириновского. Заплатил мне за месяц вперёд, и я пошёл в магазин маме за подарком. Послушайте, я всё это и следователю, и на суде говорил. Говорил, что они меня с ним путают. Но, сука, свидетели… — Что свидетели? — спросил я, конечно, понимая, что сейчас услышу. — Оба свидетеля опознали меня. Причём утверждали, что видели меня в гараже в день предполагаемого убийства этой бедной девочки. Её трупик в яме гаража нашли. Представляете, тот гнида после убийства мне ещё три месяца деньги за аренду гаража платил… Мы с Виолеттой переглянулись. Вопрос напрашивался сам собой. — Вы уже с теми свидетелями встречались? — спросила следачка. — Нет, девушка… не успел, — усмехнулся Марк, понимая, что хотела услышать следачка. — Один замёрз зимой в недострое лет пять назад. А второй от туберкулёза загнулся. Это алкаши местные. У одного из них тогда гараж недалеко от моего был. Всякий хлам туда таскали… там и бухали. Их тогда менты отмыли немного, в шмотки из секонд-хэнда одели… Саблин в этом деле опытный, сволочь. Был. Видно, очень уж этим людоедам было нужно, чтобы именно Саблин маньяка поймал. Слушай, а я его точно того? — мучаясь в сомнениях, дёрнулся в мою сторону Гефтман. — Точно… — не глядя в глаза мужику, ответил я. — Ну вот… — посветлел лицом обвиняемый. — На суд папа мой все свои награды надел. Он же воевал у меня… Девятого мая я для него «День Победы» каждый год раз десять пел. Конечно, он не верил, что его Марик, которым он так гордился, мог обидеть девочку. Он всем говорил, как будто что-то доказывая: «Наш Марик — еврей, но он поёт в русском академическом народном хоре». Папа умер прямо в зале судебных заседаний после оглашения приговора, — тихо сказал Гефтман. — Сердце не выдержало. Как вы думаете, папа не поверил? Меня всё время мучает этот вопрос… — Марк Борисович, вы можете продолжать или мы сделаем перерыв? — после затянувшейся паузы уже не так жёстко задала вопрос следователь.