— Проверять будете? — показывая опись изъятых при поступлении вещей, спросил прапорщик. Дрозд мотнул головой и поставил в журнале закорючку. На столе лежали: 1. Нож перочинный… — Наверное, как холодное оружие слабоват, — сказал при приёмке личных вещей задержанного гражданина Дроздова дежурный по ИВС. — Но поросят резать в самый раз! 2. Деньги… Одна тысяча двести пятьдесят рублей бумажными ассигнациями и двадцать пять рублей монетами (до зарплаты жить два дня). 3. Смартфон «Самсунг»… 8-й модели (с севшим аккумулятором). 4. Очки солнцезащитные… (с треснувшей дужкой на переносице и заляпанных кровью стёклах). 5. Блокнот для записей… (…после третьей страницы в блокноте должна была лежать совместная фотография Ивана и Светланы… Но фото лежало в середине блокнота. Смотрели…) 6. Бейсболка чёрная. 7. Зажигалка пьезоэлектрическая серебристого цвета. — А сигареты? — спросил я у Ивана. — Дежурный, сигареты… — Не надо. Я бросил, шеф, — угрюмо ответил Дрозд и кинул в сторону прапорщика зажигалку. — Лови, Славик, подарок! Молча рассовывая по карманам свои вещи, Дроздов вышел из камеры под номером пять. Задумчиво похлопав себя по карманам, Иван повернулся ко мне и, не повышая голоса, глядя прямо мне в глаза, спокойно спросил: — Слышь, Чапай… если ты его поймал, то он должен быть здесь. Верно? Здесь? — И Ванька начал по очереди тыкать в закрытые двери камер изолятора временного содержания подрагивающим от начавшегося нездорового возбуждения пальцем. — Здесь? Или здесь, Васильич? Куда… ты… его… от меня… спрятал? Вспомнив про «перочинный ножик» в кармане у Дрозда, мне стало не по себе. Поймав тревожный взгляд прапорщика, на всякий случай вытащившего из чехла электрошокер, я отрицательно покачал головой и громко крикнул Ивану: — Отставить истерику! Сейчас… Ага! На блюдечке тебе с голубой каёмочкой и прямо в соседнюю камеру. Нате вам, Иван Иванович, кушайте упыря… В СИЗО номер один его увезли ночью. Следком распорядился. Кстати, пошли пожрём. Мы, между прочим, сутки не жравши по-человечески. Там и расскажу всё… И Дрозд поверил. Обмяк как-то, расслабился. Виновато посмотрел на напрягшихся за решёткой дежурной части караульных смены и, глубоко натянув на глаза свою чёрную бейсболку, махнул на прощанье всем рукой. — Извиняйте, если что, мужики… В столовой управления людей было мало. Было ясно, что большинство «людей государевых» предпочитают на завтрак пищу домашнего приготовления. Мы взяли омлет, сосиски, по стакану сметаны и по чашке крепкого кофе. Я не успел воткнуть ложку в сметану, как услышал мрачное: — Дома не ночуешь, а сметанкой балуешься. Странно. Увидев со мной Ивана, Виолетта Юрьевна кивнула ему и понимающе сказала: — Вижу, у вас «мущинские» разговоры, не буду мешать. Я закончила, Чапаев. Сейчас позавтракаю и поеду домой. Генерал дал «добро». Ты со мной? — А я поспал три часа. Отдыхай, Виолетта… созвонимся, — скосив глаза на отвернувшегося в другую сторону Дрозда, сказал я. Через минуту на мой телефон пришла СМС от Корниенко: «Представляешь… Этот урод в конце своего чистосердечного опуса написал: “Убивать девочка совсем не хотел. Просто нож острый был”. И ещё… Лядова перед смертью два раза произнесла слово “Дрозд”». * * * После разговора отвёл Ивана в отдел и перепоручил его Шароеву и Зимину. Предлагал Дрозду поехать домой, но он, с тоской посмотрев мне в глаза, тихо сказал: — Не могу я, шеф… там везде… она. Понимаешь? — Ну, тогда возвращайся, — сказал я, кивнув на место за его рабочим столом. Иван сел в своё кресло, задвигал ящиками письменного стола, вспоминая их содержимое. Тут же к нему подсел Магомедыч со стопкой папок и файлов, а Зима загрузил комп Дрозда какими-то материалами с записями камер наружного наблюдения. Ванька так посидел минут десять, послушал, молча кивая то одному оперу, то другому. А потом встал и начал зачем-то снимать с себя рубашку. — Не могу так, мужики. Тюрьмой воняю… Вроде стирал, а всё равно… У кого-нибудь сменная рубаха есть? — швырнув в мусорную корзину свою ковбойку в клеточку, спросил Дрозд. Шароев с сожалением пожал плечами, а Зима, что-то вспомнив, кивнул Дрозду, встал и вышел из кабинета. Через некоторое время он вернулся и положил перед Дроздовым пакет. — Вот. Должна подойти, вчера только купил, — сказал он. Иван вытащил из пакета целлофановую прозрачную упаковку со сложенной новой рубашкой. Рубашка была чёрного цвета. Дрозд долго держал её в руках, не решаясь вытащить из шелестящего целлофана. Потом посмотрел каждому из нас в глаза, кивнул Серёге Зимину и тихо сказал: — Спасибо, Серёг… То, что надо. И цвет соответствует. Позже Сергей Зимин, как бы оправдываясь, объяснил мне, что действительно купил чёрную рубашку специально. На похороны Светланы Лядовой. Ну не было у мужика в гардеробе рубашек траурного цвета, поэтому и купил. А вот пригодилась не ему. На похороны лейтенанта полиции Лядовой Светланы Ивановны мы все пришли одетые в парадную форму полиции Российской Федерации. Андрюшка и подпольное казино Домой приехал без предупредительных звонков. Думал, завалюсь таким голодным, не выспавшимся сюрпризом, как снег на голову. И пока мои девочки будут крылышками хлопать, клювиками щёлкать и на пуанты становиться, успею извиниться и покаяться. Так вышло, что практически трое суток я не был дома, не звонил, не отвечал на звонки и СМС. Короче, вёл себя, как последний… Но моему выверенному плану «извинений и прощений» сбыться так и не пришлось. Выйдя из лифта, я сразу увидел большой тетрадный листок, зверски приклеенный скотчем к входной двери нашей квартиры. Так всегда Женька делала, когда они с мамой куда-нибудь уходили, как будто других способов «запугать» меня не существовало. «Смылись», — подумал я, расслабившись, но и тут оказался не прав. В записке Женькиным почерком было написано: «Па! Я у бабушки Фиры ана учит миня гатовить фаршмак мама паехала за андрюшкой». Всё понятно. Фаршмак — это что-то из селёдки… с жареной картошечкой пойдёт. А мама куда поехала? Зачем за Андрюшкой ездить, если он у неё в животе? Юмористы! Прям заливаюсь от смеха. Звоню своей соседке. Дверь открывается не сразу… В проёме появляется возбуждённое, мокрое от пота лицо Фиры Самойловны. Моя соседка Петрова (по покойному мужу) стоит передо мной, широко расставив ноги, в толстых шерстяных носках, с согнутыми в локтях, поднятыми, как у хирурга вверх руками, лоснящимися, от чего-то жирного. Из-за неё выглядывает моя Женька, часто-часто моргая зарёванными красными глазами. В предчувствии чего-то неотвратимого, делаю шаг назад и безвольно спрашиваю: — Что случилось, тёть Фир? Только честно… — А что? — удивлённо разводит руками тётя Фира, капая рыбьим жиром на кафель лестничной площадки. — Селёдка, зараза, жирная, как свинья… прости господи. — И лук злой, сволочь, — возмущённо пробасила Женька, вытирая сопливый нос и слёзы о пятнистый фартук бабушки Фиры. — А мама… Ксюша где? — всё ещё не веря, что ничего плохого не случилось, спросил я, глазами поискав, куда бы сесть. — А… так ты сразу бы… В роддом её повезли, красавицу нашу, — промокнув своё доброе лицо о рукав халата, охотно ответила соседка. — Ей тут чё-то поплохело, Андрюшечка… Мы подумали, мол, ну всё, началося… Вызвали скорую, а пока те ехали не торопясь, у Ксюхи всё закончилось. Врач посмотрел, послушал, пощупал животик и сказал, типа, ничего страшного, ложные схватки. Но потом на меня посмотрел и передумал. Думаю, ему запах селёдки не понравился. Вот он Ксюху нашу и забрал. В двадцать седьмой родом повезли, что на Коптевском бульваре. Знаешь? Она там наблюдалась. Недалеко совсем… — Знаю. Так… надо ж ехать? Тёть Фир, а вы не знаете, что там нужно с собой? Ну… для рожениц и младенцев… — Тю… Успокойся, у неё давно уже всё приготовлено было. В первый раз, что ли? — улыбаясь, ответила соседка и поцеловала Женьку в кучерявую макушку. А та сразу как-то засуетилась, замельтешила, побежала в ванную руки мыть, на ходу давая нам указания: — Я, батя, с тобой поеду. Скажем в больнице, что мы к маме, и нас пустят. Фирочка… а ты без меня справишься? Картошку не соли, селёдка солёная… и лука, лука побольше, как папа любит. — Справлюсь… Иди уже, горе ты моё луковое! Батя… — отвернулась, сморщив нос, Фира Самойловна Петрова (по мужу). * * * К «вновь поступившей» Галкиной Ксении Владимировне нас, конечно, не пустили, и её к нам не выпустили. Моё нервическое настроение начало понемногу успокаиваться, когда я осмотрелся по сторонам. Современное «предприятие по восполнению численности населения» работало чётко, как швейцарские часы. Служба внутренней охраны, учёт и выдача информации о состоянии рожениц. Вполне себе современный, хорошо отлаженный механизм учреждения здравоохранения работал умно, выверено, слаженно и… с огоньком. — За вторым пришли? — широко улыбаясь, продемонстрировала преимущества импортной губной помады молодая «сестричка» в окошке «Информационного центра». — За третьим, — посчитав в уме, ответил я, подсаживая повыше Женьку. — Ух, ты, какие молодцы! — кокетливо поправив халатик на незаметной груди, почему-то обрадовалась девушка с бейджиком «Наташа» на лацкане. — А у нас сегодня на третьего скидка! Посмеялись. Смеялся даже мужик, которому в соседнем окошке объявили, что у него родилась дочь. — Третья… подряд. А можно без скидки, но пацана? — смеялся чудак, беззвучно что-то шепча себе под нос. За ним с интересом наблюдала Женька. Рот у дяди смеялся, а лицо нет… Мы получили информацию, что наша Галкина К. В. лежит в первом предродовом отделении. Состояние стабильное. Температура 36 и 7. Давление 130 на 80. Сданы анализы, результаты обрабатываются. Потоптавшись ещё немного в вестибюле, мы вышли на улицу. Говорите, чудес не бывает? Бывает! Зазвонил мой телефон, сигнал шёл с незнакомого номера. — Алле… — строго сказал я, «включив» подполковника полиции. — Сам ты «аллё», я Ксюша! — тихо засмеялся мой ангел. — Ксюх… ты? А мы тут… А я прихожу домой, а… Мы тут, внизу. Как ты, любимая? — сбиваясь, бормочу я в трубку. — Нормально… Да я ехать не хотела, так, что-то потянуло внизу, а потом отпустило. Это всё Фирочка! Ксюха, схватки! Ксюха, схватки… — передразнивая соседку, смеялась моя любимая девочка. — Как вы там без меня? — Ой, плоха-а-а-а! — заканючил я. — На, поговори с мамочкой, — сунул я телефон в руку Женьке. — Привет, ма! Кто у нас там? — А никто у вас. Сказали: рано пока, ждите.