— Получается, что те, кто хотел убить Навахина, воспользовались помощью Лауры, чтобы выманить его из дома? А потом убили и ее. — Это теперь основная наша версия. А чтобы ее проверить, надо пообщаться с коллегами девушки, особенно с теми, с кем она была дружна. С полицией ведь мало кто до конца откровенен. К тому же в «Джигите» работают почти одни русские, а у русских почему-то не принято помогать служителям закона, я уж даже не знаю, почему. — Тому множество причин, месье инспектор, но сейчас я о них рассказывать не буду. Вы хотите, чтобы я пообщался с персоналом «Джигита»? — Мы с комиссаром Рошем хотим, чтобы вы поступили туда на службу. — Меня жена не отпустит, — сказал Клопп, — если я ночи напролет по ресторанам пропадать буду, она скучать начнет. Но помочь я вам попытаюсь. Глава 5 Гостиница «Орлиная гора» располагалась в одном из старинных кварталов Парижа, в доме, пережившем великую реконструкцию префекта Османа, и была населена почти сплошь русскими, среди постояльцев были только два венгерца и один чех, неизвестно как туда попавшие. Два верхних этажа дома, отведенные под гостиницу, были поделены на узкие номера-пеналы, с грязными каменными полами, без окон и без всякого отопления. В каждом номере стояла одна полутораспальная кровать, занимаемая, за редким исключением, сразу двумя жильцами. — Полгода сплю на одной кровати с мужчиной и никак не могу к этому привыкнуть, — жаловался за рюмкой дешевой водки один из жильцов, бывший ротмистр, ныне маляр, «специалист по риполину», — как он себя шутливо именовал. — Нет, Мишеньку упрекнуть не в чем, мой «сокроватник» — человек чистоплотный и аккуратный, но все же, господа, как проснусь среди ночи, так и вздрогну, нащупав рядом постороннее тело. На каждом этаже было только по одной уборной, дверь в которую приходилось закрывать как можно плотнее — иначе начинало тошнить от ужасного зловония. — Какая же это Орлиная гора? — сказал бывший гвардейский полковник Пашков, переступая порог отведенного ему номера, — это же натуральная овечья яма. С тех пор по-другому гостиницу русские постояльцы не называли. В нижнем этаже отеля помещалось кафе, такое же отвратительное, как и вся гостиница. Главный контингент его посетителей составляли муниципальные гвардейцы из соседней казармы, две-три зверски накрашенных девицы и русские эмигранты — жильцы отеля и соседних «овечьих ям». По вечерам в кафе было шумно. Гвардейцы играли засаленными, толстыми от грязи картами, прихлебывая свои «consomations». Русские, сдвинув два-три стола, сидели за одной чашкой кофе по 2–3 часа, каждый вечер разговаривая и шумно споря об одном и том же: о политической обстановке в Советской России, о скором крахе большевистской власти и о том, где взять денег на завтрашний обед. Большинство из них работало на заводах, вставать им надо было рано, в пять утра, но по скверной русской привычке засиживались за полночь. Примерно половина споривших сидела без работы. Тот самый полковник Пашков искал работу три недели, бывший студент-технолог и врангелевский штабс-капитан Никаноров — второй месяц, бывший агент тульского сыскного отделения и бывший шофер парижского такси Федор Евдокимович Филаретов лишился службы в начале ноября прошлого года, был должен хозяину гостиницы, коридорным и абсолютно всем сидевшим за столом. В один ненастный ноябрьский день Филаретов залюбовался проходившей по бульвару мадемуазель и сбил пешехода. Несмотря на то, что потерпевший получил только пару синяков и был удовлетворен на месте происшествия стофранковой купюрой, появившийся как всегда не к месту «ажан» оформил «аксидан»[40], и extrait d’immatriculation[41] Филаретова был аннулирован. Естественно, никаких шомажных[42] Федору Евдокимовичу не полагалось. С тех пор бывший сыскной агент перебивался случайными заработками, обедал два раза в неделю по талонам в благотворительной столовой мадам Матео на Монпарнасе и подумывал, а не броситься ли ему в Сену с моста Александра Третьего. С каждым днем мысль эта становилась все навязчивее и навязчивее. С Таракановым они столкнулись случайно, еще в то время, когда Филаретов работал в такси — бывший агент сыскной полиции отвозил в Биянкур пассажира и на обратном пути решил перекусить «У хромого Жозефа». Клопп агента не узнал — тот начал свою службу в тульском сыске в ту пору, когда Осип Григорьевич ее там закончил. А вот сыскной агент бывшего главного сыщика Тулы узнал сразу, хотя и видел его всего пару-тройку раз, когда Осип Григорьевич приходил в гости к Маслову[43]. Федор Евдокимович представился и был встречен весьма ласково — Осип Григорьевич был искренне рад пообщаться с коллегой. Посидели, выпили по кружке пива и разошлись. Бывший полковник рассказывал про свою службу на Ситроене. — Первый раз я туда, господа, с дуру-то просто так явился. В пять утра подхожу к воротам, думал, первым буду, какое там — ворота еще на запоре, а перед воротами — толпа. Кого только там нет. И французы, и итальянцы, и арабы, и поляки, но больше всех нас, русских. В половину шестого вышел привратник — корпулентный такой мужчина, холеный, усища пушистые. Начал выкликать народ по фамилиям. Потом я узнал, что это те были, за кого хлопотали разные «особы». Потом к нему без зову потянулся народец с записочками, тоже, стало быть, по рекомендациям. Привратник записки читал, некоторых пропускал беспрекословно, а некоторым от ворот поворот показывал. Потом пальцем еще несколько человек поманил, знакомцев своих пропустил, и все, амба, закрыл ворота. А нас там человек двести осталось. Но делать нечего — постояли мы, погудели, да и разошлись, не вечно же стоять. — Должно быть, все энтранжеры[44] за воротами остались? — спросил студент-штабс-капитан, белобрысый, скуластый мужчина с седыми висками. — Какое там! — махнул полковник, — одинаково обращаются и со своими французами… В этой голодной толпе, которую не пропустили за ворота, сколько угодно французов. И выгоняют их с завода одинаково, как и нас — за малейший пустяк. Чуть что — descendez à la caisse[45] — и готово… — Кстати, а за что вас уволили? — спросил маляр, коренастый низкорослый господин, в грязной куртке, без малейших признаков белья, с траурной каймой под ногтями, весь пропахнувший едкой краской. — Не перебивайте, ротмистр, всему свой черед. Так вот, смекнул я, господа, что таким манером я место не получу, и решил действовать иначе. Встретил привратника, когда он со службы шел, и сунул ему в лапу пятьдесят франков. Тот небрежно так в карман их сунул и говорит — принесешь еще столько же и приходи завтра в половине шестого, справа от ворот становись. А у меня эти пятьдесят франков — последние. Побежал я по друзьям, знакомым, слава Богу, насобирал под честное слово нужную сумму… Приняли меня в кузовное отделение, работа попалась — не дай Бог никому. В нашем ателье[46] французы не работали, только русские и арабы. Все время в воде, в грязи, в песке, в пемзе. Я крылья чистил. Подают мне свежевыкрашенное подсохшее крыло, покрытое густой, неровной, с буграми краской. Нужно было взять мокрую тряпку, захватить песку и пемзы и тереть крыло, чтобы сгладить краску, сделать слой ровным и блестящим. Помню, первый раз взял я эту тряпку с пемзой и песком и начал тереть. Через минуту рука ныть начала, через другую — еле двигалась. Тут подходит ко мне контр-метр — детина саженного роста, и на чистейшем русском языке говорит: «Так, господин хороший, работать не годится, надо вот как». Взял у меня тряпку, провел пару раз, да с такой силой, что крыло в один момент стало гладким и ровным. Понемногу и я наловчился. Работал в калошах на босу ногу, весь мокрый, песком и грязью обмазан. Проработаешь так восемь часов, домой придешь и час моешься с головы до ног. Потом переоденешься, чистое белье, костюм, шляпа, пальто, на руки перчатки, палка — совсем джентльмен… — Так за что же вас все-таки уволили? — не унимался ротмистр-маляр. Конца рассказала Филаретову услышать не удалось — на его плечо легла чья-то рука, он обернулся и увидел Клоппа. — Добрый вечер, Федор Евдокимович. Нам надобно поговорить. — Осип Григорьевич! — изумился агент. — Как вы меня нашли? — Элементарно, мой друг. По прописке[47]. — Я согласен, конечно, согласен! — Филаретов аж трясся от возбуждения. — Вы же мой спаситель, Осип Григорьевич, век за вас буду Богу молиться! Хозяин плюнул на мои долги и велел завтра убираться ко всем чертям, а у меня даже пяти франков нет, чтобы патрульному ажану предъявить[48]. Постойте… А как же я получу место без документов? — Документы у вас будут, префектура Кэ дез Орфевр[49] не откажет, — успокоил его Клопп. — А как я в ресторан устроюсь? Если полиция за меня похлопочет, хозяин сразу поймет, кто я таков, расскажет мэтру, тот шефу, и скоро об этом будут знать все, до последнего поваренка. — А кто вам сказал, что вы будете служить в ресторане? — На другой стороне улицы, чуть наискосок от «Джигита», есть круглосуточное бистро, — сказал д’Эврэ. — Ресторан закрывается в четыре, а метро открывается в половине шестого. Полтора часа торчать на улице никто не хочет, поэтому все служащие ресторана, которые добираются домой на подземке, сидят в этом бистро и ждут ее открытия. По этой же причине там сидят и ночные сторожа. Поэтому ваше ежедневное появление в бистро не вызовет никаких подозрений. В «Джигите», кроме мадемуазель Фурро, было еще пять консоматорш, в бистро обычно ходит только одна из них — графиня Вербицкая. С ней-то вам и надо будет познакомиться. — Станет ли графиня знакомиться со мной? — неуверенно спросил Филаретов. — Я не Кларк Гейбл и не Рокфеллер. Чем я могу ее заинтересовать? — Уж чем-нибудь да заинтересуйте, месье Филаретов, проявите смекалку. Анекдот ей расскажите, спойте, спляшите, в общем, постарайтесь понравиться любым способом. А как понравитесь — выведите ее на откровенный разговор, пусть расскажет про покойную сослуживицу, и как можно больше. Нас интересует любая информация, какой бы незначительной она ни казалась. Глава 6 — Garde à vous! Fix![50] Нестройный гул трехсот голосов затих. Бригадиры встали впереди. Часы (д’Эврэ сказал, что часы нужны обязательно, и выдал денег на их покупку) показывали четверть девятого. На площадь вошел командан — в прекрасно сшитом компле вестон[51], с кожаным портфелем под мышкой, а за ним — три инспектора в фуражках с серебряными галунами. Началась перекличка. — Артуа. — Презан! — Амонье… Бертран… Буассон… Карэ, Кавеньяк… Филаретов поправил плечевой ремень и посмотрел на своего бригадира Мореля — полного низенького пятидесятилетнего мужчину с бритым бабьим лицом. — …Фаберже, Фикар, Филаретоф, — командан слегка запнулся на иностранной фамилии. — Презан[52]! — крикнул бывший сыскной агент как можно громче. Перекличка кончилась. Командан прочитал несколько приказов, сообщил о переменах в личном составе и в секторах, пожелал всем хорошей службы и ушел. За ним удалились и инспектора. Триста человек нестройной толпой, поправляя свои кожаные сумки и револьверные кобуры, пошли через сквер к воротам. Морель подошел к Филаретову и протянул ему контрольную книжку: — У вас двадцать седьмой сектор, маршрут начинается на площади Пигаль. Прогонных на метро не полагается. Можно, конечно, пройтись пешком, но на месте нам надо быть к девяти, пешком не успеем. Бригадир глупо улыбнулся. Шел беспросветный парижский дождь, асфальтовые мостовые блестели лужами. Филаретов плотно запахнул черную, длинную, непромокаемую накидку, надвинул на лоб фуражку с громадным лакированным козырьком и бодро зашагал за Морелем. Из метро вместе с ними вышла толпа спящих днем и живущих ночью людей, которые поспешили раствориться в едва освещенных тусклым светом фонарей узких и кривых улочках. Они оказались на площади, где робко и тихо журчал фонтан. Повсюду светились причудливо изогнутые разноцветные трубки реклам, освещая двери баров и ресторанов, у каждой из которых были видны тонкие и стройные фигурки закутавшихся в широкие манто «жриц любви» с алебастрово-белыми, строгими лицами.