Глава восемнадцатая На следующее утро, в девять часов, в дверь моей комнаты постучали и, не дождавшись ответа, распахнули створку. На пороге стоял Виктор. – Ты уже готова, – обрадовался он, – молодец. Сегодня снимаем со зрителями. Старт в десять тридцать. Надеюсь, все как по маслу поедет. Пошли! Платье для тебя привезли! Роскошное! Взяли напрокат в очень дорогом бутике. Обычно участников шоу где подешевле одевают. Но к тебе особое отношение, ты теперь вроде как член съемочной группы. И гримера выделили суперского. Побежали. Мы быстро добрались до съемочного павильона, я вошла в небольшую комнату. Женщина, которая сидела в кресле у зеркала, вскочила. – Можете начинать! – буркнул Виктор и испарился. Незнакомка окинула меня оценивающим взглядом, потом взяла со столика папку. – Ознакомьтесь! Я удивилась, но ничего не сказала, открыла скоросшиватель, увидела диплом, выданный Екатерине Кузнецовой за победу в международном конкурсе в городе Заустиньск. – Бывают визажисты, – произнесла тетка, – черная кость, научились кистями по лицу возюкать, окончили недельные курсы и давай народ уродовать. А есть стилисты-визажисты, белая кость, получили хорошее образование, полгода обучались в институте визажмента и стилизма. Берут страшного внешне человека, поработают с ним от души и на выходе получают шикарного красавчика. Но! Кузнецова подняла указательный палец. – Есть те, кто одерживает победы на конкурсах. Это алмазный фонд визажмента и стилизма, элита среди профессионалов, лучшие из лучших! Ими восхищаются, к ним мечтают попасть. Вы держите диплом Екатерины Кузнецовой, он мой. Теперь понятно, к какому гениальному художнику лица и тела вы сейчас сядете в кресло? – Мне повезло, – сказала я, стараясь не рассмеяться. – Не с каждой я соглашусь заниматься, – продолжала дамочка, – на этом пятисортном телепроекте я согласилась сотворить чудо со страшилами только после долгих уговоров. И лишь потому, что у меня между соревнованиями и преображением самых ярких звезд шоу-бизнеса случайно оказалось окно. А тренировать руки и глаз нужно ежедневно. Садитесь! Я устроилась в кресле, Екатерина направила яркий свет мне в лицо. Мои глаза сами собой зажмурились. – Распахнули веки, – скомандовала гример, – не щуримся, не моргаем, сидим молча, испытывая восторг и трепет от осознания того, чьи руки сейчас из Бабы-яги королевишну сотворят. Сначала я оценю поле борьбы уродства и красоты. Разберем ваше лицо по костям, поймем, как спрятать недостатки, выпятить достоинства, распушить завядший бутон и превратить его в цветок. М-да! Лоб похож на доску для отбивания антрекотов. Широкий, плоский, не очень высокий. На нем есть брови. О май гад! Я вздрогнула. О май – это, наверное, по-английски: О мой! Но гад? Это кто? Змея? Жаба? Скорпион? Какого гада сейчас вспомнила гуру визажмента и стилизма? – О май гад! – повторила Екатерина. – На этой доске есть брови! Кто вам их делал? Немедленно, сей секунд, оторвите ему руки! Где ваш телефон? Звоните отребью визажистов и повторяйте громко то, что я вам диктовать буду! Почему тормозим? У вас нет мобильного? – Есть, – ответила я, – но ваша просьба невыполнима. Брови мне достались от биологических родителей. Матери нет в живых, а с отцом… Я вовремя прикусила язык и не сказала: «беседовать не хочется». Вместо этих слов я озвучила иные: – Трудно связаться, он занят по работе. Но даже если я дозвонюсь до него, то что ему сказать: «Переделай мне брови»? Навряд ли это возможно. Кузнецова махнула рукой: – О май гад! Все вы одинаковые, как яйца больного петуха! Я опять пришла в недоумение. Если гримеру нравится регулярно вспоминать про некоего гада, то на здоровье. Но петух не несет яйца, этим занимаются куры. – Все вы, как одна, вы ходите к нарастителю бровей, ресниц, впихиваете гель в губы, – продолжала визажист, – в скулы, в грудь, в задницу, а потом врете: «Я вся естественная, появилась на свет такой». Но мой глаз вату пас! Все видит! Я опешила. Вату пас? Совсем загадочное заявление. Вата – это вата, ее используют в больницах и дома для разных нужд! Как вату можно отправить на выпас? И главное, зачем? – Если вы думаете, что я не пойму: брови вам набил левой ногой крестьянин на рынке, то ошибаетесь, – возмущалась визажист, – под этим ужасом, похожим на помесь беременного червяка с хоккейной клюшкой, еле видны глаза. Ресниц вообще нет. Я заморгала: – Есть. Вот они. – О май гад! Сейчас вы поймете, что такое настоящие ресницы, – пообещала Екатерина, – про щеки, нос, губы, подбородок, овал лица и все, что под ним, я промолчу! Тэк-с! Сейчас наброшу на вас пениюаурес и приступим к очеловечиванию лица, которое имеем в данный момент! Теперь к выражениям «гад», «яйца от петуха» и «вату пас» добавился «пениюаурес». Но я не успела задуматься над очередной загадкой. Гримерша накинула на меня черную пелерину, и до меня дошло, что она имела в виду пеньюар! Вероятно, участвуя постоянно в международных состязаниях, которые проходят в городе Заустиньск, дама общается с коллегами и набралась от них иностранных выражений. Слово «пеньюар» пришло к нам из французского языка, так именуют домашний наряд, нечто вроде халата с кружевами. В России же пеньюаром часто называют накидку для клиента парикмахерской. Но, возможно, эту пелерину на каком-то языке называют пениюаурес! Вероятно, так говорят испанцы? У них распространена фамилия Хуарес, имя Моралес. Пениюаурес вписывается в этот ряд. – Не ерзайте, – приказала гримерша, – захлопните всё! – Что? – спросила я. – Глаза и рот, – уточнила госпожа Кузнецова. Глава девятнадцатая Не знаю, как долго я просидела в кресле, борясь с желанием заснуть. Наконец Екатерина воскликнула: – Я сделала все и намного больше! Любуйтесь! Я открыла глаза, увидела лицо девушки чудовищной красоты, хотела удивиться, вроде никого, кроме меня и стилиста, в гримерке нет, и сообразила: это отражение в зеркале. Чье? Да мое! – Вы онемели от восторга, – улыбнулась автор сногсшибательного макияжа. – Нравится? – Убивает наповал, – прошептала я, рассматривая незнакомую тетку. Волос не видно. На голову надета резиновая шапочка для плавания, почему-то украшенная стразами. Но не она поразила меня больше всего. Я голубоглазая блондинка с тонкой, очень светлой кожей, на которую даже летом на море не ложится загар. Но сейчас моя мордочка смахивает на лик индейского вождя лет эдак девяноста. Лоб и нос у меня похожи на молочный шоколад плохого качества, щеки имеют тот же цвет, но на них от висков к углам губ еще тянутся диагональные полосы, смахивающие на следы трактора, пробирающегося по чернозему. Эта плодородная почва засеяна клубникой, там и сям виднеются ярко-красные пятна. Они заползли на кончик носа и выстроились в линию на самом верху лба, где начинают расти волосы. Брови! Нужно быть сверходаренным поэтом, как Лермонтов, чтобы воспеть их густоту и длину, но я не Михаил Юрьевич, поэтому выскажусь просто: над глазами у меня лапы медведя, который не мылся лет десять! Веки… Если среди вас есть те, кто служил в танковых войсках, то они знают, что такое смотровая щель в боевой машине. А теперь мысленно приклейте над верхней частью сего отверстия частокол, который окружает избу вашей бабушки в деревне. Не путайте его с сеткой-рабицей! И тогда вам станет понятно, как выглядят мои очи. С глазами разобрались? Следующий вопрос. На что смахивают мои губы? На пельмени? Нет, они маловаты. На хинкали? На резиновые грелки, в которые наливают воду? Близко, но не точно. Сосиски? Опять мимо, они тонкие. Сардельки! Свиные! Толстые, блестящие, жирные. Вот! Теперь наконец-то найдено нужное сравнение. Интересно, я смогу сейчас хоть слово сказать? Я с трудом приоткрыла рот, губы зашлепали: плюх-плюх. Да, двухсантиметровый слой губной помады, оказывается, мешает артикуляции. Я напряглась и пролепетала: – Спаси… «Бо» застряло на выходе. Ох и непросто быть красавицей. – С вашими волосами долго не занималась, – сообщила Кузнецова, – у вас их почти нет. Я закрепила их гелем и… Вот оно что! А я подумала, что на меня надели резиновую шапочку для плавания, на которую сдуру наклеили стразы. – Я украсила прическу остромодными сегодня стицкерами, – договорила визажистка, – теперь можем натянуть на вас безвкусный лук, который притащили из дешевой лавки. Я предлагала для вас наряд от фэшн, от самого Кавалерьяно. Но телевидение, как обычно, жлобится, гроши считает, поэтому вот! Гримерша подошла к вешалке. – Любуйтесь! Лук на раке. Перед моим мысленным взором возник лобстер, усыпанный мелко нарубленными многолетними травянистыми растениями семейства луковых. – Надеваем кошмар, купленный в деревне без названия, – заявила визажистка, – мрак, туман и ужас! Мне жаль своих стараний! Волшебно красивое лицо сейчас запакуется в лук для коров! Я молча начала снимать пуловер. Понятно теперь, что речь идет не о репчатом луке. Слово «лук» используют, как синоним одежды. Раньше мы говорили: «У этой девушки красивое платье» или «Как удачно подобран образ. Юбка, блузка, туфельки, макияж, все прелестно». Нынче же отделываются коротким замечанием: лук красивый. Я владею английским на уровне «разговариваю со словарем, но он мне не отвечает», хотя кое-какие знания у меня имеются. Думаю, лук – это look, в переводе взгляд. Понять бы теперь, с какого боку здесь раки. Я начала влезать в узкое кружевное платье красного цвета. – Деревня, деревня, деревня, – квохтала визажистка, – испортила мою гениальную работу! Всю! Я засопела, пытаясь просунуть руку в пройму. И почему все, кто с пренебрежением говорит о крестьянах, – это люди, которые сами ничего хорошего не производят? Если бы не крестьяне, что бы ела Екатерина? Молоко, масло, сыр, яйца, мясо, овощи, фрукты и много чего еще привозится в города из деревень. На мой взгляд, надо восхищаться фермерами, у них непростая работа. Встань в четыре утра на дойку, покорми скотину, почисти ее «квартиру», вызови ветеринара к больной корове, приготовь масло, сметану, сыр… С утра до ночи бегай как бешеная белка. Да, в свинарник в платье от Шанель не войдешь, и туфли от Дольче с Габбаной, там неуместны, и красивый маникюр, ворочая вилами, не сохранишь. Руки женщины, чтобы быть красивыми, не должны работать. За скотом ухаживают в удобной спецодежде. Девушки, которые хвастаются в соцсетях длинными ногтями и роскошными нарядами, как правило, живут за чужой счет. Во времена моего детства их называли содержанками и не уважали. Женщина, которая сидит в офисе, преподает в школе, институте, врач, горничная и многие другие, кто не трудятся на селе, обязаны на рабочем месте в городе выглядеть красиво. Но я не видела докторов с орлиными когтями и учительниц с ярким вечерним макияжем, не попадались мне и служащие в мини-юбках и кофтах с декольте до колен, горничные в отелях не носятся на километровых каблуках и не бряцают бижутерией. Если женщина получила образование, она умна, воспитанна, то понимает, что на работе уместен один наряд, на отдыхе другой, а в интимной обстановке рядом с любимым – третий. И еще она никогда не скажет с пренебрежением: «Фу, гляньте на N, она одета как колхозница», ей и в голову не придет обсуждать чужие наряды, смеяться над знакомыми и незнакомыми. Почему? Да потому, что такая женщина следит за собой, борется со своими недостатками, а не поднимает свою самооценку, опуская чужую. Хлопнула дверь. Я вздрогнула, посторонние мысли разом вылетели из головы. В комнату вбежал Виктор. – Виола, ты готова? Ну ё-моё! Режиссер замер. – На отвратительный колхозный дресс не смотрите, – затараторила Кузнецова, – я сделала макияж! Справилась в рекордно короткий срок. А ведь ей даже уши пришлось переделывать. Уши? Вроде мои не так уж и плохи! Я посмотрела в зеркало. Вот это да! Я стала похожа на эльфа! У меня теперь остроконечные, большие такие… – Нравится? – нарушила ход моих мыслей визажистка. – У вас от природы неинтересные ушные раковины, а ведь они образуют лук головы! Дверь опять без стука распахнулась, влетела девушка. – Звук вешаем! Я все вам расстегну, на колготки прицеплю. Опля! Готово, всем пока.