– Музыку пишешь? – осведомилась Катя. – Нет, – удивилась я вопросу. – С чего ты так решила? – Творческие люди, не те, кто ими прикидывается, а по-настоящему талантливые, – начала объяснять визажистка, – музыканты, композиторы, художники, писатели чувствуют как хорошую, так и плохую энергетику. У тебя, наверное, есть какой-то талант. Про Валентина Петровича Фирсова ты когда-нибудь слышала? – Нет, а кто это? – спросила я. – Главный ведьмовед, – ответила Катя. – Кто? – не поняла я. Екатерина налила себе еще вина. – Народ у нас дикий, если что-то в организме заболит, никто к врачу не спешит, зайдут в аптеку, попросят провизора: «Дайте таблетку от головы, аж тошнит, так затылок ломит». Вообще-то фармацевт должен ответить: «Сходите к доктору, надо выяснить, по какой причине вы плохо себя чувствуете. Головная боль может иметь разное происхождение: повышенное давление, мигрень, какое-то новообразование, грипп, сотрясение мозга. Врач вам посоветует лекарство. Я не имею права вас консультировать». Катя махнула рукой: – Да только таких единицы. Аптекарь бросит на прилавок упаковку, и дело с концом. Или человек заглянет к соседке, спросит: «Марь Иванна, ты что от больной головы принимаешь?» И купит пилюли, которые не ему выписывали. Если уж совсем прижмет, дурень побежит к экстрасенсу, бабке-знахарке, колдуну. Те начнут руками размахивать, заговоренную воду втридорога продадут. И уж только если встать не получается, вот тогда доктора вызовут, обследование пройдут, а врач скажет: «Поздно обратились, вам уже нельзя помочь. Где вы раньше были?» Где? У колдунов лечился. У моей одноклассницы мама умерла, потому что побоялась операцию делать, побежала к хилеру. И что бы людям ни говорили, они все равно так себя ведут. Катя взяла кусок сыра. – Ешь, не стесняйся. Не знаю, как сейчас, а в советские времена существовала комиссия, куда мог обратиться любой человек с жалобой на представителя нетрадиционной медицины, который его обманул. Проводилось следствие, чаще всего знахаря признавали психически нездоровым человеком и отправляли в спецбольницу. Руководил комиссией Валентин Петрович Фирсов, доктор наук, профессор, известный психиатр. Ехидные коллеги называли его между собой: «Главный ведьмолог» или «Колдунист всея Руси». Глава двадцать восьмая Катя опять приложилась к стаканчику с вином. – Понятно? – Пока да, – кивнула я. – Фирсов жестко поступал с теми, кого отправляли на обследование, – продолжала Кузнецова, – члены комиссии с ним никогда не спорили. Вот только никто понятия не имел, что у интеллигентного, никогда не повышающего голоса профессора, всегда обращавшегося к студентам и аспирантам на «вы», энциклопедически образованного человека, который муху деликатно выгонял в окно, а не мог ее прихлопнуть газетой, вот у этого замечательного психиатра в душе живет легион бесов, с которыми он справиться не мог. Ему очень не везло в личной жизни. В те времена, несмотря на присутствие в жизни граждан парткома и обкома комсомола, многие пары жили, официально не оформляя отношений. Если на свет появлялись дети, мужчина просто сообщал при регистрации младенца: «Я отец». И его имя вписывали в метрику. Не стал исключением и Валентин Петрович. Екатерина доела бутерброд. – Фирсов регистрировал брак только один раз, когда впервые обзавелся супругой. Его жену звали Анастасией Ильиничной, она подарила ему сына Глеба. Профессор мальчика не признал, поэтому ребенок получил отчество Сергеевич и фамилию матери – Воронин. Катя взяла кусок колбасы. – Попробуй, она вкусная! Анастасия тихая, без высшего образования, никогда не претендовавшая на главенство в семье, была полностью подавлена Валентином Фирсовым. Тот обращался со спутницей жизни, как барин с крепостной: убери, подай, помой, все сделала, пошла вон. Анастасия очень любила сына, поэтому боялась уйти от мужа. Опасалась, что жить им не на что будет, вдруг Валентин разозлится и отнимет у нее мальчика. – Второе навряд ли, – вздохнула я, – если мужчина, состоя в законном браке, не признал себя отцом ребенка, то ему он вообще не нужен. – Верно, – согласилась Екатерина, – но Настя хорошо знала Фирсова и понимала, что тот мог из желания причинить ей боль пойти на все. – Да кто бы отдал мальчика человеку, который ему по документам никто? – ввязалась я в ненужный спор. – Страх отнял у бедняжки способность трезво мыслить, – грустно сказала Екатерина. – Настя не хотела замечать, что Валентин Петрович Глебом не интересовался, сын его раздражал. Когда ребенок начинал капризничать ночью, профессор орал на жену, приказывал ей заткнуть младенца. А потом он отселил Анастасию с малышом. Глеб с матерью поселились в соседней квартире. Как психиатр получил квадратные метры? Когда малышу исполнилось несколько месяцев, умер сосед Фирсова по лестничной клетке. У Валентина Петровича были роскошные многокомнатные хоромы. А человек, который жил рядом, обладал скромной однушкой. Не успел сосед уйти на тот свет, как профессор заявил о своих правах на его квартиру. Дом, где психиатр был прописан, считался историческим памятником, потому что в хоромах профессора до 1917 года жил какой-то… Катя на секунду умолкла. – Забыла кто! Художник, писатель, ученый, не важно. В двадцатые годы прошлого века жилье сделали коммунальным, но один человек незаконно отгородился от остальных. В огромной квартире было два санузла, один из них этот дядька себе захапал. Фирсов добыл в архиве план исторической квартиры и потребовал восстановить ее целостность. И ему это удалось. Валентин Петрович стал владельцем всего этажа. Из его необъятных хором вела дверь в крохотную однушку, куда профессор отселил жену с ребенком. Кухня была одна, и это бесило Фирсова. В десять лет мальчик сильно заболел. Когда муж велел Анастасии немедленно приготовить ему ужин, всегда покорная Настя неожиданно возразила: – Еда на плите, положи себе сам в тарелку, Глебушка весь горит, я меняю ему компрессы. Валентин Петрович сдернул с ребенка одеяло, бросил его на пол и заорал: – В доме я главный! Если ты не согласна с этим, убирайся вон. Наверное, он думал, что Настя, как всегда, испугается, заплачет, начнет просить прощения, но она стала молча доставать из шкафа одежду. – Куда собралась? – оторопел профессор. Анастасия сказала: – Не волнуйся, ничего твоего я не возьму, только вещи, которые мы с Глебом наденем. И какая тебе разница, где мы жить будем? Фирсов неожиданно дал задний ход, сказал, что не стоит обижаться, он устал, много работает. И неожиданно стал вести себя вежливо. Через пару месяцев он даже впервые позвал жену вместе попить чаю, потом пригласил на прогулку. Катерина опустила голову. – Внезапное превращение садиста в плюшевого медвежонка – это странно. Анастасии не стоило соглашаться на предложение мужа. Но она пошла в столовую, выпила чаю, поехала с Валентином в лес и… Екатерина обвела рукой помещение: – Оказалась здесь! В этой комнатке без окон, свежего воздуха, воды, туалета. Фирсов запер жену. – Ужас, – прошептала я. – Ты еще не все узнала, – вздохнула рассказчица. – У Насти не было ни родных, ни друзей. Ее исчезновение прошло незамеченным. А профессор стал заводить новых жен, браки он теперь не оформлял, жил в гражданском союзе. Супруги через какое-то время исчезали. Но поскольку Фирсов вступал в отношения только с круглыми сиротами, никуда с ними не ходил, то никто и не интересовался судьбой его сожительниц. Когда Глебу исполнилось двенадцать, Валентин Петрович сделал его своим слугой. Мальчик выполнял всю черную работу по дому, не имел денег, выглядел оборванцем. Он не посещал школу, Валентин Петрович перевел сына на домашнее обучение. Но, несмотря на то что Глеб в школу не ходил, аттестат он получил. Каким образом профессору удалось добыть документ, мальчик не знал. Глеб получал знания, читая книги из громадной библиотеки отца. Он начал писать стихи, изливал в них свою тоску, желание быть хоть кем-нибудь любимым, мечтал найти ту, которая его поймет, примет таким, каков он есть. Почему Валентин Петрович не убил паренька вместе с Настей? На этот вопрос ответа нет. Вскоре после получения аттестата Глеб познакомился с тридцатилетней Наташей. Она приехала в Москву из провинции в надежде удачно выйти замуж. Воронин не мог считаться выгодной партией, у него не было работы, денег, он походил на нищего. Но у молодого человека была квартира, да еще в центре города. Наташа решила захомутать застенчивого парня, и ей это легко удалось. Впервые в жизни сын поступил, как хотел он, а не Фирсов, привел к себе женщину, а та, поняв, что отец Глеба намного богаче и апартаменты у него шикарные, переметнулась к Валентину Петровичу и родила мальчика. Глава двадцать девятая Катя усмехнулась: – На каждого охотника есть сотый медведь. Девяносто девять он застрелил, а сотый зверолова задрал. Наташа куда-то пропала, когда малыш едва научился ходить. Валентин Петрович неожиданно оставил Петю у себя, приставил к нему в качестве воспитателя Глеба и велел старшему сыну: «Не вздумай ребенку правду рассказать о нашем родстве. Ты просто мой сосед по лестничной клетке, работал портным, а потом стал гувернером». Почему в голову профессору пришла мысль представить Глеба портным? Нет ответа. По какой причине Валентин Петрович, который на дух не переносил детей, в особенности маленьких, вдруг повел себя с Петей иначе? Этого Глеб тоже не знал. И уж совсем странно было то, что главный «ведьмолог и колдунист» дал Пете свою фамилию, отчество, официально признал его и прописал в своих хоромах. Старший сын такой чести не удостоился, по паспорту он был Глебом Сергеевичем Ворониным, в метрике в графе «отец» стоял прочерк. Петя рос тихим, ходил бесшумно, к Валентину Петровичу не приставал, рано научился читать и считать. А еще он обладал феноменальной памятью, пробежит глазами один раз любой текст и, если через пару недель его попросить, произнесет его наизусть без запинки. В семь лет Петя пошел в школу, примерно месяц он посещал занятия, потом сказал Глебу: – На уроках скучно! Весь учебник прочитал, могу его пересказать целиком, а училка только до второго параграфа дошла. Никто, кроме меня, материал не понимает. Во время этой беседы у Глеба вдруг родилась идея, как осуществить свою главную мечту: получать большие деньги. План казался фантастическим, но он сработал, на свет явился мальчик Пушкин. – Мальчик Пушкин? – повторила я. – Это кто? – Мальчик-поэт! Ребенок Пушкин, – засмеялась Екатерина. – Ребенок Пушкин? – повторила я. – Неужели ты никогда о нем не слышала? – удивилась, в свою очередь, визажистка. – Он был очень известен в советское время, везде выступал, даже в телевизоре засветился в новогоднюю ночь. – В те годы показаться на экране было невероятным событием для обычного ребенка, – заметила я, – а в «Новогодний огонек» звали только самых популярных эстрадных исполнителей, космонавтов, каких-нибудь героев. – Мало того, – сказала Катя, – он даже летал в Америку на международную литературную Олимпиаду. Обошел всех, набрал столько баллов, сколько никто раньше не собирал. Убил жюри наповал своим стихотворением. Наизусть его не помню, но смысл таков: человек бывает счастлив лишь тогда, когда его сердце принадлежит людям, когда он творит добро, не хвастается своими поступками, молчит о своей помощи бедным и больным, а вот если ему кто-то что-то приятное делает, вот об этом он во все трубы трубит. – Не детские мысли, – пробормотала я, – да и не всякий взрослый до таких дойдет. – Верно, – согласилась Катя, – история Пети Фирсова похожа на фантастический роман! В редакцию одного из самых популярных советских литературных журналов пришел школьник лет семи-восьми и попросил о встрече с главным редактором. Секретарша, которой шеф велел гнать поганой метлой всех, кто не записался заранее на прием, не смогла прогнать ребенка, симпатичного, аккуратно одетого в старые, но отглаженные брючки и белую рубашку. Помощница вошла в кабинет с сообщением: – В приемной школьник сидит, хочет с вами поговорить. – Спроси, что ему надо, дай конфет и выпроводи, – пробурчал шеф. Секретарша вскоре вернулась: – Он стихи написал! Вот посмотрите.