— В общем-то много чего. Мы не нашли компьютер, зато есть упаковка и квитанция на портативный “Хьюлетт-Паккард”, купленный три года назад. Так что, возможно, преступник унес его с собой, хотя по нынешним временам три года для компьютера изрядный срок. — Может, он не заметил, что компьютер старый, — вставляет Астрид. — Мобильник до сих пор не найден? — Не-а, только зарядник для “Самсунга”, он лежал на столике в передней. А теперь самое интересное: геолокация зарегистрировала сигналы рабочего мобильника Сюзанны Смеед в точке к северу от Мурбека. Это я узнал от криминалистов только что. Корнелис с надеждой обводит взглядом собравшихся, но встречает полное безразличие. — Ты с Ноорё, да? — роняет Карл Бьёркен. — Да… — неуверенно отвечает Лоотс, будто ответ рискует навлечь на него неприятности. Корнелис Лоотс в самом деле родился и вырос на самом северном из Доггерландских островов. Но в отличие от Карла переехал в столицу на Хеймё всего полгода назад, когда получил повышение и стал ассистентом уголовного розыска. Почти три недели ушло на ежедневные уговоры, умасливания и, наконец, обещание отпраздновать и Пасху, и летнее солнцестояние, и Рождество у тещи и тестя — только тогда его жена Лиза согласилась на переезд. “Максимум на пять лет. Наши дети не должны расти на Хеймё”, — заявила она. Поселились они в Горде, в квартире, где под кухонным окном в развлекательном парке шла бойкая торговля наркотиками, а всего через два месяца Лиза обнаружила, что беременна, и поставила новый ультиматум: “Либо мы купим где-нибудь дом, либо я уезжаю домой”. Домик в Санде — две комнаты наверху и две внизу на солнечном участке — съедает всю прибавку, связанную с повышением Корнелиса, а к тому же начисто перечеркивает любые попытки завести сбережения, но Лиза была довольна. И каждый вечер, когда Корнелис Лоотс видит на диване беременную жену, которая с довольным видом поднимает над огромным животом чайную чашку, он знает: дело того стоило. Сейчас он озадаченно переводит взгляд с одного коллеги на другого. — В нескольких километрах к северу от Мурбека расположен большой гравийный карьер, — объясняет Карен. — Глубокий и заполненный водой, — добавляет она. — И даже если, — вставляет Карл, — они исхитрятся выудить телефон до того, как он сдохнет, очень сомнительно, чтобы он нам чем-то помог. — Но распечатку-то звонков мы можем получить от оператора, верно? — говорит Астрид. Корнелис кивает. — Прокурор уже сделала запрос, и “АО Тел” нам ее предоставит. — Черт, пока эти лодыри раскачаются, несколько месяцев пройдет! — Карл в сердцах бросает ручку, которая катится по столу и с легким стуком падает на пол. Все молчат, знают, что, по сути, Карл прав, хоть и слегка преувеличивает. Телефонная компания не горит желанием сотрудничать и оперативностью не отличается. — Придется поднажать, — говорит Карен. — Еще что-нибудь есть? Все качают головой. — Ладно, тогда заканчиваем. Завтра в восемь утра у меня короткое совещание с Вигго Хёугеном и Динеке Веген, но оно займет не более получаса. Встречаемся здесь в половине девятого. Если до тех пор всплывет что-нибудь новенькое, звоните. 25 Совсем стемнело, и лучи автомобильных фар блуждают по большой парковке, выискивая свободное место. Температура еще днем стремительно упала, почти летнее тепло сменилось мелким холодным дождем. Неподготовленные доггерландцы, замерзшие за день в чересчур легкой одежде, поспешили домой на чердаки и в подвалы за куртками и шапками. За рядами машин высятся бетонные постройки торгового центра “Грено”. Помимо двух конкурирующих продовольственных супермаркетов, здесь размещаются большой магазин стройматериалов, мебельный универмаг, торговля растениями и все крупные сетевые магазины одежды, а также цель нынешней поездки Карен в “Грено”. Судя по забитой парковке, ни праздник в минувшие выходные, ни холод ничуть не умерили страсть доггерландцев к покупкам. Впрочем, на ее памяти в “Грено” всегда — независимо от дня недели и времени суток — очереди в кассу, детский гвалт и толпы недовольных людей, толкающих переполненные тележки. Здесь разыгрывается этакий современный эквивалент давней охоты на крупного зверя; потные и усталые, герои-победители возвращаются к семейному очагу с охотничьими трофеями в багажнике, роль которых исполняют сумки с продуктами или, после особенно удачного похода, телевизор с плоским экраном, куда больше купленного соседом в минувшие выходные. Два неспешных круга по периметру парковки — и Карен наконец-то замечает “ниссан”, задним ходом освобождающий парковочное место. С невероятной ловкостью (водитель едущей следом машины воспринимает это скорее как беспардонную наглость) она умудряется резко затормозить, быстро сдать на пять метров назад и втиснуться на желанное место. В равной мере полная опасений и боевого азарта, Карен Эйкен Хорнби решительно направляется к самому дальнему из освещенных блоков. Полчаса спустя, не без труда затолкав большущую коробку в багажник, она захлопывает крышку. Вздрагивает от холода и с тяжелым вздохом садится за руль. Ехать домой в такую погоду — удовольствие ниже среднего, видимость скверная, и стоит только съехать с магистрали, ни одной рытвины не разглядишь. Иных оправданий не требуется, и она тянется к бардачку. Крышка застревает, Карен привычно наподдает ее снизу ладонью: память не обманула, там лежит нераспечатанная пачка сигарет, которую она забыла выкинуть. Куплена вроде бы в прошлую пятницу? А кажется, целая вечность прошла. Без особого усилия она заглушает укор совести, откидывается на спинку сиденья, делает затяжку. Минуту-другую неподвижно сидит в темноте, глядя на лучи фар, ищущие свободные места. Дрожащий от холода бомж бродит среди покупателей, уже загрузивших свои приобретения в машину, предлагает отвезти назад тележки — глядишь, залоговых монеток наберется на пиво. Большинство рады не тащиться с тележкой обратно в магазин, но одна женщина, похоже, упирается. В переднее стекло Карен видит их перепалку как пантомиму, но без труда представляет себе проклятия бомжа, который, подняв плечи под мокрой курткой, плетется прочь. Женщина провожает его взглядом и, когда он уже на порядочном расстоянии, отталкивает тележку, так что та врезается в фонарный столб, запрыгивает в свой “мерседес” и уезжает. — Вот ведьма чертова! — бормочет Карен, последний раз затягивается, тушит окурок и сует ключ в замок зажигания. Вынимает из пачки несколько сигарет, осторожно кладет на сиденье. Поравнявшись с бомжом, она опускает стекло и жестом подзывает его к себе. Сует ему пятьдесят марок и пачку с остатком сигарет. — Больше не бродите под дождем, не то воспаление легких заработаете, — говорит она, вздрогнув от прикосновения его ледяной руки. Перед тем как выехать с парковки, она быстро смотрит в зеркало — над спинками задних сидений торчит верх большущей коробки. Вигго Хёуген наверняка рассвирепеет, когда доставят счет, но она готова принять бой. 26 Сорок пять минут спустя она открывает дверь “Зайца и вороны”, где ее встречают знакомое тепло, негромкие голоса и легкий запах плесени. Этим вечером в единственном на весь Лангевик питейном заведении непривычно малолюдно. Десятка два посетителей сидят за столиками, но у стойки бара, как обычно, восседает здешняя опора и надежа; во всяком случае, троица завсегдатаев считает, что именно благодаря им “Заяц и ворона” держится на плаву. Эти трое — Эгиль Йенссен, Йаап Клус и Одд Марклунд, чьи весьма раздобревшие зады теперь едва умещаются на табуретах. Все трое родились и выросли здесь, все трое некогда трудились в рыболовстве: Йенссен и Клус ловили треску, а Марклунд работал мастером на фабрике “Локе”, отвечал за чистку креветок и пакетирование. Помедлив, Карен подходит к стойке. Н-да, стоит только сесть рядом со стариками, придется, хочешь не хочешь, слушать жалобы на развитие городка, на закрытие очередного магазинчика да наплыв белых воротничков из Дункера, а заодно обычные излияния Марклунда по поводу фабрики “Локе” и горестного факта, что креветок теперь отправляют в Латвию, Польшу и Тунис, где их чистят и пересыпают солью. Но ведь именно эта задастая троица — неисчерпаемый источник информации обо всех и вся, и пришла она сюда как раз затем, чтобы узнать городские сплетни. — Здорово, Арильд! — Она быстро барабанит ладонями по стойке. — Чем нынче угощаешь? Арильд Расмуссен с кислой миной поднимает глаза от кассового аппарата. Ясное дело, шпилек насчет скудного ассортимента он не любит. Расмуссен не одобряет, что дункерские пабы кичатся теперь уймой разных сортов пива. Однако, хотя ассортимент в “Зайце и вороне” почти не подвергся влиянию бурного роста местных пивоварен в последние годы, он все же отражает демографический состав доггерландского населения, ведущего происхождение из Скандинавии, Англии и Нидерландов, и, на взгляд Расмуссена, этого вполне достаточно. Словом, посетители “Зайца и вороны” могут выбирать между “Карлсбергом”, “Хейнекеном” и “Спитфайром”. Или “Бишопс фингером” — но только одно из двух. Немногие посетители, случайно предпочитающие вино, могут заказать белое или красное. Возможности выбора Арильд Расмуссен излагает таким нетерпимым тоном, что никому в голову не приходит задавать щекотливые вопросы насчет того, в какой стране и в каком году произведено это вино. Впрочем, мало кто приходит в “Зайца и ворону” выпить вина или закусить, хотя Арильд Расмуссен вообще-то может спроворить вполне приличное фрикасе из баранины. Рецептом его снабдила жена, Рейдун, чьи громогласные шлягеры вперемешку с сочной руганью еще восемь лет назад доносились из кухонных палестин. Супруги Расмуссен не переставая ссорились все тридцать два года, что подавали в “Зайце и вороне” баранье фрикасе и пиво, иной раз под звон разбитых тарелок на кухне и выкрики “злобная тварь” и “никчемный старый козел”, заставлявшие посетителей неловко ерзать и поглядывать на часы. И все-таки, когда однажды майским днем Рейдун хватил удар, местные забеспокоились, что в одиночку Арильд не справится. Неужто последний паб в городке ждет та же судьба, что и закрытый теперь портовый паб “Якорь”? После того как с Рейдун случился удар, “Заяц и ворона” одиннадцать дней кряду стоял на замке, но однажды утром Арильд перевернул табличку и распахнул двери. Правда, с куда более скромным меню; помимо бараньего фрикасе, там значились только полуфабрикаты — рыбные крокеты с картофельным пюре да гамбургеры с картофелем фри, вот и весь выбор. Говорят, Рейдун по-прежнему командует с постели, из квартиры над “Зайцем и вороной”, где они с Арильдом проживают, но доподлинно никто не знает. Как бы то ни было, пивные краны в “Зайце и вороне” всегда надраены, а цена за пинту до сих пор на несколько шиллингов ниже, чем в Дункере. Арильд берет пинтовый стакан, поднимает бровь. — Как всегда? — спрашивает он и берется за кран бочонка со “Спитфайром”. Карен кивает. Но, вместо того чтобы взять стакан и сесть на привычное место справа от камина, выдвигает высокий табурет и вешает сумку на крючок под стойкой. Арильд Расмуссен кладет на стойку картонную подставку с логотипом “Шеперд ним” и ставит на нее стакан. Карин благодарит и широко улыбается. Есть лишь два способа разговорить Арильда Расмуссена: подольститься или угостить его самого стаканчиком-другим. — Ты тут здорово красоту навел. — Она кивает на столики, снабженные дорожками из репсовой шотландки и зелеными стеклянными подставками для греющих свечек. — Ишь ты, заметила, — ворчит Расмуссен. — Да, прикупил кое-что к Устричному фестивалю, — добавляет он, пытаясь скрыть довольную улыбку. — Выглядит уютно, прямо то, что надо, — говорит Карен, пригубив пену. Трое завсегдатаев с плохо скрываемым любопытством прислушивались к их короткому разговору. И теперь Йаап Клус оборачивается к Карен: — Вон как, жандарм в гости явился. Или лучше сказать — жандармиха, а? Клус верен себе, думает Карен, умудрился втиснуть в одну фразу несколько хамских дерзостей. Но она не обижается; здесь важность собственной персоны выпячивают, принижая других, так уж издавна повелось. И если отбросить эту манеру, никакого особого злопыхательства нет и в помине. — Н-да, мы уж лет тридцать, как сменили название, теперь мы полицейские. — Она сочувственно улыбается. — Но я понимаю, вам, дядюшка, трудно уследить за всей этой модернизацией, сперва избирательное право, а теперь вот женщины-полицейские. Чем все это кончится? Клус что-то бормочет и торопливо нащупывает свой стакан, остальные хохочут. — Один ноль, — говорит Одд Марклунд. — Ты нынче в хорошей форме, Карен. Чем все это кончится? — Не боись, я ненадолго, — отвечает она. — Одно-два пива и немножко сплетен. К этому-то вы всегда готовы, а? — Как я понимаю, ты насчет Смеедихи? Карен кивает, отпивает еще глоток. Тыльной стороной руки смахивает с верхней губы пену. — Ну, что вы можете рассказать про Сюзанну? Я хочу знать все. Полчаса спустя четверка мужчин в баре обрисовала портрет. Трое завсегдатаев и хозяин паба полностью сошлись в оценке: Сюзанна была женщина обидчивая, зловредная и, как никто, умела в два счета рассориться со всеми вокруг. И хотя Карен раздражает осудительный тон мужского превосходства, она не может не согласиться, что услышанное подтверждает ее собственное мнение. Возможно, Сюзанна была такой уже в детстве и отрочестве; Карен помнит ее по тем временам весьма и весьма туманно. Светловолосая девочка с другого конца Лангевика. Три года разницы в возрасте явились эффективным водоразделом, по крайней мере в глазах Карен. Когда Сюзанна пошла в первый класс, Карен успела шагнуть на среднюю ступень, а пока Сюзанна еще находилась на средней ступени, Карен уже вкусила радости и печали старшей школьной ступени: новые задачи, новые учителя и — прежде всего — мальчишки-старшеклассники. Все проникнуто головокружительным ощущением, что наконец-то принадлежишь к миру взрослых. Ее помыслы были сосредоточены на собственных недостатках, на превосходстве других и на том, вправду ли Грэм из девятого симпатизирует ей или нет. Ей было не до соплячек из младших классов.