– Ну ладно, давай там, что у тебя. Устала я, ложиться пора. Завтра с утра покупатели придут. Опять суета. Будем закругляться. И вправду пора. Катя почувствовала ужасную усталость. А еще дорога домой. Сколько она займет – никому не известно… И как дотащить все это добро до машины? – Сколько вы за это хотите? – спросила она, чувствуя неловкость. – Ой, Кать! Не знаю. Сколько дашь, столько и дашь! Откуда мне знать? Это ты житель столичный и в ценах разбираешься. Мне все равно. Кто заберет, тот и заберет, я за ценой не стою. Мне бы, я тебе говорила, поскорее квартиру освободить, сдать и уехать. А на все остальное плевать. Что мне за ценами гнаться? Это не я покупала, не мне и торговаться. Катя открыла кошелек и пересчитала деньги. Маловато. В боковом отделении лежала долларовая заначка, что называется, на всякий случай. Катя взяла двести долларов, и, присовокупив к рублям, протянула Раисе. – А насчет картины не знаю, – честно сказала Катя. – Узнаю, приценюсь, и, если и мне, и вам подойдет, – заберу. Раиса молча пошла в спальню и вернулась с картиной. – Забирай, на что мне она? Я и красоты в ней не вижу. И вообще – куда мне картина? Знаешь, что у нас красота? Ковер на стене! Бери, Катерина. Я ж вижу, она тебе пришлась. Бери как подарок. От Мильки и от тети Раи, на память. Ты ж у меня покупатель оптовый. Да и девка ты хорошая, я это вижу! Бери на счастье, вдруг поможет? И, как Катя ни отказывалась, как ни уговаривала, все было бесполезно. Справилась. Как всегда справилась. Пять ходок – и справилась, благо в машине хороший багажник. И тумбочка влезла, и всякая мелочь. Бюро упихала в салон, на заднее сиденье. Дурная голова – ногам работа, как говорила бабушка. Конечно, можно было подождать до завтра, а завтра подпрячь соседа Славика, старого дружка, тот не откажет. Или Верке постучать по башке, ее идея. Но Катя представила: субботний день – и снова в машину, и Веркину критику, хотя сама напросилась. А если у Славика дела? Конечно, есть Чемоданов. Но Чемоданов наверняка на месте, его не дождешься. Да и они вроде в конфликте… Неделю как не созванивались. Нет, все сама и все сегодня. Она не привыкла откладывать и просить, так уж сложилось. Последняя ходка – и все. В коридоре, прислонясь к стенке, зевала Раиса. На прощанье она попросила вынести на помойку пакет с очередным барахлом и радикюль с какими-то квитанциями. – С квитанциями? – переспросила Катя. – А вы уверены, что они не нужны? Раиса убедила ее, что бумажки столетние, ненужные, с восьмидесятых годов. Милька ничего не выбрасывала, известная барахольщица. Платежки какие-то, открытки старые, тетрадки с расходами – в общем, все на помойку, сил уже нет. И Раиса протянула Кате старую, разбухшую, довольно объемную сумку. Действительно, ридикюль – когда-то коричневый, но теперь белесый от времени, кожа потертая и потрескавшаяся, поржавевший металлический замок, внутри куча бумаг. Вправду, видимо, эта Эмилия ни с чем не расставалась. Ну и ладно, контейнер у самого дома, Раиса действительно устала, а Кате все равно по дороге. Простившись, она вызвала лифт. Закинув в контейнер черный мешок с «Милькиным барахлом», Катя занесла руку, в которой был ридикюль. Но вдруг замерла, остановилась. «Нет, ридикюль на помойку точно не сегодня, возьму домой, посмотрю. А вдруг там что-нибудь… Ну нельзя же, в конце концов, так: всю человеческую жизнь – и на помойку? Хотя что я могу дам найти? Старые фотографии? А что потом? Куда их девать? На ту же помойку? Ох, зря! Зря сразу не выкинула, – подумала Катя, вставляя ключ зажигания. – Зачем мне чужое прошлое? Хорошо бы разобраться в своем настоящем». Домой, поскорее домой, к любимой бархатной синей пижамке, к любимой чашке с золотистым лабрадором, в любимую кровать! И спать, спать, спать! А машину она разгрузит завтра. В подземном гараже ничего не пропадет, сколько раз оставляла. Открыв дверь в квартиру, Катя испытала истинное счастье – дом, милый дом! С какой любовью она его обустраивала! Все было продумано до мелочей: цвет стен и дверей, тон паркета, ткань на мягкой мебели, светильники и ковры, картины на стенах, посуда и полотенца. В свою первую собственную квартиру Катя вложила не только силы и деньги, но и душу. Отсюда и результат – входишь в дом, и в душе разливается радость. Как долго ждала она эту любимую норку: два года – строительство, почти год ремонт, ну и штрихи, как называла их Катя. Штрихи – это шторы, посуда, картины и всяческие милые сердцу вещи. Например, зеленый венецианский кувшин с узким горлом, или фигурка грустного клоуна, привезенная из Черногории, или керамическая тарелка с видами Иерусалима. Или вот настенный латунный медальон с тонким женским профилем, купленный на Амстердамской блошинке. А вот изящное маленькое бра янтарного цвета, плафон в форме тюльпана. Как неожиданно она его обнаружила, у самого выхода с парижской барахолки! Вот оно, счастье! Катя надела бархатную пижаму, поставила на тумбочку любимую кружку с чаем и с наслаждением плюхнулась в кровать. Но чай так и остался невыпитым, а звонок от Веруна пропущенный. Катя тут же уснула. Верка начала названивать с половины десятого. – Терпеливая наша! – пробурчала Катя и выключила звонок. В одиннадцать открыла глаза – двенадцать пропущенных! Ох, Верун! Ну какая же ты доставала! Трубку пришлось взять – Верка такая, вполне может нагрянуть, ситуацию лучше предупредить. Нет, извините! Сегодня она никого видеть не хочет. И завтра, скорее всего, тоже. И на место она не поедет, слишком устала. Правда, никто ее и так и не пригласил – пропущенного звонка от Чемоданова не было… И еще нужно все притащить из гаража. Притащить, а потом разобрать. Верка требовала отчет – что урвала и почем, было ли что-то ценное и интересное, не схлестнулась ли с этой наследницей – мама говорит, что баба очень противная. Ну и вообще, какие планы на день? Катя терпеливо рассказывала подруге подробности, все-таки Эмилия и Раиса – Веркина рекомендация и наводка. На вопрос, не нужна ли ей помощь, Катя твердо ответила, что нет. Помощь и вправду была не нужна, а нужно, даже необходимо, было уединение. Поначалу Верка расстроилась, но через пару минут оживилась: любопытной она не была, а вот ленивой – безусловно. – Ну я тогда дрыхнуть, – со смаком зевнув, сообщила она. – Вечером созвонимся. После двух чашек крепкого кофе и здоровенного бутерброда с ветчиной Катя оделась и взяла ключи от машины. В гараже ахнула – ничего себе! И как я вчера смогла все это дотащить и погрузить? И это при том, что зверски устала. Не иначе как на адреналине. Перетаскала все, кроме бюро. Нет уж, простите. Вовремя вспомнила, как недавно прихватило спину. Два дня в лежку, и вся квартира пропахла вонючими мазями. Положила все сокровища на расстеленную в прихожей клеенку. Все, кроме акварели: сфотографировав автограф, картину тут же повесила над диваном. Как же здорово, какая удача! И все равно, Панкратов или кто-то другой, пусть неизвестный. Главное другое – акварель радует глаз и греет душу. Здесь главное не ценность, а радость. И все-таки надо отослать автограф на экспертизу. Катя принялась за дела. Вещи осторожно и аккуратно разбирала до позднего вечера, сделав небольшой перерыв на кофе. Отмыла настенные тарелки и прочее стекло и фарфор, вытерла влажной тряпкой книги, полиролью отчистила тумбочку, постирала вручную шелковый шарф и сюзане. Ну вроде все. Она уселась на диван, и взгляд ее упал на все еще лежащую на полу старую клеенку, где грустно и одиноко валялся потертый и жалкий коричневый ридикюль. Присев на пол, Катя открыла его. Старые, никому не нужные квитанции. Раиса права – Эмилия ничего не выкидывала. А может, просто забыла. Складывала в сумку, а потом задвинула ее подальше и больше не вспомнила. Среди квитанций и пожелтевших рецептов – папаверин, дибазол, димедрол, раунатин – попались записки-напоминалки: Двадцатого, в три дня, водопроводчик Тихон. В июне записаться к глазному врачу. Купить к ноябрьским селедку и курицу. Позвонить Лепешевым, поздравить Полечку с днем ангела. Позвонить Лерочке Гарт и попросить привезти книги из мосфильмовской библиотеки. Вторник, аптека. Не забыть про снотворное! Для Володеньки – напомнить Асе про профессора-офтальмолога.