– Откуда? – удивилась Люба, яростно отрывая еще теплую горбушку. – Откуда в такое время? Все булочные давно закрыты! – Договорился, – смеялся Гриша, с удовольствием ломая батон, – выпросил. Через служебную дверь. Через заднее кирильцо – помнишь у Райкина? Короче, исправил свою оплошность! Ты меня простишь, Любка? – Уже простила, – смеялась счастливая Люба. Любка. И кстати, совсем не обидно, хотя панибратства она никогда не любила. Даже не так – терпеть не могла. Но это раньше, а теперь все стало по-другому. Потому что Люба была очень счастлива. Роман с Гришей развивался стремительно. Не было дня, чтобы они не встречались: в институте, в буфете и на переменах, если занятия не совпадали, – на улице. Либо она ждала его, либо ждал он. Что делают влюбленные? Если позволяет погода – шатаются по улицам и, независимо от погоды, торчат в подъездах. Идут в кино. Разумеется, на последний ряд. Иногда заходят в кафе. Но с кафе было плохо, в хорошее был нужен блат или деньги, чтобы сунуть швейцару, а в кафе-мороженое стояли длиннющие очереди. В вонючие забегаловки типа сосисочных, рюмочных или пельменных идти не хотелось. А в обычных столовках было еще противнее, да к тому же имелся шанс отравиться. Если были голодными – покупали бублики, двести граммов вареной колбасы, бутылку лимонада «Буратино» или пакет молока. Находили укромную лавочку и начинали свою скромную трапезу, самую вкусную в мире. В хорошую погоду уезжали за город, было у них свое местечко, а в Гришкином рюкзаке всегда лежал старый спальник. Иногда ездили на старую заброшенную дачу его приятеля Ваньки. В маленьком щитовом домике было сыро и прохладно даже в теплые дни, но разве им это мешало? Зато в Ванькином домике можно было не таиться и не думать о том, что их услышат. А то эти вечные Гришкины «тише»! – Люб, будь посдержаннее, – смеялся он. – Не дай бог кто-нибудь позвонит в ментовку! И вместо кино отправимся мы с тобой в обезьянник, как нарушители общественного порядка. Интересно, – он делал серьезный вид, – а какая за это статья? Быть потише она не могла, не получалось. А он шутил, что это никак не вяжется с ее скромным обликом паиньки и тихони. Но тут же добавлял: – Ну да, я забыл: в тихом омуте… Мама с папой знали про «Любашиного мальчика». Так и говорили: «Интересно, какой он, Любашин мальчик?» Однажды Люба с Гришей зашли в большую, захламленную и безалаберную квартиру Грачей. Люба смотрела на все с удивлением. В длинном и широком коридоре горой была набросана обувь разных размеров: сапоги (неужели с прошлой зимы?), детские сандалии и взрослые ботинки, босоножки, туфли, тапочки. На вешалке висели плащи и пальто, детские куртки и растянутые старушечьи вязаные кофты. На крючке болтались шляпы, кепки, шапочки и платки. На огромной, метров пятнадцать, не меньше, кухне – Люба таких и не видела – в побитой раковине громоздилась куча немытой посуды, а на плите стояли грязные сковородки и кастрюля с борщом, в которой болтался половник. Остатки хлеба, крошки, фантики, огрызки. Чашки с недопитым чаем, турка с остатками кофе. «Боже мой, – подумала Люба, – если бы мама такое увидела!» И везде коробки, коробки, коробки. Одна на другой, поперек коридора – попробуй обойди. Книги навалены повсеместно: и на журнальном столике, и на стульях, и на креслах, на тумбах и комоде. Не дом, а какой-то книжный развал. Или Ноев ковчег! Посреди всего этого бардака женщина в очках, в рваных потертых джинсах и резиновых пляжных шлепках, в растянутой, явно с чужого плеча, мужской майке, простоволосая, крупная, командует и отвечает всем на все вопросы. – Таня. – Женщина протянула Любе крупную руку и тут же добавила: – Никаких отчеств, Таня – и все! Обалдевшая Люба покорно кивнула. За горами коробок и книг обнаружился и Гришин папа – высокий, худой, лохматый очкарик, копия сына. Вернее, сын копия папы. – Леонид, – кивнул он гостье. – Но можно просто Леня. Таня, Леня. Как интересно! А бабушка с дедушкой? Тоже представятся без отчеств? Но бабушка с дедушкой выясняли отношения в другой комнате. – Не обращай внимания! – шепнул Гриша. – Семейка у нас еще та! И Люба снова кивнула. Таня раздавала указания, попутно что-то помешивала на плите, покрикивала на стариков, призывала к порядку дочек, одновременно проверяла тетрадки у одной, заплетала косу другой, говорила по телефону, курила, отхлебывала из огромной – поллитровой, не меньше – чашки остывший кофе, откусывала яблоко, хрустела сушками. – Таня – Гай Юлий Цезарь, – усмехнулся Гриша. – Может делать разом сто дел. Ну не сто, но пятнадцать точно! Люба сидела в углу кухни и пила чай, который налил ей «просто Леня». Гриша исчез в недрах квартиры. Проходя мимо, Таня спросила: – Голодная? – Что? – переспросила Люба. В этот момент на кухню ворвалась одна из сестер и завопила страшным голосом. Рявкнув на дочь – та, кстати, тут же исчезла, Таня переспросила: – Есть хочешь? Люба отчаянно замотала головой. – Захочешь, там, – кивок на пятилитровую кастрюлю, стоящую на плите, – суп. Нальешь, если что. Люба прошелестела «спасибо». В квартире было интересно, но почему-то хотелось уйти. – Хороша семейка? – усмехнулся на улице Гриша. – Дурдом на выезде! Выхожу на улицу и прямо чувствую свободу, ей-богу! Знаешь, все очень хорошие! Все! И дедуля с бабулей, и мама с папой. И даже эти мартышки! Но попробуй всех вынести! Что тут ответишь? И Любе все понравились. Только жить в такой обстановке ей бы вряд ли хотелось… Все было прекрасно, они с Гришей даже не ссорились. Да и поссориться с Любиной уступчивостью и терпением было непросто. Конечно, она строила планы. А кто из влюбленных девиц не строит планы на будущее? Любины планы были весьма банальны – через год-другой выйти замуж за Гришу, еще через пару лет родить ребенка, потом еще одного – двоих обязательно, непременно! В семье должно быть двое детей. Еще Люба мечтала о собственной квартире, которую она обставит по своему вкусу. И безусловно, в ней не будет такого балагана, как в квартире свекрови. И такой стерильной чистоты, как в квартире родителей. Там тоже с перебором, если по правде. – Папа, мамочка! – как-то за ужином сказала Люба. – А у меня есть жених! Папа с мамой переглянулись. – И между прочим, еврей! Как ты, папа, советовал! – И Люба по-дурацки хихикнула. Придя немного в себя, папа кивнул: – Поздравляю! Представишь будущего зятя? Люба расплылась в счастливой улыбке: – Конечно! И, думаю, совсем скоро! Слышала, как папа шепнул маме: – Хорошо, что еврей. Они и семьянины что надо, и сейчас все повально едут. – Куда? – испуганно спросила мама. – В Израиль? – Не только, – ответил папа. – В основном в Америку. Мама громко вздохнула. Разговор, поставивший точку над i, случился спустя три недели. Завела его Люба. Глупый разговор, дурацкий, но хорошо, что он произошел. Вернее, ничего хорошего… – Когда поженимся? – переспросил и почему-то развеселился Гриша. – А что, мы собирались жениться? – Ну не сейчас, – надулась Люба, – но когда-нибудь. Например, на четвертом курсе! Или ты вообще об этом не думал? Люба почувствовала обиду. А может, Гриша, как обычно, шутит, прикалывается? Он же говорил, что любит ее? Что из нее получится прекрасная жена? Нет, точно прикалывается! Просто дразнит ее, насмехается! Но насмехаться он вроде не собирался, а даже наоборот – как-то сник, погрустнел, растерялся. – Понимаешь, Любка… тут дело такое… Мы, Любань, уезжаем! В смысле – валим отсюда. В Америку. Насовсем. И визы уже получили, и билеты заказаны. Короче, через месяц. – В глаза ей он не смотрел.