— Ну, так это может быть Сычок Витьки Куракина. У Буяна белая только бабка… — Где можно найти этого Витьку? — прервал я разглагольствования извозчика. — А вам-то он зачем? — не к месту решил проявить корпоративную солидарность водитель кобылы. Впрочем, для возбуждения чувства гражданского долга ему хватило нахмуренных бровей Евсея. — Дык это, может, я и сам чем подмогну? — Не сможешь. — Ну, так дома он должон быть. По ночам-то не работает, лежень такой. Евойная баба еще нестарая, так куда ж ему от ее теплого бочка бегать? Езжайте за мной, коли нужда есть. Не прав извозчик, работает эта сволота по ночам, да только не по профилю. Конечно, я не стал делиться с извозчиком своими мыслями, а вот мелькнувшим в воздухе рыбкой серебряным рублем поделился. Это мигом придало прыти его кобыле. Ехать нам пришлось на Мойку. Не то чтобы противоположный от Болотного конца райончик, но все равно обратно придется переться почти через весь город. А то, что после Куракина наш путь будет лежать в родной Болотный район, можно не сомневаться. Мои опасения полностью подтвердились — судя по пустому двору за невысокими воротами, хозяин дома отсутствовал. Но лично он мне не так уж и нужен. — Любезный, позови-ка хозяйку, чтобы не сильно испугалась. Извозчик задумался, но все же решил, что так действительно будет правильнее, и спрыгнул с передника пролетки. — Фроська! — заорал он, для начала всполошив визгливую собачонку, а затем и саму хозяйку. — Яшка, ты, что ли?! — через пару минут послышался сонный голос. — Чего приперся?! Вот скажу мужу, ужо он тебя отмутузит! — Гляди, чтобы ты с ним под ручку на каторгу не уплыла, змеюка! Выходи, его благородие говорить с тобой будет. Да, похоже, у них тут не все так просто со взаимоотношениями. Перепуганная женщина выскочила во двор прямо в ночной рубашке, лишь набросив платок на голову. Вышеупомянутый Яшка был прав — дама еще в самом соку. Подбежав в калитке, она замерла, не увидев в свете керосиновой лампы на пролетке обещанных полицейских. Я, как обычно, был одет в гражданское, но вид казачьей формы Евсея все же успокоил перепуганную женщину. Разговаривали мы через ворота — так быстрей, да и хозяйке спокойнее. — Где муж? — решив не рассусоливать, спросил я. — Так нету его. Работает ночным извозом. — Вот баба дура! — хохотнул Яков, хлопнув себя ладонями по бедрам. — Видать, за юбками бегает, а ты не знаешь. — Врешь ты все, пес брехливый! — взвизгнула женщина. — Молчать! — рыкнул Евсей, и оба спорщика тут же притихли. К этому времени я успел продумать второй вопрос: — У него в товарищах есть кто-то из шатунов? Намеки Яшки на каторгу явно подействовали, так что информацией женщина делилась легко: — Не ведаю, барин. Так-то товарищей у него немного. Но намедни влез в драку по хмельному делу, а опосля хорохорился, что, мол, вернется Колкий и ужо они вдвоем настучат злыдням по маковкам. Может, то и не шатун вовсе, но Витенька на него крепко надеялся. В принципе это было все, что мне нужно, так что я дернул за рычаг впускного клапана и бросил извозчику через плечо: — Свободен. Езжай отсюда и не донимай гражданку. Вряд ли он послушается, но меня это уже не волновало. Время утекало, как вода сквозь пальцы. О шатуне я спросил не напрасно — мне было знакомо то щемящее чувство потерянности, одолевавшее убийцу. Так себя ощущают оказавшиеся в черте города матерые шатуны. Те, что попроще, так сильно не маялись, но уж лучше бы это был кто-то из неопытных новичков. Ответы на вопросы по поводу шатунов я мог получить только в одном месте, и разговор будет очень непростым. Через двадцать минут мы подъехали к «Берлоге». Глянув на часы, я тихо ругнулся. Половина четвертого ночи — время уходит, а мы до сих пор ничего так толком и не узнали. Надеюсь, Берендей хоть чем-то поможет. Берендей, он же Касатонов Мечислав Дмитриевич, не только являлся владельцем кабака «Берлога», но и был старшиной топинской артели шатунов. Трактир действительно внешне напоминал берлогу. Сруб, собранный из потемневших от времени бревен, словно под собственным весом ушел в землю по самые окна. Внутри тоже все было более чем основательно — от трактирных столов до похожей на мини-форт барной стойки в противоположном от входа конце зала. Это сооружение впечатляло бы размерами, не стой за ним совсем уж монументальный человечище. В кабаке хорошо освещен был только участок возле стойки, так что мы вынырнули из полумрака эдаким нежданчиком для хозяина, отчего он сморщился, словно лимон разжевал. Заросший черной бородой и не по годам пышной шевелюрой шатун недовольно спросил: — Пошто тревожите честных людей, ваше благородие? — Ох, Берендей, кабы честных, — вздохнул я, облокотившись на стойку. Барных стульев здесь отродясь не водилось, так что пришлось постоять. Евсей тут же встал спиной ко мне, чтобы контролировать зал. Когда мы проходили между столами, в полумраке заметили десятка два фигур, лишь слегка подсвеченных маленькими свечками. А порой компании вообще сидели в темноте и молча употребляли что-то из своих кружек. Шатуны вообще народ тихий — профессиональная деформация. Но это, конечно, если не напьются. Имел я с ними дело и в буйном виде, и в состоянии загнанной в угол крысы, когда шли по следу душегуба. Тогда я и узнал, что чувствуют матерые шатуны, слишком долго задержавшись в городе. — Напраслину возводите. Нехорошо это, — притворно вздохнул Берендей. — Так, Мечислав Дмитриевич, недосуг мне с тобой языками чесать. Уж больно дело серьезное. Услышав от меня официальное обращение, шатун подобрался, и его лицо тут же затвердело. — Мне нужно знать, где сейчас может быть шатун по прозвищу Колкий, — перешел я к главному вопросу. — А мне плевать, что тебе нужно. Колкий шатун правильный, и сдавать его фараонам я не буду, — то ли на публику, то ли действительно вспылил Берендей. В зале началось нездоровое шевеление. Мне очень хотелось обернуться, но нужно сохранять лицо, к тому же за спиной Евсей, а значит, можно не беспокоиться. Что было тут же подтверждено охрипшим голосом казака: — Ты уверен, паря, что сдюжишь? — спросил он у кого-то из самых активных защитников старшины. И охрип Евсей не от волнения, а потому что провел частичную трансформацию. В принципе все это было чистым перформансом — шатуны знали, что меня трогать не стоит. А вот я вполне мог поднять градус разговора. Берендей решил, что мне можно хамить, и это нельзя оставлять без реакции: — Зря вы, Мечислав Дмитриевич, так себя ведете. Вроде не урка, а словами нехорошими бросаетесь. Неразумно это. Шатун, по-прежнему глядя мне в глаза, настороженно прищурился. Он понимал, что если уж я перешел на «вы», дело пахнет керосином. — Не знаю, насколько правильный шатун ваш Колкий, — продолжил я давить, — но беду он в общий дом привел лютую. — Какую беду? — все же перешел к разумным вопросам старшина и вдобавок махнул рукой в сторону зала. Ропот за моей спиной отдалился и начал стихать. — Обидел он серьезного человека. Сильно обидел. Смотри, как бы вам теперь не пришлось отдыхать после походов где-то по глухим хуторам бирюков и там же хабар свой сбывать да от жандармов прятаться. — Пупок развяжется у вашего важного человека нас стращать. На это я приблизил свое лицо к шатуну и тихо, едва слышно спросил: — И у судьи тоже? Во-о-от, пошла работа мысли. Берендей задумался, и, чтобы подстегнуть его, я добавил: — Мог бы я для быстроты раздумий твоих сказать, что это за обида, да не знаю, как нам с Евсеем сие знание аукнется, что уж говорить о тебе. Берендей перевел взгляд на Евсея, который явно оглянулся после моих слов. Судя по тому, что Берендей увидел на лице моего помощника, казака только сейчас посетила мысль о многих печалях — ну тех, которые бродят за многими знаниями. После этого наконец-то включилась чуйка старого шатуна, не раз спасавшая его во время походов в глубь Топи. — Игнат Дормидонтович, дашь слово, что это край как важно? — недовольно проворчал он. — Дам и добавлю, что все намного хуже, чем ты даже можешь себе представить. Многое со мной случалось за последний год, в том числе в Топинске. Было немало ран и синяков, полученных от тех же шатунов. Но я старался, чтобы мои слова никогда не расходились с делом. Всегда следил за тем, что говорю и что обещаю. И все это делалось для таких вот случаев. Сейчас Берендей смотрел не на слишком наглого юношу, а на Ловца, который и с упырями имел дело, и омского Мясника собственными руками завалил, да и со стригой сходил на свидание, не оставив там лишних частей своего тела, которые совсем даже не лишние.