— С Котовским, — ответила Люба. Она зло смотрела на меня. — Я спала с ним. Сначала трахалась прямо здесь в клинике, в кладовке. А потом поехала с ним в его… В его эту сауну на Новослободской, и мы с ним там переночевали. Я нахмурилась, ощущая, как едкая змея страха начинает меня душить всё сильнее, я вдруг почувствовала странный холодок в груди — мне казалось, что Люба как минимум не в себе, а если в себе, то… даже не знаю. Что это такое происходит вообще?… — Люба… Что с тобой? Ты… такие вещи странные говоришь. А эта сауна его вообще… — Помолчи, — снова рявкнула Люба, и я почувствовала, что начинаю паниковать — происходило что-то нехорошее, а что делать, я не знала. Я вдруг заметила, что под плохо застегнутым халатом на Любе надето какое-то несуразное короткое платье — черное, в блестках. Словно бы вечернее или клубное, но как будто бы очень потрёпанное. И колготки эти черные с зацепками, сапоги лакированные до колена, стоптанные, такие, что ужас…. — Так вот. Ты, принцесса, тут своего принца нашла, молодец. А я вот тоже со своим принцем хочу остаться. Пусть он не такой прекрасный, пусть он, да, вы все так скоро будете говорить, пусть он злой, гадина, кто ещё… Но он мой. Я буду с ним там, пусть там, в этой дыре, но я буду с ним. Я готова ради него спать с другими, только бы он ко мне возвращался. А знаешь, Варя, это нормально для меня. Котовский… Он знаешь, в кого влюблен был? Всю свою жизнь он был влюблен только в одного человека, которого считал своим другом, учителем и кумиром. Он был влюблен в Волкова. Так-то. Варя. Только Волков не того звена, уж простите. А тут ты явилась. Знаешь, какого ему сейчас, а? Варя? Вот я его спасать теперь буду… Я отступила на шаг назад, почувствовав, что меня ведет в сторону. Что я слышу сейчас? Что вообще происходит?… Я вдруг поняла, что меня затошнило. Наверное, от всех этих слов, едкого дыма, от платья этого Любиного, сапог… Я пошатнулась, уцепилась рукой за ствол дерева. Люба вдруг плюнула мне под ноги. — Гадюшник! Так методично уничтожать такого прекрасного человека — доброго, открытого, он же ребенок душой!.. Варя! Как тебе ни стыдно!.. Ноги моей среди вас здесь больше не будет. Наконец-то я ухожу… Я облокотилась на ствол влажного дерева, Люба развернулась и ушла по тропинке к выходу с территории, цокая стертыми каблуками по плитке. Где-то хлопнула дверь — кто-то вышел курить на задний двор. Я словно в тумане видела удаляющуюся пухлую фигурку Любаши, снимающую свой халат и выбрасывающую его в урну. Где-то за калиткой стояло желтое такси, туда она и села. Машина сразу загудела, стартанула и быстро уехала. Я подняла голову, на тонких ветках еще оставались пожухлые листья. И было так холодно, так холодно. Ледяной дождь заморосил с серого небесного пласта… И я вдруг тоже заплакала вместе с небом. Чай был обжигающе горяч, и я постукивала ногтем по стеклу кружки с изображениями милых апельсинов, думая о своём. Я сидела прямо на столе медсестры, где сегодня царил небывалый порядок. Волков стоял напротив, и обнимал меня, пока я, шмыгая покрасневшим носом, рассказывала ему всю эту историю про Любашу. — Даже не верю, что это была она, — сказала я хрипло, затем покачала головой. — Нет, ну, ты подумай только — такой солнечный, светлый человечек… Она сама жалела обо всей этой связи с Котовским, об этой своей влюбленности. Уйти хотела, новую жизнь начать… Я до сих пор в ужасе. — Скоро всё закончится — Котовского раскатают с его борделем, и поделом, — сказал Дима. — Любу, думаю, что можно ещё вытащить оттуда. Не знаю, чем он ей мозги запудрил, вряд ли это её эфемерная влюбленность так на неё повлияла… Что-то здесь ещё. — Дим… Волков не отвечал. Я подняла лицо, глядя на него. Он был серьезен, как никогда. И снова эта отстраненная и суровая холодность. — Дим…Она мне сказала кое-что про Котовского… Волков перевел взгляд на меня — взгляд синих, как небо глаз. — Что именно? — Что… — Я закусила губу на мгновение. — Что Котовский влюблен в тебя. Снова суровая неприступная холодность закрыла от меня эмоции Волкова. Ни одного проявления чувств, лицо — камень. Некоторое время мы молчали. Дима поджал губы, глядя куда-то в сторону, с таким видом, словно бы совсем не знает, как со мной об этом говорить. — Да. Он влюблен. Уже давно. — Ты не говорил… — стараясь говорить ровнее, сказала я, но в голосе дрогнула обида. — Мне об этом. Волков обернулся ко мне, взял за плечи и всмотрелся в мое лицо. — Варя. Это блажь Егора продолжается уже лет, наверное, десять, — сказал Волков. — Может быть, и дольше, когда мы ещё учились, я не знаю. Признался он мне в этом пять лет назад, я ещё даже на Калиновой не был женат. Слушай… У него всегда была целая туча девок, он с университета сношался со всеми теми, кому мог вскружить голову. А вскружить голову он мог почти любой или любому из таких, как он, не знаю… Когда он выдал мне всё это… Ну. Я сначала не поверил вообще. Я думал, он решил меня разыграть. А потом он впал в такую истерику, доказывая, что он не врет… Я его таким никогда не видел. — Какой ужас… — И всё это было ещё и в доме профессора Лескова, который нас пригласил на круглый стол, — Волков закрыл глаза и тяжело выдохнул, все ещё держа меня за плечи. Через секунду он снова посмотрел на меня, притянул к себе и поцеловал в лоб, крепко обнимая. — Естественно, я сказал ему, что… Ну, не разделяю его взгляды. Он тогда сказал, что другого и не ожидал, но пообещал, что будет ненавидеть мою жену самой лютой ненавистью, на какую только способен. Ну, как видишь с Калиновой у них прекрасные отношения. Даже бизнес совместный открыли, чего уж. Два сапога пара… Но за тебя Варя…За тебя я боюсь. Поэтому тебе нужно постараться держаться подальше от Котовского как бы там ни было… Я вдруг почувствовала, что мне страшно. Холод стянул всё, что было у меня внутри. Мне было чего бояться. Я вспомнила нашу первую встречу с Котовским, затем этот компромат на него, Любашу… Мне стало не по себе. На что этот человек может быть способен? Тем более вместе с этой Ариной Калиновой заодно? Я отстранилась от Димы и растеряно посмотрела на него, ощущая, что бледнею. Губы мои задрожали. И, должно быть, глаза сейчас были просто огромными озерами, наполненными беспокойством и страхом. — Но ведь ты меня защитишь…. — прошептала я. Я ещё никогда не видела на лице, да и во взгляде Димы такой гаммы эмоций из сочувствия, страха, растерянности и беспокойства. Он смотрел на меня так, словно бы я была самой дорогим человеком в его жизни, которого ему нужно было отпустить сейчас куда-то далеко-далеко совершенно без всякой поддержки. — Моя дорогая Варя, — Дима крепко прижал меня к груди. — Моя возлюбленная Варя… Я сделаю всё, что бы защитить тебя… Даже ценой собственной жизни… Поверь мне, пока я рядом, тебе нечего бояться… * * * Я вышла в общий зал, направляясь к рабочему месту. К нашему счастью, день сегодня был совсем не загруженный — может быть, погода сделала своё дело, а может быть, так просто совпало. Зал пустовал. Оксану я увидела в картотеке, она ходила, раскладывая папки по местам, мне показалось, что она бледная и растерянная. Наверное, из-за Любаши. Я подошла к своему столу — сил начинать работать, если честно, совсем не было. Благо, пациентов пока не было. Оксана, заметив меня, вдруг оставила на маленьком столике весь ворох папок, которые она держала в руках, и тут же вышла ко мне. — Варя! — воскликнула она. Затем нервно оглянулась и, заметив, что рядом никого нет, подошла ко мне. Оксана взяла меня за руку — её короткие волосы топорщились ёжиком, глаза блестели. — Любаша ушла… Ты видела её сегодня? Она хотела поговорить с тобой… Боже. — Оксана закрыла лицо кулачком и зажмурилась, едва не плача. Губы ее дрожали, и веснушки, казалось, потемнели на бледной коже. Я обняла Оксану. Прижалась головой к ее голове, с сочувствием глядя куда-то в одну точку. — Да, мы виделись сегодня… Я… Оксан, я даже не знаю, что сказать… Она была так зла на меня, и такие вещи говорила. — Да, да, — прошептала Оксана, отстраняясь и вытирая слёзы. — Она мне тоже всё это говорила. Но я видела её руки, Варя. Они все в крови… Они её всю искололи вчера чем-то… Она просто не в себе. Господи, он ведь её вчера с этим заявлением уже поймал.… Она к Надежде Григорьевне шла заявление на увольнение подавать. — У неё есть родители? Может, нам стоит позвонить им? Оксана покачала головой. — Нет, нет, Варя. Нет у нее никого, — сказала она. — Она детдомовская… Сама всё, всегда… Все могла, никогда не опускалась, цвела, светила солнышком. В мед поступила, закончила с отличием… Человечек был нереальный, ты же знаешь, невозможно добрый… Это она всех всегда поддерживала…. А тут эта гадина, этот Котовский… Что теперь делать? Её вытащить как-то надо! Но что мы можем теперь?… ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — Я уже говорила с Димой… — начала было я. Оксана вцепилась мне в запястья холодными руками. Глаза ее горели. — Прошу тебя, Варя! Поговори с Дмитрием Романовичем… Может, он и вправду что-то сделает.. Вдалеке звякнул лифт, по коридору кто-то вышагивал по направлению к пластиковым дверям, ведущим к нам в зал. Я обернулась, и сразу узнала Котовского. Внутри всё сжалось. Оксана выпустила мои запястья и юркнула к картотеке. — Потом поговорим, Варь… Пойду я… Я кивнула, не в силах даже пошевелиться. Дверь открылась. Котовский не сводил с меня взгляда. Он прошел прямо ко мне, сладко улыбаясь. В глазах его плясали то ли черти какие-то, то ли ещё что-то страшное. Сам он выглядел холено, как обычно — укладка рыжих волос, маникюр, ухоженное лицо. Сейчас я уже смотрела на него совсем по-другому. После всех этих историй с борделем, после Любаши, после того, как узнала, что он давным-давно влюблен в Волкова. — Иди-ка сюда, солнышко, — елейно пропел он, приближаясь ко мне. Я быстро посмотрела по сторонам — вокруг никого не было, даже не позовешь никого. Оксанка уже исчезла за картотечными шкафами, и теперь нас с Котовским даже никто не видел. Крепко схватив меня за локоть, Котовский повел меня в угол ближе к окну. Грубо прижав меня к стене, он поставил руки по обе стороны от меня. — Хочу с тобой поговорить, пока есть минутка, — так же елейно добавил Котовский, все ещё улыбаясь своей приторно-гадкой улыбкой. Я почувствовала себя в ловушке. И лишь тихо выдохнув, сильнее прижалась к стене, едва не сползая вниз. — Ну что? — спросил он. — Классно тебе с Волковым живется, а? Я нашла силы на усмешку. Смотрела на лицо этого холёного красавчика, и ощущала, как томное равнодушие вдруг охватывает всю меня с ног до головы — ну, что он мне сделает? Равнодушие — первое, второе — злоба, яростная, жгучая злоба в сердце за то, что он сделал с Любашей. Как минимум только за это. — Классно — это ещё слабо сказано, — ответила я, улыбаясь ему в ответ также елейно гадко, как и он мне. — Тебе и не снилось, Котовский, как классно. А ты, я смотрю, ревнуешь? Взгляд светлых глаз Егора поледенел, что-то в нём открылось мне такое злое, невыносимое, что я даже поёжилась. Он вдруг поднял руку и быстрым, хоть и мягким движением схватил меня за шею. Он с удовольствием закрыл глаза и улыбнулся, пока я застывшая в диком ужасе, стояла возле стены, всем сердцем надеясь, что кто-нибудь всё-таки зайдет в зал. Котовский улыбался как-то жадно, даже плотоядно. Ему нравилось чувствовать, как пульсирует жилка на моей шее, ему нравилось сжимать моё горло, он открыл глаза и, чуть склонив голову, провел пальцем по моим губам. А затем склонился и прошептал мне на ухо: — Знаешь, я завидую твоим губам, которые касаются его там, где когда-то мечтал касаться его я… Я вдруг почувствовала озноб, сердце моё сжалось. Где-то тренькнул лифт. Я спасена! Котовский неспешно отстранился от меня, отпустил и добавил, уже совсем с другим видом: — Ну, а теперь у меня новая любовь! — сказал он весело. — У нас, кстати, с тобой вкусы прямо-таки совпадают, Соловьева. — Что ты сделал с Любашей? — зло спросила я, мельком глядя на семейную пару, заходящую в общий зал, из картотеки уже вышла Оксанка. — Ничего, — пожал плечами Котовский. — Она сама собиралась увольняться, я просто предложил ей другое место. Вот и всё. — Ты что, шутишь?! — с холодной яростью спросила я, готовая бросить на Котовского. Тот отступил на шаг и примирительно поднял руки. — Воу-воу-воу! — посмеялся он. — Полегче, детка! Любаша сделала свой выбор. Я тут не при чем. Она души во мне не чает…. Я просто вовремя ей подвернулся! — Варя!