— Сначала помыть ее и переодеть, а то я потом машину не отмою!.. Это последнее, что услышала Оксана, прежде чем провалиться в темную пропасть убаюкивающей бездны. Я вылетел из здания, даже не застегивая пальто. На улице шёл снег, шапка и перчатки остались в кармане пальто, длинный белый шарф был просто накинут на шею. Светящийся всевозможными огнями конференц-зал остался позади. На улице шел снег. Было холодно, но как-то приятно. Уютно, даже хорошо, несмотря на некоторую сырость. Я остановился на месте, хмуро глядя на ряд фонарей с белым металлическим светом — кружились снежинки, танцевали, словно бы звали гулять и наслаждаться первыми зимними приветами. Я подумал про Варю. Мы могли бы сейчас вместе полюбоваться этой красотой… Господи, хоть бы с ней всё было в порядке. Сердце всё-таки было неспокойно. У Вари был выключен телефон, и хоть охранник в клинике сказал, что она уже собралась и отправилась домой, на душе скребли кошки. Да что там, крепкое беспокойство не отпускало. Могла, конечно, прийти домой и просто не поставить телефон на зарядку, но… Я услышал раздражающее хихиканье и повернул голову. Две молодые девушки — какие-то даже уже чем-то известные врачи, смотрели на меня, переглядываясь и краснея. Они улыбались мне, словно решались подойти и пригласить на свидание. В эту секунду я особенно сильно пожалел, что у меня на руке нет обручального кольца, и что анонс о том, что я скоро женюсь, если Варя мне не откажет, конечно, не дошел до нашего врачебного мирка громкой новостью. Особенно для всех этих молодых особей женского пола, что грезили о браке ос мной. Кого-то, конечно, и никакая женитьба не останавливает. Девушки продолжали хихикать, смущенно поглядывая на меня. Я поджал губы — конечно, я прекрасно знал, что был красив и выглядел более чем хорошо. И так же прекрасно знал, что бабы по большей части сходили по мне с ума — всю жизнь так было, ещё со школы. Но вот только я никогда не пользовался этим, в отличие от Котовского. Не до того мне было, я всегда грезил о карьере и какой-то умопомрачительной любви, которая, возможно, сможет растопить лёд в моем сердце. Впрочем, Котовский всегда уважал меня за то, что я не пользовался своей востребованностью у женщин. Сначала уважал, а потом и ценил — когда по уши влюбился в меня. До сих пор с трудом верю в то, что такое бывает. Не знаю, как… потом нашел силы общаться с ним так же как раньше. Смирился, наверное, осознал, привык, что такое бывает. Впрочем, Егор и никогда не досаждал мне своими чувствами. Калинову, кстати, Котовский никогда не считал за свою соперницу. Он знал, что она вышла замуж за меня по грубому расчету, не умея любить мужчину в принципе и в принципе не умея жить в браке. Ей хотелось образа — неприступного, красивого, знаменитого и талантливого, богатого, конечно, а ещё непременно умного мужа с добрым сердцем, что он был рядом с ней и выглядел влюбленным в неё по самое «не балуйся». Видимо, нужен ей был такой, чтобы он компенсировал всё то, чего не было у неё самой. Таким она почему-то сочла для себя меня, и после этого мы с ней расписались по грубому обману с её стороны. История была стара, как мир. Отмечали день рождения Котовского, Арина подсуетилась. Переспав со мной, она через две недели заявилась ко мне на работу, и выдала, что беременна. Расписались через неделю. Ещё через месяц она разыграла историю с потерей беременности, а через полгода я нашел липовые документы на всю эту фиктивную беременность и ее потерю. Я тогда сразу собрался подать на развод, но она умоляла, в слезах валялась у меня в ногах, моля не бросать ее, ведь она любит — не может. Ещё через два года невыносимого претерпевания этого отвратительного брака, я понял, что всё. Я не люблю и не могу. Подал на развод, дело затянулось, когда я с ней развелся, то напился так, как только однажды напился, сдав сессию в медицинском с самым высшим отличием среди всего потока — такая вот радость у меня была. Впрочем, я никогда не злился на Котовского, что после всего произошедшего он продолжал общаться с Ариной. Они общались и до знакомства Калиновой со мной, так что мне было все равно. Но эти их грязные делишки, и сами они… Просто тошнотворные. Оба. И оба меня ненавидели, конечно. Просто раньше мне было бы все равно на всё это, так как раньше у меня не было больного места, не было слабины…. А теперь эта слабина появилась — и ей была Варя. А Варя…Варя, Варя… Моя нежная, моя маленькая Варя, которую так стремительно однажды затянуло в такую страшную передрягу… Варя — моё самое дорогое сокровище. И я никому не отдам её. Не им, никому вообще. Я направился к машине, на ходу достал из кармана пальто свой смартфон, наверное, в сотый раз нажал знакомый вызов и в сотый раз услышал, что абонент не абонент. Чертыхнувшись, я подцепил из кармана ключи от машины. Сев за руль, захлопнул дверь и сразу повернул ключ зажигания. Ждать я больше не мог. Собирался нестись домой на всех порах. Я должен увидеть Варю… Должен убедиться, что с ней всё в порядке. * * * Москва сверкала огнями, горела длинными рядами фонарей и красными огнями габаритов. Я несколько нервно перестукивал по рулю пальцами, то и дело раздражаясь на слишком быстро краснеющие светофоры. Музыка в салоне машины звучала приглушенно, и признаться — все равно выводила из равновесия. Снег усилился. Я подумал, как хорошо было бы вместе с Варей погулять в такую погоду, расцеловать ее раскрасневшиеся щеки, мягкие губы, обнять ее и крепко прижать к себе, а дома заварить самый вкусный на свете имбирный чай и вместе хохотать над каким-нибудь дурацким фильмом. Господи, как же я её любил… Я закрыл глаза. И когда я вообще стал таким мягким? Ну, конечно, с ней, с моей нежной, с моей возлюбленной Варей… С ней таяла вся суровость, всякая неприступность. Когда она улыбалась или смеялась, мне хотелось бесконечно повторять, как я люблю её и целовать, целовать, целовать… Я уже жаждал сделать ей предложение. Мне уже совсем не терпелось, но я всё никак не мог выбрать кольцо. Надежда Григорьевна поймала меня сегодня на перерыве, подошла с кофе, поговорить о некоторых коррективах, которые можно было бы внести в работу клиники, учитывая все нововведения, о которых мы узнали на конференции. Заметив, что я отвечаю неохотно и с подозрительной медлительностью, к тому же едва в силах оторваться от телефона, она мельком заглянула в экран и поймала меня за пролистыванием очередного ювелирного каталога одного из известнейших магазинов. Степанова тогда понимающе улыбнулась и сказала, что не будет мешать. ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Я улыбнулся. Со стороны я, наверное, выгляжу как семнадцатилетний влюбленный мальчишка, чего уж тут. Ну да ладно. Это всё не так важно. А вот Варя… Варя — да. Я свернул на знакомую дорогу, проехал вперед, пересек трамвайные пути и въехал в узкий переулок. Через пять минут, я уже был возле дома. Сердце пропустило удар ещё до того, как я вышел из машины — в квартире не горели окна. — Вот чёрт… — выругался я, ощущая, как холодею. Я вылетел из машины, едва не забыв закрыть её, летел по лестницу на третий этаж с такой скоростью, на какую только был способен. Руки дрожали, бегая по карманам и ища ключи. Прозвенел металл, хрустнул замок передней двери, затем второй — за предбанником. Я вошел в квартиру, и закрыл за собой дверь. Ещё никогда моя квартира не казалась мне такой темной и такой тихой. * * * Я снял ботинки и, не раздеваясь, прошел из прихожей в коридор. Света не было ни на кухне, ни в санузле. Вид оставленного еще с утра чайника на дальней конфорке, заставил вновь сжаться сердце от страха. Нет её здесь. Нет. Её. Здесь. И не было… Я влетел в гостиную, в спальню, проверил оставшиеся комнаты — нет моей Вари здесь. Она не приходила домой. Я в бессилии опустился прямо на пол у кушетки в кабинете. Я все ещё был в пальто. Становилось жарко, но я не обращал на это внимания. Бесцельно смотрел куда-то перед собой, ощущая, как внутри нарастает самая настоящая паника. Тысячи вопросов не могли сфокусироваться ни в одну обтекаемую мысль. Головой я понимал, что надо бежать, что-то делать, но что и куда — понять никак не мог. Неизвестно, сколько бы я еще просидел в этом оцепенении, если бы в этой тягучей тишине вдруг не заиграла так, казалось бы, оглушительно громко мелодия моего смартфона. Я достал телефон из кармана. Звонила Потапова. — Да? — Дима? — нервно спросила Потапова. — Дима, Варя с тобой? Я вздрогнул и тут же обрел силы трезво мыслить и ясно разговаривать. — Нет, не со мной, — ответил я. — Я только что вернулся домой. Вари здесь нет. Примерно два с половиной часа назад в клинике на охране мне сказали, что она собралась и вышла домой. Телефон у неё отключен… — Дима, послушай, — тяжело душа и явно пытаясь взять себя в руки, сказала Потапова. — Охранник… Тут наш охранник… Его нашли… Он был без сознания уже много часов… Здесь кто-то другой был… Дим. Тут столько крови в кладовке на вашем этаже нашли, наручники какие-то… Черт возьми… Приезжай срочно в клинику. Вари здесь нет, но тут есть свидетели, которые говорят, что она уехала с Котовским… Я словно бы выпал куда-то из всего мира. Выпал и улетучился. Я думал, что умру прямо сейчас, но слова о том, что Варя жива, хоть и с этим гадом, вернули меня к жизни. — Дима? Дима, ты меня слышишь? — Я выезжаю. Ждите меня. 6 Меня снова начало тошнить, наверное, где-то через час после того, как мы покинули клинику. Просто есть хотелось нестерпимо, да и слабость так мучила, что живот стягивало до жуткого урчания. Я смотрела в окно. На пробегающие мимо огоньки фонарей, на верхушки редких деревьев, острыми ветками торчащие в разные стороны, я смотрела на темно-серое небо, и на то, как снежинки, попадая на кристально-чистое стекло автомобиля превращались в блестящие капли, напоминающие мои жгучие слёзы. На Котовского я принципиально не смотрела — ненавидела его, и видеть его не хотела. Вообще. Но мне становилось всё хуже, и я боялась, что меня вырвет на его великолепные сидения, двери и коврики, а он потом меня изобьет. — Мне плохо, — шепнула я. — Останови машину… Котовский удивленно перевел на меня взгляд. Увидев меня, судя по всему, позеленевшую и не слишком бодрую, в глазах его мелькнуло беспокойство. — В чём дело? Тошнит? Я кивнула. — Чёрт. — Выругался Котовский, мигом перестроился и свернул куда-то вправо. Ещё раз резко свернул, и действительно остановил машину. — Подожди. Сейчас. Ждать я уже не могла. Котовский как раз успел открыть дверь, и не дать мне вывалиться из машины, чуть провел к углу одного из зданий в каком-то темном переулке, где меня мучительно вырвало. Никогда не чувствовала себя так отвратительно, как в эти минуты. Нет, конечно, бывало, что чувствовала, но… Сейчас тоже было несладко. Котовский достал из машины пачку влажных салфеток, вытер мне лицо, руки, поправил пальто, убрал прядки волос за уши и проводил до машины. — Тебе надо поесть. Заедем куда-нибудь. — Не хочу никуда с вами, — снова переходя на «Вы» заявила я. — Но поесть надо. Уже через полчаса я сидела в Мерседесе Котовского и жевала какой-то салат из МакДака. Я наелась очень быстро, аппетит пропал как-то разом, но огромный стакан капучино я пила с превеликим удовольствием. Котовский посматривал на меня как-то странновато, периодически бурчал про то, что в его машине вообще-то запрещено есть кому бы то ни было, но мне было на это плевать. Пока мы стояли возле ТЦ недалеко от метро Беляево, я старалась получше запомнить места вокруг — интересно, куда мы поедем дальше. Издали меня манила буква М своим притягательным красным светом. Выпорхнуть бы сейчас из машины и бежать сломя голову в переход… А там. Я бы убежала — он бы меня не догнал. Я эти районы знала хорошо. К тому же, моя двоюродная сестра жила не так далеко отсюда, я смогла бы добраться до неё пешком. Но Котовский как почувствовал мой настрой. Кусая трубочку, я слишком пристально смотрела в одну точку. Видимо, со стороны я выглядела так, словно готова вынырнуть на улицу и мчаться и считаю секунды до старта. Повторно щелкнули блокировкой двери — видимо, на всякий случай. — Даже не думай, — сказал Котовский, убирая свой стакан в подстаканник под магнитолой. — Сбежать у тебя не выйдет. — Я и не собиралась, — соврала я, дернув плечом. Котовский хмыкнул, завел машину, и мы вывернули на улицу Миклухо-Маклая, собираясь, как я догадывалась, ехать в сторону МКАДа. Так оно и оказалось. Котовский свернул на Профсоюзную улицу и, переждав, довольно муторные светофоры — а каша из машин на дороге была ещё та — поспешил дальше. Он не стал пересекать кольцо, съехал с эстакады в районе метро Тёплый стан, поехал по довольно оживленной улице — с одной стороны был настоящий лес, с тонкой дорожкой, ведущей вперед к красивому недостроенному храму и голубым домам, уютно светящимся многочисленными окнами, затем развернулся и, проехав мимо рынка и обновленного магазина Дикси, подъехал к старым девятиэтажкам. Старым, серым девятиэтажкам с длинными продольными дворами. Он проехал к середине одной из таких, остановился недалеко от арки. И всё. Я думала, что мы приехали. Всё смотрела на окна — то старые, то новые, где-то горел свет, где-то нет. Мой взгляд застрял на новых окнах, совсем, кажется, недавно сделанных в квартире на последнем девятом этаже — там теплился свет, почему-то казавшийся мне знакомым. По тротуарам ходили дворники в оранжевых жилетах из ГБУ, все болтали на своём, через арку бежали кричащие дети, на лавочке неподалеку сидели старушки, разговаривающие обо всем на свете и так пытающиеся зацепиться взглядом за что-то интересное. Котовский вылез из машины. Он подошел к двери с моей стороны. Как только он открыл ее, я увидела, что в рукаве пальто, он аккуратно держит пистолет. — Не ори, — сказал он. — Молча вылезай и садись на заднее сиденье. Я послушалась — выхода все равно не было. Вылезла из машины, вдохнула поглубже воздуха, который казался мне таким необычайно знакомым, пересела на холодное и словно бы какое-то пугающе пустое заднее сиденье автомобиля. Котовский сел рядом со мной. Я даже не успела повернуть голову, когда он мне за ухо воткнул какую-то капсулу с иглой. Нажал и выпустил какую-то жидкую дрянь мне в кровь. Я вскрикнула и отшатнулась от него, сразу почувствовав головокружительную слабость. — Это снотворное, Варя, — сказал Котовский, убирая пистолет. Он смотрел на меня, чуть склонив голову. — Устраивайся поудобнее. Нам ещё долго ехать. Когда проснешься — будет уже утро. Егор вылез с заднего сиденья, закрыл дверь. Он сел за руль, снова заблокировал двери. Я улеглась на сиденье, потому что сил оставаться в полулежачем состоянии у меня просто не было. Я улеглась, ощущая, как тяжелеют мои веки. Котовский пропустил одну из машин, проехавшую с дикой скоростью по узкой дорожке, заставленной машинами возле тротуара, затем вывернул на проезжую часть и поехал вперед, вдоль девятиэтажек. Гудели машины, где-то смеялись люди, мне казалось, что снег стал идти сильнее — так много капель расплывалось прозрачными линиями на стеклах авто. К тому моменту, как мы встали на поворот в сторону МКАДа и Калужского шоссе, я заснула, провалившись в черную яму беспробудного сна. — Она спит? — спросил знакомый голос где-то неподалеку. — Ну и отлично. Не знаю. Тут такие пробки — с ума сойти можно. Перед глазами замаячил светлый потолок салона авто. Все расплывалось, тело, казалось, ватным. Даже при сильном желании сделать движение было бы целым подвигом. Оксана прищурилась, чуть поворачивая голову в сторону. Ну да, она лежала на заднем сидении машины Калиновой. Какая-то навороченная тачка с витающими в воздухе салона запахами дорогих духов и приглушенной музыкой в стиле нью-эйдж, или что-то типа того. Оксана в такой музыке не разбиралась, хотя и была меломаном, предпочитала то, что привычнее слуху и сердцу, нежели то, что она слышала сейчас. Калинова продолжала говорить по телефону, не осознавая, что Оксана уже проснулась. Никакой речи о попытке причинить вред Арине или попытаться сбежать из машины идти даже не могло. Оксана мельком заметила, что её переодели в спортивный костюм почти по размеру, даже белью нашлось, надо же. Оксана уже поняла, что её вымыли, обработали раны. Что ж, хоть и на этом спасибо, иногда у извергов просыпается подобие совести. Девушка по-прежнему чувствовала себя очень слабой, сломанная рука болела, хотя и была забинтована, даже в гипсе. Был забинтован и след от наручника. Под ним ощущалось вязкое жжение — видимо, заложили какую-то мазь.