Что ж, даже если её и везут в бордель к Котовскому, проститутку из нее в ближайшее время никто делать не будет, это и ежу понятно. Конечно, у Оксаны не осталось ни документов, ни вещей. Через пару дней её объявят в розыск, и нигде не найдут, потому что либо запрут в этой сауне на Новослободской, либо отправят куда подальше заграницу заниматься эскортом и прочими прелестями проститутско-рабской жизни. Хуже просто не придумаешь. Оксана даже не могла толком понять, почему вдруг она попала в такую ситуацию. Как так вообще могло случиться в её жизни? Значит, могло. Котовский всех девушек слил из тех, кого мог. Теперь уже плакать поздно. — Вы на Киевке или на Калужке? Ну, молодцы. Всё, я подъезжаю. Вон Гоша уже вышел, идиот, в халате. Хоть бы постеснялся — центр Москвы. Арина скинула звонок и обернулась. Они с Оксаной встретились взглядами. — Ага, проснулась уже, спящая красавица, — цинично усмехнулась Арина. — Давай-ка готовься к переезду… — Да пошла ты, — хрипло шепнула Оксана. Калинова лишь хмыкнула, посмотрелась в зеркало заднего вида, поправила белоснежные кудри и сверкнула яркими глазами, с идеально нанесенным макияжем. К машине кто-то подошел. Оксана мельком увидела, что это был здоровяк в белом махровом халате. Калинова опустила стекло. — Так, Гош. Ну, ты вообще что ли? — протянула Калинова, глядя на квадратное лицо мужика. — Ты хоть бы пальто накинул для приличия. — Да не успел я, Арина Павловна, — пробасил Гоша, лепеча крупными губами. Он нахмурился, махнув, куда-то в переулок. — Я уже Сеньке сказал, они вон с мужиками бегут уже. Оксана едва осознавала, что происходит. Задняя дверь машины Калиновой открылась. Два огромных мужика в пиджаках подхватили её под плечи и вытащили на улицу, словно пушинку. Так как девушка и так была совсем без сил, сопротивляться она даже и не думала. Выпорхнула из машины, словно пушинка. Хорошо, что для нее нашли какие-то старые кеды, и она хоть не с голыми ногами оказалась на улице. На улице было темно, но центр шумел — огни фонарей сверкали, визжали шины, цокали каблуки, шаркали ботинки и слышался смех. Светились окна старинных малоэтажных зданий ещё дореволюционной постройки, высилась многоэтажка, отделанная кирпичом возле которой и была припаркована машина Калиновой. Именно в этой многоэтажке и находилась сауна и СПА, которые содержали Котовский вместе с Калиновой. Они, конечно, там нигде не были зафиксированы, но принадлежало все это место, весь этот прекрасный антично-пафосный мир с бассейнами, гидромассажными и жемчужными ваннами и кабинками для отдыха и залами, где можно было наесться до отвала на первом этаже — именно им. Второй этаж был тоже нежилой, там была гостиница. На самом деле, гостиницы там не было, там жили девочки, которые работали в этом СПА-борделе. Оксане стало страшно. Её сейчас никто не держал, но по обеим сторонам от неё шли два шкафа, которые в любой момент, если она сделает хоть одно неправильное движение, могли бы переломить её словно тростиночку. Но она не собиралась. Ковыляла еле-еле к этим высоким стеклянным дверям — здесь всё блестело и сверкало от лоска и красоты. На ресепшне их встретила девушка с огромными губами и весьма впечатляющими ресницами. Непонятно было, улыбается она или нет, потому что губы с трудом меняли форму. — Сначала девушку надо в номер проводить… — протянула она с каким-то очень сильным акцентом. Хлопнула ресницами и черными, словно бездна, глазами уставилась на Оксану. — Как тебя зовут, солнышко? — Оксана, — прохрипела девушка, едва стоя на ногах. — Ага, хорошо. Я Тина. Оксаночку в двадцать второй номер, — сказала Тина обращаясь к мужикам. — Вы хоть под руку её поддержите, она еле идет, совсем ничего не соображаете? Мужики, как двое из ларца, одновременно и при этом достаточно грубо подхватили Оксану под руку, одна была в гипсе, и повели к лестнице через широкий чистый с шершавыми бежевыми стенами холл, где было много света, изящные диванчики, украшения — высокие вазы, колонны, какие-то фрески с женщинами в туниках…. Поднявшись по лестнице, они вышли к лифтам. Мужики молчали. Один жевал жвачку и был похож на носорога, второй странно поглядывал на Оксану, несколько оценивающе. Однажды поймав его взгляд, пока лифт неспешно вез их наверх, она заметила, что он подмигнул её, затем жадно оглядел с головы до ног. Оксана поёжилась. Ну, уж нет. Она так быстро не собирается сдаваться. Найдет Любашу и приложит все силы, чтобы побыстрее сбежать отсюда. Второй этаж над сауной напоминал отель. Длинные коридоры с одинаковыми номерами. Номеров было не так много. И словно бы, они должны были бы служить офисными помещениями. Впрочем, проходя по мягкому ковролину, Оксана обратила внимание, что здесь всё говорило о том, что она находится в общежитии для девушек древнейшей профессии. Здесь этим был пропитан воздух. Она встретила несколько девчонок в коротеньких полотенцах, она чувствовала запах пудры, запах тяжелых духов, она слышала, как гудит вода, набираясь в ванных для того, чтобы привести себя в порядок перед рабочей ночью. Где-то смеялись девушки, где-то даже целовались за кустом фикуса в дальнем конце коридора, обещая что-то друг другу. Всё это было ужасающе страшным. Мужики привели Оксану, как и было им приказано к двадцать второй комнате, один из них, что посматривал на Оксану, повернул ручку двери, открывая её для девушки и чуть подталкивая ее вперед. — Ещё увидимся, — пробасил он, подмигнув ей. — Буду просить тебя, как только выйдешь на работу. Дверь закрылась, они ушли. С чувством опустошения и едкого кошмара где-то в глубине души, Оксана стояла стоять практически на пороге той комнаты, которая предполагалась для неё жилой. Комната была небольшой, немного вытянутой. Обои здесь были в мелкий розовый цветок, на стенах красовались позолоченные бра. Какие-то сердечки, хрусталики, круглые шарики бус — всё это вперемешку валялось на прикроватной тумбочке возле одной из деревянных кроватей. Здесь их было две. Одна была застелена лишь тонким пледом, сверху лежали в стопке сложенное одеяло, подушка, шерстяное покрывало. Второй башенкой рядом с первой лежал комплект стиранного белья. Оксана ощутила себя в тюрьме — судя по всему, вторая постель это её постель. В комнате, поделенной на две части: две кровати, две тумбы, два шкафа, две скамьи с хранением и два стеллажа, все было как-то справедливо, по-спартански и вообще отдавало настоящим рабством, несмотря на всю эту уютную мебель, цветочки на обоях, мягкий ковер, запах кремов, духов и косметики. Оксана уже всё это ненавидела, и от того, чтобы только не упасть и не начать выть волком её спасала мысль о свободе. Она верила всем сердцем, что она сможет отсюда выбраться. В комнате, куда она вошла, горел только один маленький ночничок. Он стоял на тумбочке возле её, Оксаниной, кровати. На второй кровати лежала девушка. Она лежала, свернувшись клубочком. Кажется, она плакала. Оксана прищурила глаза. Полумрак комнаты был очень мягким, уютным, но будто бы немного пугающим. Оксана не знала, что могла бы сказать, да и не собиралась говорить что-либо. Она предполагала, что большинство девушек здесь все-таки плачут, а не смеются, наслаждаясь своей жизнью. Оксана тихонько прошла к своей кровати. Она не знала, что ей делать, толком, даже и кровать она расстелить не мола со сломанной рукой. Но отдохнуть хотелось смертельно, особенно, пока для этого давали возможность. Когда Оксана прошла через комнату, девушка, что лежала на кровати, вдруг растерянно всхлипнув, обернулась. Оксана замерла на мягком ковре, как вкопанная. — Люба? — только и смогла произнести она, узнав подругу. Любаша, конечно, узнавалась с трудом — мелкие кудряшки её были острижены, хоть и не сильно, отчасти заплетены в игривые косички с бантиками. Сама Любаша сильно похудела, лицо ее было осунувшимся, бледным, глаза словно бы померкли. Люба, хлопая глазами, выпрямилась, усаживаясь на кровати. Она смотрела на Оксану во все свои глаза, кажущиеся темными озерами. — Оксанка! — прошептала она. — Оксанка! Это же ты… Люба вскочила с кровати. Оксана обратила внимание, что на ней была только белая хлопковая ночная рубашка. Даже белья, кажется, под ней не было. Рубашка была с коротким рукавом, и Оксана видела свежие следы от уколов на запястьях и локтей. — Любаш… Люба кинулась к подруге и крепко обняла её, Оксана улыбнулась, и насколько могла, обняла подругу в ответ. — Господи, что они с тобой сделали, Оксанка? — снова начиная плакать, прижала Люба руку ко рту. — У тебя сломана рука? — Это всё Котовский, — грубее, чем ей бы хотелось, ответила Оксана. Она знала, что Люба попала сюда из-за своей чертовой зависимости от Котовского. Именно из-за того, что дала слабину перед ним. Конечно, в том, что Оксана оказалась здесь, вины со стороны Любаши никакой не было, но пусть знает правду — пусть знает, какой на самом деле тот, по которому Люба разве, что в сумасшедший дом не угодила. — Он… Просто ужасен, — сказала Люба, отворачиваясь от подруги. Она закрыла лицо руками и снова начала содрогаться в беззвучных рыданиях. — Я не знаю, как все это произошло. Он… Я… Мы с ним были вместе. А потом… Потом он отвез меня сюда. Они искололи меня какой-то дрянью — я плохо помню, что происходило, помню, что мы занимались с ним любовью, а потом еще с кем-то и ещё… Я обещала ему, что ради него я буду здесь всегда… Я помню, что кто-то отвез меня к клинике, чтобы я уволилась, я просто молча оставила заявление и… там была Варя… После разговора с ней я вернулась сюда — и весь этот кошмар продолжился. Сначала один, потом второй… И всё… Всё… К вечеру мое сознание начало проясняться… Я впала в ступор, в истерику… Они накачали мен какими-то успокоительными и теперь хотя, чтобы я до завтра пришла в себя, чтобы работать дальше… Оксана… — Люба посмотрела на девушку. — Это наш конец, понимаешь?… Оксана замотала головой. Она выставила перед собой здоровую руку, словно бы пытаясь защититься от слов Любы. — Это не конец! Нет! Ты слышишь? — почти возопила она. — Никакого нашего конца здесь не будет! Мы выберемся отсюда! Я не допущу такой жизни для нас… Черт подери Котовского и эту Калинову! Мы сбежим. Даю тебе слово. — Ох, Оксана… — Люба снова подошла к подруге и крепко обняла ее. Оксана улыбнулась. Ее так проняло, особенно от всех тех мыслей, что пришлось пережить Любаше меньше, чем за сутки. — Я помогу тебе. Расскажи мне, что с тобой случилось… Как все произошло? Пока Любаша расстилала постель для Оксаны, девушка рассказывала ей о событиях сегодняшнего дня. Начиная с того самого момента, как Котовский позвал ее на срочный разговор, завел в кладовку, избил и приковал наручником к трубе, заканчивая попыткой помочь от Вари и поездкой на машине Калиновой сюда, в этот бордель. Люба и Оксана говорили долго, ценя каждую свою минуту. Они понимали, что завтра наступит новый день, и их могут начать выполнять ту самую «работу», для которой их сюда привезли. Небо совсем стало темно-серым, снег сыпал, но таял на блестящих асфальтовых дорогах. Городские огни словно бы смазались, превратились в красно-рыжий туман. Влажный воздух словно бы даже не давал нормально дышать. Пробки сводили с ума, я перестукивал пальцами по рулю, пытаясь сосредоточиться на дороге, но куда там — сплошняком светофоры. И на каждой остановке омут самых страшных мыслей утягивал меня на свое привычное дно. Утягивал быстро и без всякой возможности хотя бы на минуточку задержаться и остаться где-нибудь на поверхности. «Варя с ним, — уже в тысячный раз я обмусоливал одну и ту же мысль. — Она жива, это точно. Она жива, но что он может позволить себе сделать с ней?» Я зажмурился до мелькающих оранжевых дуг в глазах. Сердце словно бы рвалось. От одной лишь мысли, что он прикасается к ней, пытается поцеловать. От одной лишь мысли — её лицо в слезах, и она вцепляется ему в запястья и умоляет не трогать её…. — Чёрт, чёрт, чёрт! — заорал я, не помня даже когда в последний раз, я так позволял себе срываться. — Я убью тебя, Котовский! Я задушу тебя собственными руками, если ты тронешь её! Я выдохнул. Мне сигналили — включился зеленый, а я даже не увидел. Машина тронулась, и медленно поплелась за едва продвинувшимся потоком. Господи, ехать пять минут, а в пробке торчу уже полчаса. Мои мысли снова померкли в блекло-сером, почти черном омуте мыслей, которые бесконечно прочно душили меня. Нет, он не будет истязать ее, и пытаться убить, как это попытался однажды сделать Денис Тарасов из Солнечногорска. Котовский и сам тогда был в ужасе от того, что он видел. Всё-таки он был прекрасным врачом, он был хирургом, и дать убить кого-то или сделать это самому — ну уж нет. А вот… Вот назло мне… Он мог её изнасиловать, мог заставить сделать всё то, что ему хотелось, всё то, что ему прикажут сделать его проклятая ревность и больная любовь ко мне. Котовский, Котовский… Сколько лет нашей дружбы ты сжигаешь… И ради чего? Любил бы меня, отпустил бы и желал быть счастливым. В конце концов, ты же всегда знал, что я не такой, как ты и никогда бы не ответил тебе взаимностью. Черт бы тебя подрал, Егор Сергеевич… Мой автомобиль с визгом свернул в переулок и понёсся вперед к нужным рядам переулков, ещё чуть-чуть, и я подъехал к клинике. Мне вдруг всё вокруг показалось совсем незнакомым. Словно бы не здесь я уже работал столько лет, не в этом районе жил, не в этих местах знал каждый закоулок. Я медленно проехал к воротам клиники, они были открыты, и заехал на территорию. Чистое кремовое здание нашей клиники с большими окнами казалось одиноким, заброшенным. Внутри всё сжало, какая-то холодная рябь прошла по всему телу — несколько полицейских машин стояли возле подъезда, и даже зеваки толпились за оградой со стороны соседнего переулка. Все смотрели, шептались, спрашивали друг друга о чём-то. Я оставил машину на парковке, и ко мне сразу подбежал один из полицейских. Это был молодой парень. Совсем молодой, в форме, но с лицом будто бы у школьника или студента. Он робко представился, попросил объясниться. Я показал документы. — Мы вас ждали, Дмитрий Романович, — сказал майор Серегин, он повел плечом, затем поправил фуражку. Было холодно — и огромная форменная куртка делала этого совсем молодого мальчика немного солиднее, видимо, он сам как-то это ощущал. — Там, Степанова Надежда Григорьевна в холле… И следователь Жаров… — Разберусь, — вылезая из машины, я захлопнул дверь и нажал на кнопку на брелоке. Машина пикнула, и я быстрым шагом, стараясь не смотреть по сторонам, направился к стеклянным дверям нашей клиники. Было так неприятно видеть её такой — оцепленной полицией, народом, какой-то опустошенной, очерненной. Я пересилил себя, не давая лишним эмоциям вызвать удушливую волну тоскливой подавленности, мне сейчас нужно сохранять трезвый ум. Я поднялся по ступенькам, зашел в холл. Двое полицейских на входе сразу же обернулись ко мне, но майор Серегин, торопившийся за мной попятам, успел махнуть им, пробормотав что-то неразборчивое. Те окинули меня равнодушными взглядами и вернулись к допросу завхоза и уборщицы. Степанова Надежда Григорьевна стояла возле окна. Она была растеряна, даже испугана — никогда не видел её такой. Она всегда казалось мне непоколебимой, даже стальной дамой. Сейчас она казалось просто растерянной женщиной — обычной без своей формы — в свитере и джинсах, обнимающей себя за плечи и кусающей губы. Волосы её были убраны в тугой пучок, на лице хорошо читалась печать острых переживаний. Я подошел к ней и окликнул. Она вздрогнула. — О, Боже, Дима… Её огромные глаза блестели. Я только сейчас заметил, что ее скулы покраснели, веки припухли — она плакала, судя по всему, совсем недавно успокоилась. Она кинулась ко мне и обняла. Я в первое мгновение несколько растерялся, но, конечно же, обнял её в ответ. Каким бы сильным и успешным начальником она бы ни была, ей нужна была поддержка, и от меня в том числе — мы всегда с ней были друзьями. — Есть какие-то новости? — спросил я, спустя некоторое время. Надя снова начала плакать, и мне пришлось несколько подождать, пока она придет в себя. Надежда отстранилась от меня, не в силах скрыть своего смущения. Я чуть не закатил глаза — надо же, даже наша железная леди всё никак не переступит через свое плохо скрываемое восхищение ко мне. — Я… Дима, мне так жаль. Полиция уже допросила завхоза и уборщицу… И, конечно же, Василия, нашего охранника…. Он очень долго был бес сознания и долго приходил в себя….Бедная Оксана пропала… Её уже ищут, а Варя… Варя… Он её увёл…Котовский забрал с собой Варю… Я молчал. Надежда смотрела на меня во все глаза, она снова было сделала порыв кинуть мне в объятия, но сдержалась. Прочистила горло, беря себя в руки, и вытерла слезы с покрасневших скул. Степанова отвернулась к окну.