* * * Дверь в прихожую была открыта. Сердце мое стучало, как сумасшедшее, кровь шумела в ушах, мне казалось, что я ничего не вижу. И я правда плохо видел по началу в полутьме прихожей. На улице было сумеречно, фонари на территории не горели. Зябкость, ползучий холод уже прочно осели в доме. Да-да, я зашел в дом, и сразу ощути, что он выхоложен. Значит, дверь открыта здесь давно. В первую минуту я хотел позвать Варю, но остановил себя. Стоп. Стоп… Пока нельзя. В доме было тихо, свет не горел, я заглянул в зал из прихожей, медленно оглядываясь — бардак царил страшный. Какая-то мебель сдвинута, что-то упало, разбитое стекло, листы бумаги ворохом разлетевшиеся по ковру… Я застыл, как вкопанный увидев на диване тело человека. — О, Господи… — шепнул я, и кинулся к нему. Это был мужчина, парень. Он лежал ко мне лицом — оно было бледным, остекленевшие глаза распахнуты, глядели в пространство перед собой. Во лбу чёткой раной обозначалось пулевое ранение…. Тут нечего было и проверять. Парень был мне не знаком, но впечатление он производил неприятное. Мне казалось, что раньше я где-то видел его. Одет он был обычно, выглядел вроде бы тоже — темные волосы, недешевые вещи, на диване, прямо у согнутых пальцев лежал нож… Нож был чуть испачкан кровью. Я почувствовал, что нервы мои на пределе, и я готов окликнуть Варю, когда вдруг возле телевизионной стенки, один из заваленных на бок стеллажей будто бы зашевелился, то двигаясь в сторону. Я мигом перескочил через спинку дивана и приземлился прямо возле Котовского. Тот был бледен, и судя по всему уже плох. — Чёрт подери, Котовский, где Варя? — спросил я, в ярости хватая его грудки. Тот поморщился и зашипел от боли. Только сейчас я обратил внимания, что он ранен — повезло, не в сердце, но кровь уже ушло достаточно. Я осторожно вернул Гора на пол и подхватил его запястье, слушая пульс. — Она жива, — сказал он самое главное из всего того, что я хотел услышать. — Убежала… Говорил хрипло, кашлял. Протянет он до скорой? Времени прошло много. — У тебя здесь есть врачебная укладка или что-нибудь? — спросил я. В дом как раз зашел Максим. Я быстро сделал ему знак включить везде свет. — Есть, — выдохнул Котовский, морщась. На первом этаже, за твоей спиной — кухня, пройдешь через неё и по лестнице наверх, в кабинет… — Хорошо, — я поднялся на ноги. — Так, Макс, вызывай срочно скорую — тут у Котовского всё плохо, я пойду за медицинскими инструментами, а то, боюсь, может, и не протянет… Потом набирай своим — Варя жива, сбежала, наверняка, где-то здесь, рядом… Решетов кивнул, мгновенно доставая из куртки смартфон. Я вдруг заметил, что в зале, где мы стояли, разлился свет — выбелилось лицо Котовского, словно потемнели его глаза, лицо парня на диване стало будто бы ещё ужаснее. Мне нельзя было отвлекаться, нельзя было терять время. Я направился к кухне. Замер практически сразу. — Тут труп женщины, — заметив на пороге кухни невысокую темноволосую женщину с прострелом возле сердца, сказал я. — Сейчас разберемся, — хмурясь ещё сильнее, сказал Максим. Он уже заметил труп парня на диване. — Уже два, значит. — Это Лида, — выдохнул Котовский, лежа за диваном и сжимая предплечья. — Домоработница…. На диване Денис. Тарасов Денис… Я чуть не врезался в стену, перескакивая через набросанные подушки. Остановился и резко обернулся к Котовскому. Тот смотрел прямо на меня — бледный, умирающий, глаза его были, словно зелень травы. — Зачем, Егор? — просто спросил я, теряя всякое дыхание, ощущение. Теряя всё, что можно было чувствовать в данную секунду. — Он просил меня…. Встретиться с ней… — Егор откинул голову. Капли пота выступили на его лбу, он прикрыл глаза. — Он хотел опросить прощения… И солгал мне… Он лгал мне обо всём… С самого начала… Я больше не слушал его. Бежал через кухню, к лестнице, наверх. Дверь в кабинет была приоткрыта. Кабинет был маленьким, под столом, я сразу заметил нужный мне чемодан. Я спустился через минуту. — Решетов, помоги мне, — велел я. Макс, передающий по телефону данные, кивнул. Пока что я кинулся к Котовскому, Макс уже подоспел, мы отодвинули диван, и я достал из чемодана антисептическое средство и маску. Я нахмурился, начиная работу. Да, плохо тут всё. Ну, ничего… Подлатать можно. Пока я возился с Котовским, которому слабая доза обезболивающего не слишком-то шла, и тот всё шипел и сжимал зубы, Максим всё набирал каким-то своим людям. Вскоре я услышал, как машина скорой помощи подъехала к воротам, а там и ещё парочка каких-то с мигалками. С Котовским я почти закончил, но я боялся за Варю. Тут сплошной лес. Куда она убежала? Сколько времени уже там провела… Врачи скорой помощи как раз подходили к дому, когда Котовский вцепился мне в рукав. Он вцепился и поднял голову, глядя мне прямо в глаза. — Варя… Я видел… Варя схватила пальто Лиды…. Там в кармане телефон её, она сама меня попросила положить его ей в карман, чтобы не забыть… Вы найдете её… Но надо быстрее… — Она ранена? — холодея, спросил я. — Нет, — шепнул Котовский, по-прежнему не сводя с меня взгляда. — Она беременна… 8 Что-то словно бы рвалось внутри. Я ничего не видела. Я не могла видеть… Не могла видеть, потому что перед глазами без всякой мелочи стояли только те самые воспоминания. — Дэн, перестань, пожалуйста, — тихо шептала я, лежа на таком холодном полу — этот пол, он был ледяным, он всегда был таким ледяным. Даже сквозь сон моя память мне возвращала этот холод, который я не забуду никогда. Кровь теплая, липкая, и этот холодный пол принимает её струйки с какой-то алчностью. Струйки растекаются, сплетаются, одна с другой — паутина. Я в паутине. Попала к пауку, и мне не выбраться. — Я так люблю тебя, Варечка… Варя, моя любимая… — Боль была обжигающей, лезвие ножа скользило от моего запястья к локтю, потом переместилось к ребру. — Денис, пожалуйста, — начиная плакать навзрыд, умоляла я. — Прошу тебя, перестань…. — Не ори — я уже сказал. — Его светлые глаза, казалось, потемнели, стали какими-то серыми, точь-в-точь, как его волосы, некогда были каштановыми. Он весь был словно грифельный. — Ты же знаешь, меня это раздражает. Я зажмурилась. Боль меня драла на части, разрывала. Агония, агония, всё плыло перед глазами… Запах алкоголя — меня тошнило от него, запах алкоголя меня душил. Потолок старой шестиметровой кухни расплывался перед глазами.… Я зажмурилась. Боль меня драла на части, разрывала. Агония, агония, всё плыло перед глазами… Запах алкоголя — меня тошнило от него, запах алкоголя меня душил. Потолок старой шестиметровой кухни расплывался перед глазами.… * * * Его странный смех. Его странный взгляд. Денис, Денис, мой Денис, что с тобой случилось? Мы только вчера дурачились на кровати, смеясь над какими-то глупыми мемами, увиденными в социальных сетях. Как мы жили с тобой, Денис? Как мы жили с тобой целый год? Ты помнишь, как мы с тобой впервые увиделись? Помнишь? Я пришла в больницу, совсем глупенькая, неопытная, новенькая — безо всякого опыта, без всякой поддержки, в другом городе. Девочки закружили меня в волне поддержки, а тут ты — раз, и всё. Всех разогнал, при этом всех приободрив и всех рассмешив, взял меня за руку. Какой холодной казалась мне тогда твоя рука… И повел на экскурсию по нашей огромной больнице. Ты же помогал мне во всём, ты поддерживал, улыбался, ты смешил меня. Твои глаза всегда блестели так искреннее и честно. Я же сразу влюбилась, помнишь? Уже работали два месяца вместе, а мне казалось, что я хочу с тобой куда-то на край света убежать. Мне казалось, что я никого и никогда больше не полюблю. Ты помнишь, как мы ели мороженое в летнем парке? Помнишь, как танцевали под самую красивую музыку, которая только могла играть на радио? Ты помнишь, как я плакала от счастья, когда ты принес мне тот огромный букет на Восьмое марта. Мне завидовали все девочки, наши коллеги в больнице. Все завидовали, но тут же и радовались. И за меня, и за тебя- ты ведь переживал никому и даже мне неизвестную трагедию расставания с какой-то девушкой. Она выжила, Денис, потому что ты так захотел. Как и первая девочка тоже. Я ничего не знала. Если бы мне кто-нибудь рассказал тогда о тебе, я бы смогла поверить? Не знаю. Мы с тобой летали в облаках. О чем бы мне говорили? Мы были влюблены, мы были опутаны нашей страстью. Ты поцеловал меня… Ты же помнишь, как впервые поцеловал меня…. Мы гуляли по вечернему городу, перебегали по пешеходному переходу и смеялись — начался дождь, а потом ты просто обнял меня и поцеловал. Нежно-нежно, безо всякого зла. Как можно было поверить, что в тебе было какое-то зло? Ты стал моим первым мужчиной, ты стал моим настоящим первым мужчиной, который защищал меня, жил со мной, оберегал меня. Помнишь, как ты подрался за меня весной? Тогда все дороги были в талом снегу, грязи и мусоре. Какие-то пьяные парни пристали ко мне, когда я шла к тебе навстречу по улице, и ты подрался с ними. Ты один — раз, и все. Напугало ли меня тогда, когда я впервые увидела тот нож у тебя в руке? Нет, конечно, нет. «Это, чтобы я мог защитить тебя, Варя», — сказал ты мне, и я поверила. Защитить. Не убить, не покалечить, не порезать. Защитить. Это было тогда. Весной. Близилось лето, которое разорвало мою жизнь на две половины. Скажи мне, Денис, что ты думал? К чему стремился? Ты был моим веселым огонечком, моим радостным мальчиком. Да, я не чувствовала себя твоей женой, я не испытывала величайших высот в близости с тобой. Да, моя влюбленность прошла, осталась привычка. Я не любила тебя. Знал ли ты это? Не знал. Если бы знал — может быть, дал мне сбежать тогда. Но ты думал, что я нуждаюсь в тебе, Денис. Ты думал, что я нуждаюсь, поэтому ты хотел, чтобы я стала твоей жертвой. Тот день, тот день… Забудется ли он когда-нибудь? Никогда. Я собиралась вечером себе письмо о том, что я чувствую, о том, что я должна чувствовать, и что, на самом деле, я ничего не должна. Я думала, что мы расстанемся через полгода, я уеду в Москву, а ты…куда-нибудь. Возможно, что я чуть-то чувствовала. Возможно, нет. Мы были на кухне. Я встречала тебя, приготовив ужин. Думала, что сегодня посмотрим кино, поваляемся на диване, обсуждая новости. Когда мог бы случиться этот день? В любое время? Или нет? Почему ты выбрал именно этот день? — Я тебя просто порежу, — улыбался ты так сладко, даже по-доброму. Я так хорошо знала эту твою улыбку, я её так любила всё это время… И что теперь? — Просто порежу, немножко, тебе даже понравится… Я не верила своим глазам. Я не верила своим ушам. Я думала, что ты шутишь. Первые две минуты. Я узнала этот нож почти сразу, я всегда его узнаю, видишь? Одно мое резкое движение, и ты уже сшиб меня с ног. Сколько ты избивал меня? Мне казалось, что бесконечно. Избивал, с такой лаской гладил и говорил нежности, и продолжал избивать, а потом нож, и всё потонуло в боли… ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Если бы не зашла соседка, если бы у меня не нашлось сил закричать, если бы не Волков… Я бы тогда умерла, Денис. Ты бы убил меня. Ты бы убил меня сейчас, если бы не Котовский. Но твоя песенка спета, Денис. Теперь тебе меня не достать. Мне было холодно. Мне было невыносимо холодно, хотя одета я была очень тепло. Я не верила в то, что только что со мной произошло…. Этого не могло быть. Снова, снова… Он был так близко от меня, он снова хотел до меня добраться. Я никогда в жизни не думала, что увижу напротив себя Дениса Тарасова с ножом, тем самым ножом, которым он едва не убил меня однажды. Я останавливалась, пытаясь отдышаться. Расстегивала пальто, грела руками живот — больше всего на свете я боялась за моего ребенка. Я боялась, потому что в этот раз он мог добраться не только до меня, но и до моего ребенка. Покинув дом, я бежала через японский сад, сначала я боялась оглядываться, но вцепившись до побелевших костяшек пальцев в открытую калитку, я обернулась, глядя на распахнутую дверь в дом. Там было темно. Был ли жив Егор? Я не знала. Я боялась, что Тарасов выжил, что он убил Котовского, который…спас меня? Котовский спас меня… Он верил, дурак. Кому он верил? Он верил Денису. Такой же дурак, как и я дура… Я тоже ему верила… И чуть не погибла. Дом был темен и страшен, за забором, за моей спиной был лишь лес. Страшный, с тягучим туманом и предзимними зарослями, дороги как будто бы не было…. Как будто бы лишь замерзшая грязь и подгнившие листья…. Я боялась, что Денис выйдет из дому, и побежит за мной. Я кинулась дальше от ограды, вперед по дороге, я здесь ничего и никого не было, лишь лес… Вечером, в сумерках мерещились страшные вещи, но я все бежала, оскальзывалась, спотыкалась, падала. Я остановилась, чтобы застегнуть получше обувь — ноги уже были стерты. Ботинки Лиды мне были велики. Когда я оглянулась, то поняла, что совсем сбилась с пути — дорога вдруг превратилась в небольшую тропку, с развилками. Одна уходила в перелесок, другая вообще в какую-то чащу. У меня кружилась голова, и я даже не могла понять, откуда я прибежала. Надо было успокоиться, взять себя в руки. Паника душила меня, мне хотелось рыдать. С новой силой подкатила тошнота, я добрела до ближайшего дерева, уперлась на него рукой, и меня врывало. Вскоре побрела дальше… Еле волоча ноги я шла, и думала, что я пропала. Мы погибнем здесь — я и мой ребенок. Я не слышала шума дороги, не видела ни малейшего признака жизни вокруг. Я оказалась в непроходимой чаще перед сгущающейся ночью. Добредя до мшистого пенечка, я уселась на него, рыдая, что есть сил. Мне так хотелось пить, так хотелось домой, к Диме…